"Гавел: его жизнь", Михаэл Жантовский (Похвала глупости)
«Ибо кто верит, что жизнь человека может стать счастливей, - скорее всего, безумец. Но тот, кто во всем разочаровался, - попросту трус».
Альбер Камю
Разобравшись с самыми тяжелыми личными проблемами, Вацлав Гавел попытался вернуть в свою жизнь некое подобие порядка. Перед Рождеством 1985 году ему удалось лично получить в посольстве Франции докторский диплом Тулузского университета: «Невероятная история. Главной проблемой был посол, который больше боялся правительства Чехословакии, чем правительства Франции (может быть его сделать следующим послом Чехословакии в Париже». Переезд 1 февраля в свой родной дом на берегу реки было, конечно, намного значительнее. Запуск Хартии 77 в Дейвице было, возможно, самым важным моментом его жизни, но он никогда не считал это место своим домом. Постоянно борющийся с заболеваниями дыхательных путей в Градечке, где он совмещал дела писательские, дела оппозиции, дела амурные, дела домашние и зачастую на выходных принимал гостей. «С июня моей основной специальностью стало гостеприимство и организация банкетов».
Несмотря на множество отвлекающих факторов, идея написать еще одну пьесу осталась в подсознании Гавела. В октябре 1985 году, Вацлав Гавел сел ее писать. Он позже описал свою опыт написания пьесы за десять дней как «погружение в транс». Творческий подъем не дался легко. «После окончания пьесы я рухнул в умственном и физическом смысле этого слова и провел несколько ужасных недель в Градечке. Демоны отомстили мне за то, что я заигрывал с ними».
Если содержание и структура Largo Desolato отражает хаос и смущение в чувствах Гавела после освобождения, «Искушение» (1985) стало результатом более глубокого интеллектуального анализа. В то время как, Largo стало плодом пост-тюремной депрессии, фаустовские мотивы «Искушения» стало плодом его тюремного заключения и «безволия», в котором Вацлав Гавел винил себя. Вацлав Гавел помнил дикие мечты и «неожиданные вещи», происходившие во время его освобождения в мае 1979 года, сопровождавшие его внутреннюю борьбу с моральной дилеммой получения свободы за счет унизительной и, по большому счету, бессмысленной уступки.
История маленького чешского ученика волшебника - жаждущего знаний ученого по имени Фоустка, - носит метафизический, а не магический характер. Несмотря на то, что Фоустка встречается с Фистулой, носящим ряд мефистофельских черт, но не происходит ничего сверхъестественного. Фоустка соблазняется идеей пойти за границы стандартной науки в более эзотерические зоны; он обнаруживает, что это делает его более интересным и, самое главное, сексуальным человеком. Когда он приближается к провалу из-за того, что Фоустка, на самом деле, становится шпионом ортодоксальных ученых, он пытается прикрыть свой «грех» выдумыванием диких объяснений и трактовок своего поведения, погружаясь все глубже в противоречия и нелогичность. Когда его провал раскрывается, Фоустке нужно платить не за содеянное, а за притворное следование идеям, в которые он не верит. Несмотря на все это, финальный поворот сюжета, навеянный «Уведомлением», возлагает ответственность не на Фоустку, а на невинную девочку, единственной ошибкой которой стала вера в Фоустку. Основные тематики Гавела - правды и ответственности, - дают в этой пьесе мощных эффект.
Хотя Гавел обычно сидел и думал обо всем написанном, эту пьесу он отправил сразу после написания, как будто он боялся, что «демоны» этого или иного мира попробуют еще раз сыграть с ним в игру. Несмотря на приступы неуверенности в себе, Вацлав Гавел был очевидно доволен этой пьесой, и он даже зачитал ее текст на магнитофон, чтобы распространить ее среди друзей и из соображений «безопасности». Написание «Искушение» стало последним этапом терапии, вызванной тюрьмой, переоценкой ценностей и семейным кризисом. Вроде бы эта терапия сработала. Голос Гавела, зачитывающий «Искушение», несет в себе новую уверенность. Его речь была четкой и почти монотонной, но в ней слышится удовлетворение автора своей работой. «Искушение» поставили в венском Бургтеатре в мае 1986 года, а затем и в иных американских и европейских театрах, где сорвала овации. Daily Telegraph назвала Вацлава Гавела «первым драматургом Европы», хотя раньше эта газета довольно прохладно приняла Largo Desolato. Андрей Кроб и друзья сделали подпольную видеопостановку пьесы в амбаре Градечка, а в роли Фоустки был Иван Гавел.
Пьеса также служила стимулом для дальнейших интеллектуальных изысканий. В первой 1986 году «Искушение» послужила пищей для дискуссий в Кампадемии о фаустовском типе и лимитах свободы и морали. Другие также добавили свои размышления. Новые идеи постоянно поступали (большинство из них попало в том, подготовленный к пятидесятилетнему юбилею Гавела) и Ольга придумала издавать театральный журнал. Проект Ольги был очень технически сложным и долгим по меркам оппозиции, а также требовал участие ряда постоянных редакторов: Анны Фреймановой и Анны Лоренцовой как помощников редакторов, Карела Клауса как главного редактора и Ольги как общего редактора. В течение следующий двух лет они вместе подготовили и издали пять выпусков «О театре» (O divalde), каждый из которых включал несколько сотен страниц и тираж которых был несколько сотен экземпляров, дальше копируемых и распространяемых читателями. Авторами статей в журнале были не только диссиденты, но и «легальные» писатели и театроведы, писавшие под псевдонимами, но позже отбросившие всякую конспирацию.
Работа Гавела, Хартии 77 и ее сторонников за рубежом начала приносить плоды. Не только пьесы Гавела ставились за рубежом, не только хвалебные отзывы на «Силу бессильных» и иные эссе попадали в западню прессу, но деятельность по правам человека за Железным занавесом также начала признаваться западными организациями. Международная хельсинкская федерация по правам человека, секретариат которой находился в Вене и филиалы которой были разбросаны в ряде западноевропейских столиц, Amnesty International, Международный ПЕН-клуб и иные, включая ряд известных писателей и интеллектуалов, постоянно поднимали вопрос арестов диссидентов и нарушений прав человека.
