Три книги Бум
За последние полгода Бумкнига выпустила серию разнородных по содержанию и настроению графических новелл. «Давай останемся друзьями» Мавила, «Священная болезнь» Давида Б. и «Запрещенное искусство» Вики Ломаско и Антона Николаева. Кто-то скажет, мол, эклектика, я скажу: «Диапазон».
Начну с последней. Я ее покупал в магазине «Фаланстер». Ходил, искал, у них всё как-то поменялось, давно не был. Да и публика там странная. В конце концов, подхожу к парням на кассе и спрашиваю, мол, где лежит Викина книжка? Они мне подсказали, так бы не в жизнь не нашел. Смотрю, зелёненькая, и поп с бородой в дырочку подглядывает. В духе, знаете, сказок про царевичей, где попье отродье козни нормальным людям строит, письма подсовывает, подделывает распоряжения, ну, знаете… Мне кажется, тут ничего не изменилось. Они нас мирянами кличут, а сами мирскими способами меж собой да и с нами тоже. Вот такое у меня чувство возникло.
Я беру в руки книгу и чувствую стрём дикий. Пролистнул. Думаю, ёлки, судебная какая-то тема, что мне-то…? Я очень далек от всего этого, разборок, запретили, не пусчают, общество по защите головорезов и прочее. Верчу книжку в руках, листаю, не могу понять, хочу ли я вообще во все это вникать?
Прочел пару реплик. Окей, думаю, от меня не убудет, если прочту, памятуя рассказы Вики о том, как она всю эту текстовку от руки выписывала. Короче купил, сел в кафе, времени было достаточно, и начал. И за несколько часиков всю её уговорил почти без остановки. Где-то на середине я просто прыскал со смеху от здорового позитива, который так расталкивал всю эту тему в образы и текстовки.
По большому счету книга про то, как церковь берет реванш за революционные гонения, за разгром церквей, за ненависть лютую атеистов при советской власти. Про то, церковь и власть - это обязательный для государства союз. Про то, что художник, блин, никому - не ах! - неудобен, непонятен и вообще «мочить их всех надо!» История такая старая, такая приевшаяся, такая русская, что понимаешь, почему такой перекос, раскол и прочая хрень тут происходит.
А, главное, отовсюду так и прёт психиатрический аспект, с фобиями, с неврозами, с неврастенией, с глюками и голосами, с тотальным недоёбом и вообще отсутствием здорового образа жизни, здорового секса и чистого воздуха в лёгких - бедлам короче. Действие же все еще происходит в аномальную жару! Представляете, как воняло потом в зале суда! Люди набиваются в зал, и какой-то момент у них всё плывет перед глазами, мозг не выдерживает. А еще тут эти попьи флюиды!
Сюжет в книге условный, суд идет своим неспешным чередом. Сюжет, в общем-то, тут и не особо важен. Понятное дело, общество осудит или оправдает. Здесь скорее интересен аспект авторов книги. Ведь они так аккуратно, я бы даже сказал, тонко и иронично, но беззлобно, подали тему. Очень позабавила перебранка с подсудимыми, типа, «а на фига ты пришел ко мне с этим да в мой музей?!». Стебануть захотелось , но стеб вышел боком. Ну, кто ж, мол, знал, что всё так обернется?!
Книжка нарисована довольно необычно. То есть это совсем не комикс, хотя там есть облака с репликами. Однако там нет раскадровки и вообще кадров как таковых. Есть образная часть, скетчи, зарисовочная манера… словом стиль.
Думаю, книга эта интересна тем, что раскрывает актуальную тему одной из «особенностей» российской жизни, раскрывает в некотором смысле универсальным, понятным многим , вне зависимости от возраста, вероисповедания и культурной принадлежности, способом. В целом, очень смелый перформанс - издание этой книги. Очень неоднозначный материал подан таким образом, что ты можешь составить своё личное мнение о происшедшем. Это очень ценная сторона книжки, в ней нет никакой агитации и упора на авторском или стороннем мнении. Хотя, как, я уже говорил, именно авторская подача и делает всё это возможным.
