№ 22. "Документ эпохи". Конкурс воспоминаний о детстве. Радио dk_nat. Голосование!
Эту историю я собираюсь записать давно. Как документ эпохи.
И вот, раз пошла такая тема,
документально-вспоминальная, и снег еще не сошёл, то примем этот момент
за точку входа. И войдём.
Потому что дело было зимой. То есть это вообще было в ноябре, но я-то этого не помню. Помню только, что было много-много снега, а я училась в первом классе. И тут умер Брежнев.
Я не запомнила, что говорили взрослые, когда это случилось, ну совершенно, зато очень отчётливо вспоминаю, что говорили в нашем первом «Б». А в нашем первом «Б» смерть Леонида Ильича произвела эффект взорвавшейся бомбы, вернее, бомбы, которая грозит взорваться над нашими головами. Услышанное от родителей, подслушанное, додуманное, шагнувшее в наши головы с плакатов за мир, изображавших страшных империалистов с ядерными боеголовками в руках, это горячее, с пылу , с жару варево фантазий и страхов хлынуло в пространство класса, когда мы обсуждали случившееся. А оно было невероятным. Никто из нас, в наши семь лет, не знал жизни без Брежнева. Он был всегда. Он был как сама жизнь. Везде - в газетах, на портретах, в великих изречениях, в загадочных словах типа «Малая Земля», в каждом выпуске программы «Время», - везде был он, и нам и в голову не приходило, что может быть по-другому. Мне не приходило точно. Это была первая смерть, которая встретилась мне в жизни. Первая оторопь оттого, что незыблемый порядок вещей, при котором «в аэропорту его встречали товарищи Андропов, Громыко, Косыгин, Шеварднадзе и др. члены Политбюро ЦК КПСС» (список этот я к трём-четырём годам знала наизусть, к смешливому одобрению мамы и папы), миропорядок, во главе которого стоял Леонид Ильич Брежнев, оказывается, способен пошатнуться! То, что это, возможно, вызывало головокружительное ощущение крушения мира. Не значит ли оно, что и мы умрём? Не потом, когда-нибудь, а сейчас, вот так же неожиданно? Я, мама, папа, брат, все родные, учительница Светлана Александровна, вся страна, весь наш СССР???
К этому возрасту я знала только двух человек, когда-либо правивших страной; первый был Ленин, это в незапамятные времена, когда революция, и царей сбросили (А они вообще не считаются, потому что существовали до незапамятных времён и были плохие), а другой - Брежнев, который всегда. Оба были Ильичи, что читалось мною как некая сакральная связь, нечто особенное и братское где-то за пределами человеческого. И больше ничего об истории мира я не знала. Так что мне лично было тошно от самого осознавания факта, что мир этот может утратить неподвижность, и крепость свою, и твердь. Это было экзистенциальное переживание, с которым не пойми, что делать. И хорошо поэтому, что инициативу в разговоре захватили мальчики. Они как-то взяли и направили этот закладывающий уши поток страхов в русло таких конкретных деталей, как вымышленная смерть Брежнева в самолёте, когда он в Америку летел, как предположения, как долго нам (русским) удастся скрывать от американцев правду о смерти Брежнева, потому что если они это узнают, тогда всё, конец!!! Картина под таким углом оказалась для меня вообще чем-то сногсшибательным.
- Ты чё! - говорили мальчишки, - Он же генсек! У него же ядерный чемоданчик!
Тогда я впервые узнала о существовании такой штуки, и на всю жизнь у меня сохранилось странное отношение к ней - я никак не могу до конца поверить, что это часть реальности, а не бредовое мальчишеское изобретение, чтобы пугать девочек, типа: гроб на колёсиках, ядерный чемоданчик…
- А если американцы узнают, что Брежнев умер, - продолжали пацаны, - то значит, узнают, что некому нажать на кнопку. Потому что это может сделать только самый главный в стране, и больше никто! Поймут, что бояться нечего, и сбросят на нас свои ядерные бомбы.
Будет атомный взрыв, как в Хиросиме. А мы знали про Хиросиму. И еще песня была такая «Японский журавлик», которую мне никак не удавалось допеть, потому что мешали слёзы по девочке, которая делала журавликов, чтобы выздороветь, но « всё же умерла, и тысячу журавликов не сделала она. Последний журавлёночек упал из детских рук….» - ну, в этом месте я давилась рыданиями, и всё тут.