В этом аспекте гражданское общество перегнало свои правительства. Только Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер прямо заявляли советскому руководству протесты по поводу нарушений прав человека. Большинство западных правительств, неодобряющих жесткую политику советского блока, предпочитали стричь купоны с «разрядки» и не вступать в прямое противостояние с СССР.
Поэтому признание было очень важным. Сразу после освобождения Гавела, Януш начал кампанию по награждению Вацлава Гавела Нобелевской премией мира. В последние дни «разрядки» ему не удалось сильно продвинуться в этом вопросе, но он смог получить поддержку ряда европейских интеллектуалов. Оставаясь практичным человеком, Януш нацелился на следующую возможную премию. В 1986 году Фонд Эразма Роттердамского принял решение наградить Вацлава Гавела премией Эразма, ежегодно вручаемой людям или учреждениям, которые внесли большой вклад в европейскую культуру, общество или социальные науки. Награда сопровождалась вознаграждением в 200000 голландских гульденов и речью победителя в присутствии голландской королевской семьи в роттердамском Соборе Святых Лаврентия и Елизаветы.
Вацлав Гавел был рад эти новостям, но вскоре понял, что выиграть приз было намного проще, чем его получить. Прежде всего, было крайне сомнительно, что Вацлаву Гавелу разрешать выехать в Нидерланды. Во-вторых, Вацлава Гавела смущало, что он стал единственным лауреатом и он договорился с Янушом, что награду нужно вручить Хартии 77 или, как минимум, совместно Хартии и ему. Януш, выполнявший роль представителя Гавела, вскоре понял, что идея была бесплотной. Не только награда Хартии будет выглядеть слишком политизированной, но Гавелу даже пытались намекнуть, чтобы он не упоминал Хартию в своей речи. Долгое время было неясно, сможет ли королева посетить церемонию правительства, которое, в соответствии с голландской конституцией, несет ответственность за действия монарха.
Если Конституция Нидерландов была головной болью, то законы Чехословакии также не отставали. Если Вацлав Гавел принял бы деньги и захотел бы направить их на нужды Хартии, то ему бы пришлось следовать жестким нормам валютного законодательства. Более того, правительство забрало бы большую часть денег в качестве налога и отслеживало трату остальных денег. Если, с другой стороны, Вацлав Гавел пожертвовал бы деньги офшорному трастовому фонду, то он бы лишил государство валютных поступлений, а «бесклассовое» общество всегда искало валютные доходы, и мог бы попасть надолго в тюрьму. Поэтому он оказался между двумя невозможными вариантами. Строго говоря, он даже не мог отказаться от денег, потому что для любых действий с ними Гавелу нужно было стать их владельцем и попасть под нормы валютного законодательства Чехословакии. Единственным выходом, согласованным Янушем, стало то, что Гавел принял приз при условии, что он не будет сопровождаться денежным вознаграждением, а этими деньгами распорядится Фонд Эразма. Фонд решил пожертвовать деньги стокгольмскому Фонду Хартии 77, а Януш перевел эти деньги нуждающимся диссидентам в Чехословакию.
Третьей проблемой были хартисты. Столкновения эго, тщеславий и банальной зависти были меньшей проблемой в Хартии, чем в иных организациях, но они существовали. Поскольку было очевидно, что Гавел не сможет выехать в Роттердам, возник вопрос, кто же примет награду от его имени и кто зачитает благодарственную речь Вацлава Гавела. Януш пытался сформировать триумвират из себя, Павла Когоута и Зденека Млинара, но это не было одобрено иными эмигрантами, в том числе, потому что все три были бывшие коммунисты и два десятка лет борьбы против коммунизма не смогли смыть это «пятно». В конце концов, Гавелу пришлось самому принимать решения. Он решил распределить риск: он наделил Януша правом принять награду, а прочтение благодарственной речи было доверено старому другу Гавела - не являвшему хартистом актеру Яну Тришке, жившему в Калифорнии. Поэтому Янушу пришлось собирать деньги для приглашения и размещения всех эмигрантов, которые были приглашены в качестве гостей на церемонию. Фонда Эразма оплатил перелет и проживание шести человек, другие организации профинансировали пребывание еще двенадцати человек. Все же оставалась некая напряженность. Вацлав Гавел прокомментировал это: «Восток есть Восток и Запад есть Запад… Я не могу представить себе, что если бы я получал почетную степень от университета в Оломоуце и пригласил бы на церемонию 100 друзей, то кому-то их них пришло бы в голову попросить меня, университет или Януша оплатить эту поездку. Эта идея была бы абсурдной. Некоторые бы приехали автостопом, некоторые бы заняли денег в баре, некоторые бы заняли у богатого друга и вернули бы этот долг неся двадцать упаковок цемента на четвертый этаж».
Церемония была назначена на 13 ноября, а политические проблемы оставались нерешенным еще в октябре. Спикер Правительства Нидерландов выразил сомнения по поводу «политического» характера речи и сказал, что она будет произнесена только после окончания официальной церемонии. В ответ на это, ряд участников оскорбилось этим и пообещали бойкотировать церемонию.
В конце концов все прошло хорошо. Большинство гостей Гавела добралось до церемонии, королева приехала, Януш принял награду, а Тришка зачитал речь. В своей речи, Вацлав Гавел упомянул «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского: «Первая вещь, которую я рекомендую здесь, это смелость быть глупцом, глупцом в самом чудесном значении этого слова. Давайте все попытаемся быть глупцами и серьезно потребуем самых невозможных перемен!» Отсылка на Хартию осталась, но в официальной английской стенограмме фраза «я заслужил эту честь благодаря Хартии 77, хоть и косвенно» была заменена «оказанной честью». Все-таки, принимая награду за правозащитную деятельность, Вацлав Гавел не избежал цензуру.