Далее «Священная болезнь». Книжка большая, длинная и желтая. «Священную болезнь» первый раз я увидел в пражском книжном на Карловой площади. Кстати, нет теперь этого магазина. Я тогда впечатлился графикой, но смутило то, что тетрадей было много, все они были довольно большого формата. Я представил себе, как они с трудом помещаются в и без того уже наглухо забитый комиксами мой чемодан, и сказал себе: «В другой раз…»
Представьте мою искреннюю радость, когда Дима объявил о своем желании издать эту книжку да еще в едином переплёте!
И вот на книжной ярмарке для меня приобрели экземпляр.
«Болезнь» - это самая странная книга из тех трех, которые я сейчас описываю. Много вопросов вызывают предисловие и послесловие сестры художника. Я, например, так и не понял, как она относится ко всему описанному и нарисованному ее братом. Ну, да ладно - это ее право.
Должен сказать, что - да! - если в семье есть тяжелобольной человек, то семья начинает автоматически жить по его законам. По законам больного человека. Я это осознал очень хорошо еще в раннем детстве, ухаживая за своим больным дедом. Все крутится вокруг больного. Семья живет ради него, обслуживает его, носится со всеми его болячками и переживаниями. Выстраивает быт свой так, чтобы больному было удобно и необидно. Семья терпит и ждет. Ждет его смерти. Может быть, это звучит жестоко, но это правда.
И повествование еще рез меня отослало к словам Томаса Манна в «Священной горе». Цитировать не буду, перескажу своими словами. Мысль в следующем. Больной не умен, не мудр. Он глуп, и болезнь его оглупляет до предела. Больного болезнь ничему не учит. Однако она учит окружающих.
Я не знаю, что ощущают люди, которые произвели на свет больного ребенка. Это, скорее всего, просто постоянный ад в душе. Ты родил больного человека. Это, я думаю, по-настоящему тяжело ощущать. К больному чаще всего осознание этого приходит в других формах - но одно он понимает совершенно однозначно: «этого не исправить».
С другой стороны болезнь - это как некий странный дар. Целая семья, в данном случае, черпает вдохновение в этой болезни старшего брата. Родители в поисках исцеления проникают во всевозможные секты, встречаются с «продвинутыми» адептами всевозможных учений. Они читают горы литературы, практикуют практики (специальная тавтология). Сам Давид в бесконечном потоке впечатляющих сражений с братским драконом. Сестра открывает в себе медиумические способности… постоянное движение на фоне застывшего больного брата, который застрял в своем детском восприятии мира. В конце концов, можно быть благодарным за столь великолепный дар вдохновения на творчество. Да, болезненное, но поэтому «священное» творчество.
Книга напоминает в какой-то момент иллюстрированную энциклопедию. Столько подробных рисунков, объясняющих ту или иную духовную доктрину!
Сюжет в книжке, как история Литвы: событий много, за всем не уследишь. В большей степени это история самого Фафу, вокруг которого тенями проходят его монстры-призраки, родители, сестра и болезнь брата… и дед, превратившийся в птицеобразное существо с гигантским клювом. Но в то же время - это история о схватившихся намертво людях. Мертвые и живые уцепились друг за друга, не давая перевести дух, не ослабляя хватки, тащат они друг друга к жерлу вулкана, где все исчезнет в огне. И огонь - не очищающий. Он опаляет и выталкивает их еще большими калеками в маломерные миры, где стоит пошевелиться, как ощутишь немыслимую боль. Боль не тела - боль духа.
Болезнь старшего брата - будто точка опоры для всей семьи в этом мире.
Лица персонажей все больше и больше деформируются в контакте с болезнью. Давид Б. совершенно точно и узнаваемо передает состояние невменяемой болезненности, когда ты готов совершать неадекватные поступки, только бы избавиться от этого болезненного отупения. Монолог больного превращается в разговоры, дискуссии - заполняется новыми копиями старого состояния.
По большому счету в какой-то момент сюжет книги обрывается, уступая череде снов. И часто эти сны невозможно соотнести ни с чем, что ты до этого уже прочел.
Наибольшее откровения читателя ждет тогда, когда выясняется, что автор и брата-то своего увидел по-настоящему только недавно. За многие годы придуманный в детстве образ вытеснил реального человека из сознания художника.
Противостояние больного гения, Давида Б., и больного тирана, старшего брата. Гений доходит до того, что хочет внедриться внутрь врага и изнутри победить его. Самый верный способ - дай себя проглотить, чтобы вспороть живот чудовищу изнутри. Помните галактического таракана? Его только так и возможно победить.