Будет ядерный гриб. Вообще он красивый. Я видела в журнале.
А потом наступит ядерная зима (про то, что примерно это такое, я тоже узнала в этот день впервые).
И мы пошли домой. А пока шли, всё обдумывали вдвоём с подругой, есть ли тут какой-нибудь выход из положения, и можно ли что-то сделать, спастись от надвигающейся неумолимо - в любой момент -вот прямо сейчас -катастрофы… Я не помню, кто из нас придумал это, но к приходу домой наш план спасения был готов. Мы решили выкопать во дворе две землянки, достаточно глубокие для спасения от ядерной зимы и достаточно вместительные для нас и наших мам. У меня была настоящая лопата, отцовская солдатская, с короткой ручкой, тяжёленькая такая, а у Ленки - какая-то детская, плохонькая, но лёгкая, и вот, пообедав, тепло одевшись (цигейковая шуба, штаны с начёсом, ушанка), мы вышли во двор, выбрали подходящее место и принялись за дело. Это сейчас смешно. А тогда нам было страшно так, что весь этот страх, невыносимый в бездействии, в сидении дома, втянув голову в плечи, оттого, что вот-вот с неба посыплются ядерные ракеты, превратился в труд, сосредоточенный, целеустремлённый и упорный. Ну, и творческий, конечно, - ведь во время работы мы обсуждали, как мы обустроим наши бомбоубежища, что мы сможем туда взять, какие припасы, где будут наши спальные места, как мы соединим землянки переходом, чтобы ходить друг к другу в гости… Игра, эта высшая форма детской деятельности, спасла нас от страхов , подарив взамен маленькое путешествие в фантастический мир выживших после Третьей Мировой. Мы всё равно, что выстроили наши землянки, потому что их образ запечатлелся в моём воображении навсегда. Я и сейчас вижу эту земляночку, тёплую, уютную, маленькую такую, в которой я спасаю свою маму от ядерной зимы.
Лопатками мы махали до вечера, радовались, как глубоко мы продвинулись в этих гигантских сугробах посреди нашего двора, как-то не соображая, что ли, что снежная землянка не устоит супротив угрозы, или соображали, но надеялись, что грунт, когда мы до него доберемся, будет столь же уступчивым, как и снег… Так или иначе, вечером пришла с работы мама, услышала, чем мы тут занимаемся, и забрала домой. Наверное, как-то отворотила меня от этого дела, землекопского, успокоила, может, посмеялась. В общем, ядерная война будто испугалась чего-то, отступила в темноту и там рассеялась, уступив место новым страхам и новым угрозам.
Через год примерно умер Черненко (или Андропов), а потом еще примерно через год опять же кто-то из них. Мы больше не боялись ядерной атаки, но стали относиться к смерти очередного генсека, как к своим законным каникулам, красному дню календаря, когда мы должны сидеть дома и смотреть по телевизору погребальную церемонию. Само по себе оно, конечно, не очень интересно, но ведь можно делать это с книжкой и яблоком…
И вообще, выходной есть выходной, причем, особенный, детский, а ведь такое бывает только при -30, когда отменяют уроки. То вообще была благодать, но и похороны генсека - хорошая вещь. Короче, когда во главе государства встал Горбачёв, и взрослые говорили с одобрением, что он еще молод и крепок собой, в нашей детской среде совсем другое витало убеждение, что молодой он или не молодой, но в следующем учебном году выходной у нас быть должен.
И не то чтобы мы, безжалостные дети, желали кому дурного; просто это - умирание генсеков - воспринималось нами как новый порядок вещей. Раньше, мол, никто вообще не умирал, а теперь все должны умирать по порядку, строго по списку Политбюро. Но оказалось, что мир гораздо разнообразнее в своих тенденциях, и устройство его непонятно , и оно становилось всё непонятнее и мудренее с каждым годом, а Горбачев М.С. и поныне жив, и дай Бог ему здоровья.
***
Работы авторов не редактируются и не подвергаются коррекции.