Времена менялись, и не только в Северо-Восточной Богемии. В марте 1985, «пятилетка пышных похорон» Леонида Брежнева, Юрия Андропова и Константина Черненко была завершена и лавры власти были переданы 54-летнему провинциальному аппаратчику Михаилу Горбачеву, который вскоре продемонстрировал невиданный прагматизм, открытость и здравый смысл. После фальстарта с антиалкогольной кампанией (явно не лучшей попыткой реформы для России) он объявил о начале амбициозной экономико-политической реформы, т.н. «Перестройки», на конгрессе КПСС в феврале 1986 году.
Долгое время казалось, что реформы происходят везде, кроме Чехословакии. В СССР гласность была на подъеме, в Польше «Солидарность» восстала из подполья, в ГДР протестные настроения распространялись через Протестантскую церковь. В Венгрии открытые дебаты шли через различные журналы, конференции и семинары. А в Чехословакии… ничего не происходило. Да, на визит Горбачева в Прагу в апреле 1987 года возлагались большие надежды. Но он приехал и лишь высказал свою поддержку дряхлому коммунистическому руководству Чехословакии.
И все же во время визита состоялась памятная встреча, о которой он, наверное, не догадывался. В вечер визита Горбачева, Вацлав Гавел пошел выгуливать свою собаку. Когда он приблизился к Национальному театру, он увидел большое количество полицейских. Увлекаемый любопытством («Я по натуре наблюдатель») он пробился, с помощью собаки, в передний край толпы, чтобы увидеть выходящего из театра советского лидера. На тот момент, Вацлав Гавел испытал четыре неожиданных потрясения. Во-первых, он испытал грусть по поводу радости сограждан: «Сколько раз они возлагали надежду на какую-то внешнюю силу, которая сможет решить все проблемы за них; сколько раз они были горько разочарованы и вынуждены признать, что никто им не поможет, кроме них самих - и опять они наступают на те же грабли!» Во-вторых, удивляясь самому себе, Гавел посочувствовал проблемам глав государств, не осознавая, что скоро он влезет в их шкуру: «Видеть целый день каменные лица охранников, иметь расписание с бесконечным числом брифингов, встреч и речей, он должен произносить речи огромному числу людей, помнить их всех и не путь их, говорить умные, но корректные вещи, которые мир, голодный до сенсаций, не сможет использовать против него; он должен улыбаться и посещать даже представления, такие как сегодня, хотя бы он предпочел отдохнуть - и ему даже нельзя выпить в конце подобного дня!»
В то время, как Гавел осадил себя за сочувствие к человеку, который скорее всего получил желаемое и уподобление «западным идиотам, тающим как снеговики в духовке, когда какой-нибудь восточный лидер одарит их лучезарной улыбкой», Горбачев прошел мимо него, маша рукой и приветливой улыбаясь - «и я внезапно понял, что он машет и улыбается мне».
После этого настало время для третьего сюрприза: «Я понял, что моя вежливость, обязывающая меня ответить, быстрее, чем мои политические инстинкты, поэтому я стеснительно поднял свою руку и помахал в ответ».
Возвращаясь с собакой домой, пришло время для последнего сюрприза: «Я не виню себя за то, что помахал в ответ. На самом деле, у меня не было причин не ответить на приветствие просвещенного царя! Одно дело ответить на приветствие и совсем другое спихнуть это на другого!»
Процесс советской перестройки стал источником вдохновения для следующей пьесы Вацлава Гавела «Реконструкция». Следуя своей новой модели, основанной на боязни застопориться и быстро спрятать готовый текст до следующего обыска, первый вариант пьесы был написан в Праге за пять дней, а затем исправлен, перепечатан и записан на пленку в Градечке в течение иных пяти дней в октябре 1987 года.
Пьеса, как и прошлые произведения Гавела, описывает, среди прочего, неудачные попытки реформировать закостеневшую систему. Группа архитекторов и чиновников, получившие задание изменить традиционный небольшой городок, сначала испытывают моральную дилемму, когда несколько местных жителей пришли опротестовать решение об их переселении из старых и комфортных домов в современные безликие многоквартирные дома. Пока они борются с моральной дилеммой, и даже симпатизируют привлекаемым к ответственности протестующим, происходит резкая сена политического курса. Теперь традиции и различные мнения принимаются, а планы редевелопмента замораживаются. Но радость оказывается преждевременной, потому что система вернулась к жесткому режиму. Пьеса заканчивается трагедией, когда один из членов команды поддается отчаянию и выбрасывается с крыши. В очередной гавеловской горькой иронии, самоубийцей является ни консерватор, ни реформист, а жесткий реалист Кузьма Плеханов, никогда не питавший иллюзий. Единственный герой пьесы, который приближен к «жизни в правде» и единственный «заслуживший право умереть» («Если мы должны умереть, то почему не можем хотя бы жить поначалу?»). Пьеса, действие которой происходит в замке и герои которой являются специалисты по городскую планированию, является скрытым посвящением Кафке: «Есть цель, но нет пути: то, что мы называли путем, - это промедление».
Казалось, что между кафкианскими мотивами «Реконструкции» и колебаниями генеральной линии партии, чувство юмора Гавела начало исчезать, но он не утратил своего дара находить вокруг себя абсурд, юмор и повод для непочтительности. Его «Свинья, или охота Вацлава Гавела за хрюшкой» (1987) была написана на основе попытки Гавела угодить Ольге на ее день рождения, на который она пригласила свое автономное литературное сообщество взаимопомощи Надгробие, на которым была традиционная чешская охота на кабанов, а также чревоугодие и пьянство. Попытка Гавела найти достойное животное в ближайшей деревне Влчице, что не было легко в коммунистической Чехословакии, привело к тому, что жители деревни начали взвинчивать цену на животное. Вацлав Гавел, привыкший на тот момент делать заявления мировым СМИ, написал всю историю в формате интервью с репортером международного издания, где он терпеливо отвечал на все серьезные и банальные вопросы про операцию о покупке свиньи в манере, которая бы понравилась западным оппозиционером. Только когда репортер спросил: «Что вы думаете о Господине Горбачеве?», лидер демократической чехословацкой оппозиции ответил: «Пошел н…й!».