И третья совершенно другая, отличная от всех предыдущих, книжка Мавила. Никакой борьбы, никакого насилия. Только любовь. Вернее, я бы даже сказал, влюблённость. «Давай останемся друзьями». Это когда между парнем и девушкой не возникло обоюдной страсти. Это когда желание не требует немедля прыгнуть в постель и заняться таким сладким и тревожным делом. Это книга про этакие в каком-то смысле «переглядки» с «дивчоками». И бездна юмора.
Эту книжку я купил, просто зайдя в магазин «Москва».
Четыре истории об ухаживаниях. Я подумал, что так или иначе все мальчики проходят через это. Но я не видел, не слышал и не читал ничего более тонкого в плане передачи подобного рода историй. Никакого секса, только розовые щечки смущения. Вспоминаешь всех своих подружек и удивляешься тому, как все это соотносимо вне зависимости от того, в какой человек живет стране и культуре, с переживаниями любого молодого человека. Хотя, возможно, я ошибаюсь. И нас сближает с Мавилом то, что он родился и прожил какое-то время в совке, ну, не в самом совке, ну, в гедеэровском, но всё же? Конечно, тема приходской начальной школы естественно сразу дает понять, что обрыв сознания у немцев не произошел, как это случилось с русскими. Смотри выше, «Запрещенное искусство». Они прошли это, не разрушив историю народа. Ты понимаешь, что эти люди, даже после всех перипетий родились в старой доброй Германии. В опять такой милой и чуть скучноватой. Народ отдыхает после четырех десятилетий бурной деятельности. Войн, побед, поражений, кризиса, безработицы, раздробленности…
В этом возрасте, в общем, все кажется теплее и добрее. Кажется, что все эти походы, вечеринки, учеба, искусство, фотография, кино - все для того, чтобы ты встретил свою первую любовь.
И с одной стороны - это непреодолимое влечение, а с другой - катастрофа, потому что мальчишки и девчонки в это время пока варятся в соку свои однополых детских или подростковых переживаний. У каждой «группы» свои потребности и представления о первой любви… о том, что вообще надо делать, как себя вести, что думать, что говорить. И больше всего достается, естественно именно тем, кто наиболее чувствителен, то есть творческим натурам, с которым все непросто.
Я, к примеру, до седьмого класса был убежден, что девочки - это ангелы во плоти, - не дерутся, матом не ругаются. А потом всё стало на свои места. Девочки оказались такими же , как и мы. В чем-то даже еще хлеще. То есть не «ангелами». У меня был даже по этому поводу шок, да такой, что я зарекся общаться с противоположным молом. Ну, что поделаешь, юношеский максимализм. Природа, разумеется, взяла своё.
Рисунок Мавила, в чем-то небрежный, очень хорошо передает всю остроту ощущений этих первых контактов. Каждая история обрамлена сценой в пивном баре, где собственно сам автор и рассказывает свои друзьям о своих «первых» и обо всех этих обломах, периодически заливая стол пивом.
Кстати, когда я увидел Мавила в Нижнем Новгороде, я понял, что он самокритичен насчет своей внешности.
Не могу не отметить тот странный феномен полупустых или вовсе заброшенных германских городов типа Дессау. Удивительно, как у столь прагматичной нации возникают такие темы. Люди бросают дома, просто потому, что в городе нет работы. Представьте себе пустые многоэтажки, которые стоят целыми безлюдными кварталами. Там есть электричество, газ, отопление, но некому жить. Там сезонно тусует молодежь, творческая и не очень. Я сразу вспоминаю бесконечные советские московские, питерские и вильнюсские сквоты, флэта и целые районы заброшенных одно-двухэтахных домов прямо в центре этих городов. Биса в Москве, канал Грибоедова в Питере, заречье в Вильнюсе. Но время прошло, теперь везде оказалось так много желающих, так много претендующих, так много воинствующей серости, которая штурмует любое пространство, пригодное для купли-продажи.
Мавиловские истории - привет из далекого, совкового прошлого. Читаешь, и понимаешь, что-то да было всё-таки в этом, «предсаранчовом» прошлом. Какие-то иные взаимоотношения полов.
Игорь Колесов, Москва, 4 ноября 2011 (0:25)