Произведения публикуются в хронологическом порядке их поступления на конкурс.
В записи аудио версии рассказа использована музыка Евгения Харланова harlanov к спектаклям Нового Арт Театра.
Poll
Потому что дело было зимой. То есть это вообще было в ноябре, но я-то этого не помню. Помню только, что было много-много снега, а я училась в первом классе. И тут умер Брежнев.
Я не запомнила, что говорили взрослые, когда это случилось, ну совершенно, зато очень отчётливо вспоминаю, что говорили в нашем первом «Б». А в нашем первом «Б» смерть Леонида Ильича произвела эффект взорвавшейся бомбы, вернее, бомбы, которая грозит взорваться над нашими головами. Услышанное от родителей, подслушанное, додуманное, шагнувшее в наши головы с плакатов за мир, изображавших страшных империалистов с ядерными боеголовками в руках, это горячее, с пылу , с жару варево фантазий и страхов хлынуло в пространство класса, когда мы обсуждали случившееся. А оно было невероятным. Никто из нас, в наши семь лет, не знал жизни без Брежнева. Он был всегда. Он был как сама жизнь. Везде - в газетах, на портретах, в великих изречениях, в загадочных словах типа «Малая Земля», в каждом выпуске программы «Время», - везде был он, и нам и в голову не приходило, что может быть по-другому. Мне не приходило точно. Это была первая смерть, которая встретилась мне в жизни. Первая оторопь оттого, что незыблемый порядок вещей, при котором «в аэропорту его встречали товарищи Андропов, Громыко, Косыгин, Шеварднадзе и др. члены Политбюро ЦК КПСС» (список этот я к трём-четырём годам знала наизусть, к смешливому одобрению мамы и папы), миропорядок, во главе которого стоял Леонид Ильич Брежнев, оказывается, способен пошатнуться! То, что это, возможно, вызывало головокружительное ощущение крушения мира. Не значит ли оно, что и мы умрём? Не потом, когда-нибудь, а сейчас, вот так же неожиданно? Я, мама, папа, брат, все родные, учительница Светлана Александровна, вся страна, весь наш СССР???
К этому возрасту я знала только двух человек, когда-либо правивших страной; первый был Ленин, это в незапамятные времена, когда революция, и царей сбросили (А они вообще не считаются, потому что существовали до незапамятных времён и были плохие), а другой - Брежнев, который всегда. Оба были Ильичи, что читалось мною как некая сакральная связь, нечто особенное и братское где-то за пределами человеческого. И больше ничего об истории мира я не знала. Так что мне лично было тошно от самого осознавания факта, что мир этот может утратить неподвижность, и крепость свою, и твердь. Это было экзистенциальное переживание, с которым не пойми, что делать. И хорошо поэтому, что инициативу в разговоре захватили мальчики. Они как-то взяли и направили этот закладывающий уши поток страхов в русло таких конкретных деталей, как вымышленная смерть Брежнева в самолёте, когда он в Америку летел, как предположения, как долго нам (русским) удастся скрывать от американцев правду о смерти Брежнева, потому что если они это узнают, тогда всё, конец!!! Картина под таким углом оказалась для меня вообще чем-то сногсшибательным.
- Ты чё! - говорили мальчишки, - Он же генсек! У него же ядерный чемоданчик!
Тогда я впервые узнала о существовании такой штуки, и на всю жизнь у меня сохранилось странное отношение к ней - я никак не могу до конца поверить, что это часть реальности, а не бредовое мальчишеское изобретение, чтобы пугать девочек, типа: гроб на колёсиках, ядерный чемоданчик…
- А если американцы узнают, что Брежнев умер, - продолжали пацаны, - то значит, узнают, что некому нажать на кнопку. Потому что это может сделать только самый главный в стране, и больше никто! Поймут, что бояться нечего, и сбросят на нас свои ядерные бомбы.
Будет атомный взрыв, как в Хиросиме. А мы знали про Хиросиму. И еще песня была такая «Японский журавлик», которую мне никак не удавалось допеть, потому что мешали слёзы по девочке, которая делала журавликов, чтобы выздороветь, но « всё же умерла, и тысячу журавликов не сделала она. Последний журавлёночек упал из детских рук….» - ну, в этом месте я давилась рыданиями, и всё тут.