В конце концов перестройка дошла и до Чехословакии. В декабре 1987 года руководство партии нашло в себе силы заменить Генерального секретаря Гусака - символа нормализации и стагнации, - на Милоша Якеша. Это не было сильным изменением. Якеш был самым неприметным и, возможно, самым примитивным среди высших аппаратчиков. Он заработал неприязнь на своем посту главы контрольной комиссии, ответственной за чистки после 1968 года. Ничего не доказывает, что Милош Якеш был слишком ретив на своей работе, но также он не испытывал моральных страданий от ее осуществления. После Бархатной революции, в архивах тайной полиции были обнаружены документы об «Операции Норберт» - плане об заключении под стражу тысяч представителей «враждебных элементов» и, может применении к ним радикальных мер, в случае «чрезвычайной ситуации». Вацлав Гавел был в самом верху списка «враждебных элементов».
Вацлав Гавел не мог знать об «Операции Норберт», но и знание об этом не могло остановить его. Вокруг него мир бурлил. Общая пассивность уступала чему-то более привлекательному. «Островки позитивных отклонений» росли и распространялись. Сркеди этих «островков» были «туристические клубы», независимые театры в региональных центрах, как Брно (но не в Праге), музыкальные фестивали под открытым небом или семинары по математике, философии и естественных науках, на которые часто ходили такие люди, как Зденек Нойбауэр и Иван Гавел.
Чем больше власти пытались лишить независимые группы мест для встреч, тем больше они находили способов найти свободные площади. Каждый июль, с начала 1980х, они собирались на берегу озера в лесах Южной Богемии. Они построили палаточный лагерь и полевую кухню, которую они делили с пионерами из ближайшего городка. В этом лагере было столько психологов и психиатров, что их хватило бы на большую психиатрическую больницу; и вообще, первоначально, они хотели открыть центр психотерапии. В течение первых нескольких лет, этот лагерь стал центром самиздата, петиций, протестов, подрывных дневных семинаров и еще более подрывных ночных музыкальных фестивалей. В то же время, в Западной Словакии образовалось подрывная параллельная группа словацких интеллектуалов, музыкантов и художников, радостно действовавших в еще более примитивных условиях (но в отсутствие электричества резко снижался риск прослушки). Со временем группы соединились и стали работать вместе, а дружба между отдельными представителями сохранилась и по сей день. Среди членов этой группы, были не только психиатры, певцы, композиторы, писатели, философы, переводчики, но и будущие министры, лидеры партий, члены парламента и несколько послов.
Йитка Воднанская привела во второй половине 1980х годов в эту группу своего знаменитого любовника. В один день, в большой военной палатке, под проливным дождем, Вацлав Гавел прочитал лекцию о естественной связи между диссидентами Восточного блока и антиистеблишментскими группами в Западной Европе, такими как немецкие Зеленые. Несмотря на то, что группа включала несколько зеленых, они нашли эту идею глупой и не постеснялись это высказать. Привыкший к более уважительному приему своих идей, Вацлав Гавел не убежал от этой дискуссии и возвращался к ней все свои дни в этом лагере. Будучи уже Президентом в 1990 году, он вернулся в лагерь с кучей телохранителей и решил обсудить новую Конституцию. Прием также не был «президентским».
Оппозиционное движение, основным элементом, если не центром, которого была Хартия 77, также росло. Двое журналистов-хартистов запросили разрешение издавать Lidove noviny - продолжатель традиции либеральных газет довоенной Чехословакии. Когда они, как ожидаемо, не получили разрешения, они все-равно начали ее издавать. Группа более молодых и радикальных членов оппозиции опубликовали подпольную Revolver Revue - обзор модернистского искусства, поэзии и комментариев. Активисты - члены Католической церкви, такие как Августин Навратил (попавший за свою оппозиционную деятельность в психиатрическую больницу в период «нормализации») потребовал отделения церкви от государства в петиции, которую подписало более 600,000 верующих. Даже официальные представители церкви во главе с приматом Чешской Католической церкви Кардиналом Томашеком косвенно поддержали эту петицию.
Вацлав Гавел не мог играть главной роли в каждом из этих событий. Но смотря сейчас поражаешься тому, как он стал зачинщиком, источником вдохновения, участником или сторонником во всех этих мероприятиях. Кажется, что он был пауком в центре паутины, старательно плетущим свою паутину.
Все чаще и чаще, Гавел начал выходить из изоляции, посещая, часто с друзьями, театральные постановки, концерты и открытия выставок и целью этих визитов было любопытство, а не желание позлить власти. Каждый его визит сопровождался скрытыми улыбками и просьбами дать автограф. Гавел даже решил посетить фестиваль под открытым небом в самом крупном пражском парке Стромовка. В таких случаях, он иногда спрашивал Вашего покорного слуга: «Будешь ли ты сегодня моим телохранителем?» Это означало, учитывая мою профнепригодность, что, если что-то случится, то я должен буду сказать об этом Ольге и миру.
Его новый статус был также заметен в уважении со стороны самых неожиданных лиц. В телефонном разговоре с Карелом Шварценбергом, жившим в Вене, он рассказал о визите словацких родственников Ольги: «В квартире было нечего выпить и поэтому я пошел купить немного пива в баре за углом. Но полицейский, дежуривший около нашей квартиры, остановил меня и сказал: «Господин Гавел, я знаю, что у вас посетители, но это ваши родственники и встреча не носит политического характера. Может быть, вы вернетесь домой и составите им компанию, а я пойду и куплю вам пива?» Именно в том момент, Шварценберг понял, что режим обречен.
В тот же момент Гавел понял, что он был на пути от диссидента и художника к политику. Два года спустя он мог чувствовать дискомфорт от необходимости становится главой государства, но он не мог говорить, что не был готов к политической роли.
Летом 1988 года, находясь в Градечке, Гавел снова захотел провести инвентаризацию и написал, в основном для себя, «Описание своего стола». В его столе лежали рукописи двух писателей, которые он обещал прочитать, список небольших эссе, которые он хотел написать до возвращения в Прагу, немного канцелярской утвари, письма на которые он хотел ответить, включая письмо от Тома Стоппарда, и последний выпуск самиздатовской газеты Lidove noviny. «Вот и все. Если кто-то, после прочтелиня этого описания, подумает, что я стал больше походить на чиновника, чем на писателя, то он будет прав. В моем столе отсутствует наброски новой пьесы и это беспокоит меня больше всего».
Альбер Камю
Разобравшись с самыми тяжелыми личными проблемами, Вацлав Гавел попытался вернуть в свою жизнь некое подобие порядка. Перед Рождеством 1985 году ему удалось лично получить в посольстве Франции докторский диплом Тулузского университета: «Невероятная история. Главной проблемой был посол, который больше боялся правительства Чехословакии, чем правительства Франции (может быть его сделать следующим послом Чехословакии в Париже». Переезд 1 февраля в свой родной дом на берегу реки было, конечно, намного значительнее. Запуск Хартии 77 в Дейвице было, возможно, самым важным моментом его жизни, но он никогда не считал это место своим домом. Постоянно борющийся с заболеваниями дыхательных путей в Градечке, где он совмещал дела писательские, дела оппозиции, дела амурные, дела домашние и зачастую на выходных принимал гостей. «С июня моей основной специальностью стало гостеприимство и организация банкетов».
Несмотря на множество отвлекающих факторов, идея написать еще одну пьесу осталась в подсознании Гавела. В октябре 1985 году, Вацлав Гавел сел ее писать. Он позже описал свою опыт написания пьесы за десять дней как «погружение в транс». Творческий подъем не дался легко. «После окончания пьесы я рухнул в умственном и физическом смысле этого слова и провел несколько ужасных недель в Градечке. Демоны отомстили мне за то, что я заигрывал с ними».
Если содержание и структура Largo Desolato отражает хаос и смущение в чувствах Гавела после освобождения, «Искушение» (1985) стало результатом более глубокого интеллектуального анализа. В то время как, Largo стало плодом пост-тюремной депрессии, фаустовские мотивы «Искушения» стало плодом его тюремного заключения и «безволия», в котором Вацлав Гавел винил себя. Вацлав Гавел помнил дикие мечты и «неожиданные вещи», происходившие во время его освобождения в мае 1979 года, сопровождавшие его внутреннюю борьбу с моральной дилеммой получения свободы за счет унизительной и, по большому счету, бессмысленной уступки.
История маленького чешского ученика волшебника - жаждущего знаний ученого по имени Фоустка, - носит метафизический, а не магический характер. Несмотря на то, что Фоустка встречается с Фистулой, носящим ряд мефистофельских черт, но не происходит ничего сверхъестественного. Фоустка соблазняется идеей пойти за границы стандартной науки в более эзотерические зоны; он обнаруживает, что это делает его более интересным и, самое главное, сексуальным человеком. Когда он приближается к провалу из-за того, что Фоустка, на самом деле, становится шпионом ортодоксальных ученых, он пытается прикрыть свой «грех» выдумыванием диких объяснений и трактовок своего поведения, погружаясь все глубже в противоречия и нелогичность. Когда его провал раскрывается, Фоустке нужно платить не за содеянное, а за притворное следование идеям, в которые он не верит. Несмотря на все это, финальный поворот сюжета, навеянный «Уведомлением», возлагает ответственность не на Фоустку, а на невинную девочку, единственной ошибкой которой стала вера в Фоустку. Основные тематики Гавела - правды и ответственности, - дают в этой пьесе мощных эффект.
Хотя Гавел обычно сидел и думал обо всем написанном, эту пьесу он отправил сразу после написания, как будто он боялся, что «демоны» этого или иного мира попробуют еще раз сыграть с ним в игру. Несмотря на приступы неуверенности в себе, Вацлав Гавел был очевидно доволен этой пьесой, и он даже зачитал ее текст на магнитофон, чтобы распространить ее среди друзей и из соображений «безопасности». Написание «Искушение» стало последним этапом терапии, вызванной тюрьмой, переоценкой ценностей и семейным кризисом. Вроде бы эта терапия сработала. Голос Гавела, зачитывающий «Искушение», несет в себе новую уверенность. Его речь была четкой и почти монотонной, но в ней слышится удовлетворение автора своей работой. «Искушение» поставили в венском Бургтеатре в мае 1986 года, а затем и в иных американских и европейских театрах, где сорвала овации. Daily Telegraph назвала Вацлава Гавела «первым драматургом Европы», хотя раньше эта газета довольно прохладно приняла Largo Desolato. Андрей Кроб и друзья сделали подпольную видеопостановку пьесы в амбаре Градечка, а в роли Фоустки был Иван Гавел.
Пьеса также служила стимулом для дальнейших интеллектуальных изысканий. В первой 1986 году «Искушение» послужила пищей для дискуссий в Кампадемии о фаустовском типе и лимитах свободы и морали. Другие также добавили свои размышления. Новые идеи постоянно поступали (большинство из них попало в том, подготовленный к пятидесятилетнему юбилею Гавела) и Ольга придумала издавать театральный журнал. Проект Ольги был очень технически сложным и долгим по меркам оппозиции, а также требовал участие ряда постоянных редакторов: Анны Фреймановой и Анны Лоренцовой как помощников редакторов, Карела Клауса как главного редактора и Ольги как общего редактора. В течение следующий двух лет они вместе подготовили и издали пять выпусков «О театре» (O divalde), каждый из которых включал несколько сотен страниц и тираж которых был несколько сотен экземпляров, дальше копируемых и распространяемых читателями. Авторами статей в журнале были не только диссиденты, но и «легальные» писатели и театроведы, писавшие под псевдонимами, но позже отбросившие всякую конспирацию.
Работа Гавела, Хартии 77 и ее сторонников за рубежом начала приносить плоды. Не только пьесы Гавела ставились за рубежом, не только хвалебные отзывы на «Силу бессильных» и иные эссе попадали в западню прессу, но деятельность по правам человека за Железным занавесом также начала признаваться западными организациями. Международная хельсинкская федерация по правам человека, секретариат которой находился в Вене и филиалы которой были разбросаны в ряде западноевропейских столиц, Amnesty International, Международный ПЕН-клуб и иные, включая ряд известных писателей и интеллектуалов, постоянно поднимали вопрос арестов диссидентов и нарушений прав человека.