Будет ядерный гриб. Вообще он красивый. Я видела в журнале.
А потом наступит ядерная зима (про то, что примерно это такое, я тоже узнала в этот день впервые).
И мы пошли домой. А пока шли, всё обдумывали вдвоём с подругой, есть ли тут какой-нибудь выход из положения, и можно ли что-то сделать, спастись от надвигающейся неумолимо - в любой момент -вот прямо сейчас -катастрофы… Я не помню, кто из нас придумал это, но к приходу домой наш план спасения был готов. Мы решили выкопать во дворе две землянки, достаточно глубокие для спасения от ядерной зимы и достаточно вместительные для нас и наших мам. У меня была настоящая лопата, отцовская солдатская, с короткой ручкой, тяжёленькая такая, а у Ленки - какая-то детская, плохонькая, но лёгкая, и вот, пообедав, тепло одевшись (цигейковая шуба, штаны с начёсом, ушанка), мы вышли во двор, выбрали подходящее место и принялись за дело. Это сейчас смешно. А тогда нам было страшно так, что весь этот страх, невыносимый в бездействии, в сидении дома, втянув голову в плечи, оттого, что вот-вот с неба посыплются ядерные ракеты, превратился в труд, сосредоточенный, целеустремлённый и упорный. Ну, и творческий, конечно, - ведь во время работы мы обсуждали, как мы обустроим наши бомбоубежища, что мы сможем туда взять, какие припасы, где будут наши спальные места, как мы соединим землянки переходом, чтобы ходить друг к другу в гости… Игра, эта высшая форма детской деятельности, спасла нас от страхов , подарив взамен маленькое путешествие в фантастический мир выживших после Третьей Мировой. Мы всё равно, что выстроили наши землянки, потому что их образ запечатлелся в моём воображении навсегда. Я и сейчас вижу эту земляночку, тёплую, уютную, маленькую такую, в которой я спасаю свою маму от ядерной зимы.
Лопатками мы махали до вечера, радовались, как глубоко мы продвинулись в этих гигантских сугробах посреди нашего двора, как-то не соображая, что ли, что снежная землянка не устоит супротив угрозы, или соображали, но надеялись, что грунт, когда мы до него доберемся, будет столь же уступчивым, как и снег… Так или иначе, вечером пришла с работы мама, услышала, чем мы тут занимаемся, и забрала домой. Наверное, как-то отворотила меня от этого дела, землекопского, успокоила, может, посмеялась. В общем, ядерная война будто испугалась чего-то, отступила в темноту и там рассеялась, уступив место новым страхам и новым угрозам.
Через год примерно умер Черненко (или Андропов), а потом еще примерно через год опять же кто-то из них. Мы больше не боялись ядерной атаки, но стали относиться к смерти очередного генсека, как к своим законным каникулам, красному дню календаря, когда мы должны сидеть дома и смотреть по телевизору погребальную церемонию. Само по себе оно, конечно, не очень интересно, но ведь можно делать это с книжкой и яблоком…
И вообще, выходной есть выходной, причем, особенный, детский, а ведь такое бывает только при -30, когда отменяют уроки. То вообще была благодать, но и похороны генсека - хорошая вещь. Короче, когда во главе государства встал Горбачёв, и взрослые говорили с одобрением, что он еще молод и крепок собой, в нашей детской среде совсем другое витало убеждение, что молодой он или не молодой, но в следующем учебном году выходной у нас быть должен.
И не то чтобы мы, безжалостные дети, желали кому дурного; просто это - умирание генсеков - воспринималось нами как новый порядок вещей. Раньше, мол, никто вообще не умирал, а теперь все должны умирать по порядку, строго по списку Политбюро. Но оказалось, что мир гораздо разнообразнее в своих тенденциях, и устройство его непонятно , и оно становилось всё непонятнее и мудренее с каждым годом, а Горбачев М.С. и поныне жив, и дай Бог ему здоровья.
***
Работы авторов не редактируются и не подвергаются коррекции.
Произведения публикуются в хронологическом порядке их поступления на конкурс.
В записи аудио версии рассказа использована музыка Евгения Харланова harlanov к спектаклям Нового Арт Театра.
Poll