В этом аспекте гражданское общество перегнало свои правительства. Только Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер прямо заявляли советскому руководству протесты по поводу нарушений прав человека. Большинство западных правительств, неодобряющих жесткую политику советского блока, предпочитали стричь купоны с «разрядки» и не вступать в прямое противостояние с СССР.
Поэтому признание было очень важным. Сразу после освобождения Гавела, Януш начал кампанию по награждению Вацлава Гавела Нобелевской премией мира. В последние дни «разрядки» ему не удалось сильно продвинуться в этом вопросе, но он смог получить поддержку ряда европейских интеллектуалов. Оставаясь практичным человеком, Януш нацелился на следующую возможную премию. В 1986 году Фонд Эразма Роттердамского принял решение наградить Вацлава Гавела премией Эразма, ежегодно вручаемой людям или учреждениям, которые внесли большой вклад в европейскую культуру, общество или социальные науки. Награда сопровождалась вознаграждением в 200000 голландских гульденов и речью победителя в присутствии голландской королевской семьи в роттердамском Соборе Святых Лаврентия и Елизаветы.
Вацлав Гавел был рад эти новостям, но вскоре понял, что выиграть приз было намного проще, чем его получить. Прежде всего, было крайне сомнительно, что Вацлаву Гавелу разрешать выехать в Нидерланды. Во-вторых, Вацлава Гавела смущало, что он стал единственным лауреатом и он договорился с Янушом, что награду нужно вручить Хартии 77 или, как минимум, совместно Хартии и ему. Януш, выполнявший роль представителя Гавела, вскоре понял, что идея была бесплотной. Не только награда Хартии будет выглядеть слишком политизированной, но Гавелу даже пытались намекнуть, чтобы он не упоминал Хартию в своей речи. Долгое время было неясно, сможет ли королева посетить церемонию правительства, которое, в соответствии с голландской конституцией, несет ответственность за действия монарха.
Если Конституция Нидерландов была головной болью, то законы Чехословакии также не отставали. Если Вацлав Гавел принял бы деньги и захотел бы направить их на нужды Хартии, то ему бы пришлось следовать жестким нормам валютного законодательства. Более того, правительство забрало бы большую часть денег в качестве налога и отслеживало трату остальных денег. Если, с другой стороны, Вацлав Гавел пожертвовал бы деньги офшорному трастовому фонду, то он бы лишил государство валютных поступлений, а «бесклассовое» общество всегда искало валютные доходы, и мог бы попасть надолго в тюрьму. Поэтому он оказался между двумя невозможными вариантами. Строго говоря, он даже не мог отказаться от денег, потому что для любых действий с ними Гавелу нужно было стать их владельцем и попасть под нормы валютного законодательства Чехословакии. Единственным выходом, согласованным Янушем, стало то, что Гавел принял приз при условии, что он не будет сопровождаться денежным вознаграждением, а этими деньгами распорядится Фонд Эразма. Фонд решил пожертвовать деньги стокгольмскому Фонду Хартии 77, а Януш перевел эти деньги нуждающимся диссидентам в Чехословакию.
Третьей проблемой были хартисты. Столкновения эго, тщеславий и банальной зависти были меньшей проблемой в Хартии, чем в иных организациях, но они существовали. Поскольку было очевидно, что Гавел не сможет выехать в Роттердам, возник вопрос, кто же примет награду от его имени и кто зачитает благодарственную речь Вацлава Гавела. Януш пытался сформировать триумвират из себя, Павла Когоута и Зденека Млинара, но это не было одобрено иными эмигрантами, в том числе, потому что все три были бывшие коммунисты и два десятка лет борьбы против коммунизма не смогли смыть это «пятно». В конце концов, Гавелу пришлось самому принимать решения. Он решил распределить риск: он наделил Януша правом принять награду, а прочтение благодарственной речи было доверено старому другу Гавела - не являвшему хартистом актеру Яну Тришке, жившему в Калифорнии. Поэтому Янушу пришлось собирать деньги для приглашения и размещения всех эмигрантов, которые были приглашены в качестве гостей на церемонию. Фонда Эразма оплатил перелет и проживание шести человек, другие организации профинансировали пребывание еще двенадцати человек. Все же оставалась некая напряженность. Вацлав Гавел прокомментировал это: «Восток есть Восток и Запад есть Запад… Я не могу представить себе, что если бы я получал почетную степень от университета в Оломоуце и пригласил бы на церемонию 100 друзей, то кому-то их них пришло бы в голову попросить меня, университет или Януша оплатить эту поездку. Эта идея была бы абсурдной. Некоторые бы приехали автостопом, некоторые бы заняли денег в баре, некоторые бы заняли у богатого друга и вернули бы этот долг неся двадцать упаковок цемента на четвертый этаж».
Церемония была назначена на 13 ноября, а политические проблемы оставались нерешенным еще в октябре. Спикер Правительства Нидерландов выразил сомнения по поводу «политического» характера речи и сказал, что она будет произнесена только после окончания официальной церемонии. В ответ на это, ряд участников оскорбилось этим и пообещали бойкотировать церемонию.
В конце концов все прошло хорошо. Большинство гостей Гавела добралось до церемонии, королева приехала, Януш принял награду, а Тришка зачитал речь. В своей речи, Вацлав Гавел упомянул «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского: «Первая вещь, которую я рекомендую здесь, это смелость быть глупцом, глупцом в самом чудесном значении этого слова. Давайте все попытаемся быть глупцами и серьезно потребуем самых невозможных перемен!» Отсылка на Хартию осталась, но в официальной английской стенограмме фраза «я заслужил эту честь благодаря Хартии 77, хоть и косвенно» была заменена «оказанной честью». Все-таки, принимая награду за правозащитную деятельность, Вацлав Гавел не избежал цензуру.
Времена менялись, и не только в Северо-Восточной Богемии. В марте 1985, «пятилетка пышных похорон» Леонида Брежнева, Юрия Андропова и Константина Черненко была завершена и лавры власти были переданы 54-летнему провинциальному аппаратчику Михаилу Горбачеву, который вскоре продемонстрировал невиданный прагматизм, открытость и здравый смысл. После фальстарта с антиалкогольной кампанией (явно не лучшей попыткой реформы для России) он объявил о начале амбициозной экономико-политической реформы, т.н. «Перестройки», на конгрессе КПСС в феврале 1986 году.
Долгое время казалось, что реформы происходят везде, кроме Чехословакии. В СССР гласность была на подъеме, в Польше «Солидарность» восстала из подполья, в ГДР протестные настроения распространялись через Протестантскую церковь. В Венгрии открытые дебаты шли через различные журналы, конференции и семинары. А в Чехословакии… ничего не происходило. Да, на визит Горбачева в Прагу в апреле 1987 года возлагались большие надежды. Но он приехал и лишь высказал свою поддержку дряхлому коммунистическому руководству Чехословакии.
И все же во время визита состоялась памятная встреча, о которой он, наверное, не догадывался. В вечер визита Горбачева, Вацлав Гавел пошел выгуливать свою собаку. Когда он приблизился к Национальному театру, он увидел большое количество полицейских. Увлекаемый любопытством («Я по натуре наблюдатель») он пробился, с помощью собаки, в передний край толпы, чтобы увидеть выходящего из театра советского лидера. На тот момент, Вацлав Гавел испытал четыре неожиданных потрясения. Во-первых, он испытал грусть по поводу радости сограждан: «Сколько раз они возлагали надежду на какую-то внешнюю силу, которая сможет решить все проблемы за них; сколько раз они были горько разочарованы и вынуждены признать, что никто им не поможет, кроме них самих - и опять они наступают на те же грабли!» Во-вторых, удивляясь самому себе, Гавел посочувствовал проблемам глав государств, не осознавая, что скоро он влезет в их шкуру: «Видеть целый день каменные лица охранников, иметь расписание с бесконечным числом брифингов, встреч и речей, он должен произносить речи огромному числу людей, помнить их всех и не путь их, говорить умные, но корректные вещи, которые мир, голодный до сенсаций, не сможет использовать против него; он должен улыбаться и посещать даже представления, такие как сегодня, хотя бы он предпочел отдохнуть - и ему даже нельзя выпить в конце подобного дня!»
В то время, как Гавел осадил себя за сочувствие к человеку, который скорее всего получил желаемое и уподобление «западным идиотам, тающим как снеговики в духовке, когда какой-нибудь восточный лидер одарит их лучезарной улыбкой», Горбачев прошел мимо него, маша рукой и приветливой улыбаясь - «и я внезапно понял, что он машет и улыбается мне».
После этого настало время для третьего сюрприза: «Я понял, что моя вежливость, обязывающая меня ответить, быстрее, чем мои политические инстинкты, поэтому я стеснительно поднял свою руку и помахал в ответ».
Возвращаясь с собакой домой, пришло время для последнего сюрприза: «Я не виню себя за то, что помахал в ответ. На самом деле, у меня не было причин не ответить на приветствие просвещенного царя! Одно дело ответить на приветствие и совсем другое спихнуть это на другого!»
Процесс советской перестройки стал источником вдохновения для следующей пьесы Вацлава Гавела «Реконструкция». Следуя своей новой модели, основанной на боязни застопориться и быстро спрятать готовый текст до следующего обыска, первый вариант пьесы был написан в Праге за пять дней, а затем исправлен, перепечатан и записан на пленку в Градечке в течение иных пяти дней в октябре 1987 года.
Пьеса, как и прошлые произведения Гавела, описывает, среди прочего, неудачные попытки реформировать закостеневшую систему. Группа архитекторов и чиновников, получившие задание изменить традиционный небольшой городок, сначала испытывают моральную дилемму, когда несколько местных жителей пришли опротестовать решение об их переселении из старых и комфортных домов в современные безликие многоквартирные дома. Пока они борются с моральной дилеммой, и даже симпатизируют привлекаемым к ответственности протестующим, происходит резкая сена политического курса. Теперь традиции и различные мнения принимаются, а планы редевелопмента замораживаются. Но радость оказывается преждевременной, потому что система вернулась к жесткому режиму. Пьеса заканчивается трагедией, когда один из членов команды поддается отчаянию и выбрасывается с крыши. В очередной гавеловской горькой иронии, самоубийцей является ни консерватор, ни реформист, а жесткий реалист Кузьма Плеханов, никогда не питавший иллюзий. Единственный герой пьесы, который приближен к «жизни в правде» и единственный «заслуживший право умереть» («Если мы должны умереть, то почему не можем хотя бы жить поначалу?»). Пьеса, действие которой происходит в замке и герои которой являются специалисты по городскую планированию, является скрытым посвящением Кафке: «Есть цель, но нет пути: то, что мы называли путем, - это промедление».
Казалось, что между кафкианскими мотивами «Реконструкции» и колебаниями генеральной линии партии, чувство юмора Гавела начало исчезать, но он не утратил своего дара находить вокруг себя абсурд, юмор и повод для непочтительности. Его «Свинья, или охота Вацлава Гавела за хрюшкой» (1987) была написана на основе попытки Гавела угодить Ольге на ее день рождения, на который она пригласила свое автономное литературное сообщество взаимопомощи Надгробие, на которым была традиционная чешская охота на кабанов, а также чревоугодие и пьянство. Попытка Гавела найти достойное животное в ближайшей деревне Влчице, что не было легко в коммунистической Чехословакии, привело к тому, что жители деревни начали взвинчивать цену на животное. Вацлав Гавел, привыкший на тот момент делать заявления мировым СМИ, написал всю историю в формате интервью с репортером международного издания, где он терпеливо отвечал на все серьезные и банальные вопросы про операцию о покупке свиньи в манере, которая бы понравилась западным оппозиционером. Только когда репортер спросил: «Что вы думаете о Господине Горбачеве?», лидер демократической чехословацкой оппозиции ответил: «Пошел н…й!».
В конце концов перестройка дошла и до Чехословакии. В декабре 1987 года руководство партии нашло в себе силы заменить Генерального секретаря Гусака - символа нормализации и стагнации, - на Милоша Якеша. Это не было сильным изменением. Якеш был самым неприметным и, возможно, самым примитивным среди высших аппаратчиков. Он заработал неприязнь на своем посту главы контрольной комиссии, ответственной за чистки после 1968 года. Ничего не доказывает, что Милош Якеш был слишком ретив на своей работе, но также он не испытывал моральных страданий от ее осуществления. После Бархатной революции, в архивах тайной полиции были обнаружены документы об «Операции Норберт» - плане об заключении под стражу тысяч представителей «враждебных элементов» и, может применении к ним радикальных мер, в случае «чрезвычайной ситуации». Вацлав Гавел был в самом верху списка «враждебных элементов».
Вацлав Гавел не мог знать об «Операции Норберт», но и знание об этом не могло остановить его. Вокруг него мир бурлил. Общая пассивность уступала чему-то более привлекательному. «Островки позитивных отклонений» росли и распространялись. Сркеди этих «островков» были «туристические клубы», независимые театры в региональных центрах, как Брно (но не в Праге), музыкальные фестивали под открытым небом или семинары по математике, философии и естественных науках, на которые часто ходили такие люди, как Зденек Нойбауэр и Иван Гавел.
Чем больше власти пытались лишить независимые группы мест для встреч, тем больше они находили способов найти свободные площади. Каждый июль, с начала 1980х, они собирались на берегу озера в лесах Южной Богемии. Они построили палаточный лагерь и полевую кухню, которую они делили с пионерами из ближайшего городка. В этом лагере было столько психологов и психиатров, что их хватило бы на большую психиатрическую больницу; и вообще, первоначально, они хотели открыть центр психотерапии. В течение первых нескольких лет, этот лагерь стал центром самиздата, петиций, протестов, подрывных дневных семинаров и еще более подрывных ночных музыкальных фестивалей. В то же время, в Западной Словакии образовалось подрывная параллельная группа словацких интеллектуалов, музыкантов и художников, радостно действовавших в еще более примитивных условиях (но в отсутствие электричества резко снижался риск прослушки). Со временем группы соединились и стали работать вместе, а дружба между отдельными представителями сохранилась и по сей день. Среди членов этой группы, были не только психиатры, певцы, композиторы, писатели, философы, переводчики, но и будущие министры, лидеры партий, члены парламента и несколько послов.
Йитка Воднанская привела во второй половине 1980х годов в эту группу своего знаменитого любовника. В один день, в большой военной палатке, под проливным дождем, Вацлав Гавел прочитал лекцию о естественной связи между диссидентами Восточного блока и антиистеблишментскими группами в Западной Европе, такими как немецкие Зеленые. Несмотря на то, что группа включала несколько зеленых, они нашли эту идею глупой и не постеснялись это высказать. Привыкший к более уважительному приему своих идей, Вацлав Гавел не убежал от этой дискуссии и возвращался к ней все свои дни в этом лагере. Будучи уже Президентом в 1990 году, он вернулся в лагерь с кучей телохранителей и решил обсудить новую Конституцию. Прием также не был «президентским».
Оппозиционное движение, основным элементом, если не центром, которого была Хартия 77, также росло. Двое журналистов-хартистов запросили разрешение издавать Lidove noviny - продолжатель традиции либеральных газет довоенной Чехословакии. Когда они, как ожидаемо, не получили разрешения, они все-равно начали ее издавать. Группа более молодых и радикальных членов оппозиции опубликовали подпольную Revolver Revue - обзор модернистского искусства, поэзии и комментариев. Активисты - члены Католической церкви, такие как Августин Навратил (попавший за свою оппозиционную деятельность в психиатрическую больницу в период «нормализации») потребовал отделения церкви от государства в петиции, которую подписало более 600,000 верующих. Даже официальные представители церкви во главе с приматом Чешской Католической церкви Кардиналом Томашеком косвенно поддержали эту петицию.
Вацлав Гавел не мог играть главной роли в каждом из этих событий. Но смотря сейчас поражаешься тому, как он стал зачинщиком, источником вдохновения, участником или сторонником во всех этих мероприятиях. Кажется, что он был пауком в центре паутины, старательно плетущим свою паутину.
Все чаще и чаще, Гавел начал выходить из изоляции, посещая, часто с друзьями, театральные постановки, концерты и открытия выставок и целью этих визитов было любопытство, а не желание позлить власти. Каждый его визит сопровождался скрытыми улыбками и просьбами дать автограф. Гавел даже решил посетить фестиваль под открытым небом в самом крупном пражском парке Стромовка. В таких случаях, он иногда спрашивал Вашего покорного слуга: «Будешь ли ты сегодня моим телохранителем?» Это означало, учитывая мою профнепригодность, что, если что-то случится, то я должен буду сказать об этом Ольге и миру.
Его новый статус был также заметен в уважении со стороны самых неожиданных лиц. В телефонном разговоре с Карелом Шварценбергом, жившим в Вене, он рассказал о визите словацких родственников Ольги: «В квартире было нечего выпить и поэтому я пошел купить немного пива в баре за углом. Но полицейский, дежуривший около нашей квартиры, остановил меня и сказал: «Господин Гавел, я знаю, что у вас посетители, но это ваши родственники и встреча не носит политического характера. Может быть, вы вернетесь домой и составите им компанию, а я пойду и куплю вам пива?» Именно в том момент, Шварценберг понял, что режим обречен.
В тот же момент Гавел понял, что он был на пути от диссидента и художника к политику. Два года спустя он мог чувствовать дискомфорт от необходимости становится главой государства, но он не мог говорить, что не был готов к политической роли.
Летом 1988 года, находясь в Градечке, Гавел снова захотел провести инвентаризацию и написал, в основном для себя, «Описание своего стола». В его столе лежали рукописи двух писателей, которые он обещал прочитать, список небольших эссе, которые он хотел написать до возвращения в Прагу, немного канцелярской утвари, письма на которые он хотел ответить, включая письмо от Тома Стоппарда, и последний выпуск самиздатовской газеты Lidove noviny. «Вот и все. Если кто-то, после прочтелиня этого описания, подумает, что я стал больше походить на чиновника, чем на писателя, то он будет прав. В моем столе отсутствует наброски новой пьесы и это беспокоит меня больше всего».