Диккенс. Сказка детства.
...Сначала была, как всегда в подобных моих историях, мама и две книги, которые она, придя из магазина, достала из сумки - книги были толстые и не новые. С тех пор, как я в два с половиной года по-шариковски наоборот прочитала слово "абырвалг" "рбуз", чем потрясла и умилила всю родню - с этих самых пор слова "читать" и "дышать" для меня стали почти синонимами. Когда мама принесла ЭТИ две книги, мне было шесть лет, и фамилия Диккенса мне ни о чём не говорила. Одна из книг называлась "Лавка древностей", и в ней было много картинок, изображавших в основном хорошенькую девочку. На титульном листе этой книги был портрет какого-то малосимпатичного, как мне показалось тогда, дядьки со странной бородой и причёской - и с пронзительным взглядом.Во второй книге не было ни дядьки, ни картинок,она была ОЧЕНЬ толстая, серо-зелёного цвета с красным переплётом, и выглядела она в точности так, как на этой картинке:
Мама сказала, что Диккенс - её любимый писатель, и вечером после ужина мы рядышком свалились на тахту: она - с "Историей Дэвида...", я - с "Лавкой древностей". Книга, скучноватая сначала, через несколько страниц захватила меня целиком - для меня и позже все книги Диккенса были "скучноватыми сначала" - но ТОЛЬКО сначала. А две книги увлекли сразу, с первых слов - и по сегодняшний день. Это "Дэвид Копперфилд" и "Домби и Сын".
...Что меня привлекает в книгах Диккенса до сих пор? Вроде бы - полуроманы - полусказки, резкая поляризация "черного-белого", "неглубокие" персонажи (положительные герои УЖ СЛИШКОМ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫ,а отрицательные - НУ ОЧЕНЬ ОТРИЦАТЕЛЬНЫ), далеко не самая любимая мной (скорее, наоборот) страна и культура, далеко не самая привлекательная для меня эпоха...Но - уютная атмосфера дома и детства, но - мягкий юмор и добрая человечность, но - чудесные образы детей, но - голос мальчика - идеалиста и романтика, постоянно и звонко прорывающийся через жесткую и скучную бытовую реальность эпохи, через сухие викторианские нравоучения того самого странного дядьки с титульного листа, но...а можно ли вообще словами передать очарование и покой, мягкую гармонию, теплый свет, буквально струящиеся со страниц диккенсовских книг? Для меня всё это воплощали более всего ЭТИ строки и ЭТА героиня:
"...Хотя лицо девочки было радостным и веселым, но и в нем было какое-то спокойствие, и такое же спокойствие она разливала вокруг, и сама она была словно дух умиротворения и покоя, добрый дух, которого я никогда с тех пор не забывал. И никогда не забуду.
Мистер Уикфилд сказал, что это его маленькая хозяйка, его дочь Агнес. Когда я услышал,
как он сказал Это, и когда увидел, как он держит ее руку, я догадался, какова его главная, единственная цель в жизни.
На поясе у Агнес висела миниатюрная корзиночка, в которой она хранила ключи, и вид у нее
был степенный, скромный, подобающий хозяйке такого старинного дома. Мило улыбаясь,
она выслушала рассказ отца обо мне и, когда он закончил его, предложила моей бабушке
подняться наверх и посмотреть мою будущую комнату.
Мы отправились, предшествуемые Агнес. Комната была чудесная, старинная - тоже с дубовыми балками, с оконными стеклами ромбической формы, и сюда тоже вела лестница
с широкими перилами.
Не могу вспомнить, где и когда, в детстве, я видел в церкви окно с цветными стеклами. Не помню я и сцен, изображенных на витраже. Но знаю, что, когда я увидел Агнес, спокойно
поджидавшую нас наверху в полумраке старинной лестницы, я подумал об этом окне; и знаю еще, что с тон поры я всегда связывал его мягкий и чистый свет с Агнес Уикфилд..."
(А кто была диккенсовская Агнес, я поняла позднее, увидев портрет вот этой девушки):
Мэри Скотт Хогарт
(А теперь у меня в доме появилась своя Агнес - красавица-кукла с милым и нежным лицом):
Очарование диккенсовских книг неразделимо в моей памяти и со старинными гравюрами-иллюстрациями Брауна, которые я обнаружила в приобретённом позднее вожделенном тридцатитомнике издания "библиотеки"Огонёк":
Этого очарования не нарушила и очень стильная экранизация "Дэвида Копперфилда"(студия Hallmark Entertainment, 1999)
Click to viewА необычное и эффектное французское прочтение "Домби и Сына" ("Домбэ и Сын",2007) заставило вспомнить о ДРУГОЙ моей любимой диккенсовской героине:
"Это была леди, изящно одетая и очень красивая, с темными гордыми глазами, - леди, казалось, обуреваемая какою-то страстью. Нижняя ее губа была закушена, грудь вздымалась, ноздри раздувались, голова вздрагивала, слезы негодования струились по щекам, а ногой она попирала мох так, словно хотела стереть его с лица Земли. И, однако, чуть ли не в тот же самый момент,эта самая леди встала с презрительной миной,выражающей усталость и скуку, и отошла от скамьи, причем и лицо ее и фигура дышали равнодушным сознанием своей красоты и величавым пренебрежением..."
"...Посреди комнаты стояли мистер Домби и Эдит.
Они не обменивались ни словом, ни взглядом. Стоя рядом, рука об руку, они, казалось, были разъединены больше, чем если бы их разделяли моря. Даже гордыня каждого отличалась своеобразием, которое делало их более чуждыми друг другу, чем если бы один был самым гордым, а другой - самым смиренным человеком в мире.
Он - тщеславный, непреклонный, чопорный, суровый.
Она - бесконечно обаятельная и грациозная, но никакого внимания не обращающая ни на себя, ни на него, ни на все окружающее, с высокомерием, запечатленным на лбу и устах, отвергающая свои собственные чары, словно это было ненавистное ей клеймо или ливрея. Так были они чужды и несходны, так насильственно связаны цепью, которую выковал несчастный случай и злая судьба, что можно было вообразить, будто картины на стенах вокруг них потрясены таким неестественным союзом и взирают на него каждый по-своему..."
Эдит Домби - Анастасия Вертинская и Лола Джованетти
"...Суровые рыцари и воины смотрели на них хмуро. Служитель церкви с воздетой рукой обличал кошунственность этой пары, готовой предстать перед алтарем бога. Тихие воды на пейзажах, отражая в глубинах своих солнце, вопрошали: "Разве нельзя утопиться, если нет других путей к спасению?" Руины подали голос: "Посмотрите сюда, и вы увидите, чем стали мы, обрученные чуждому нам Веку!" Животные, несходные по природе своей, терзали друг друга, как бы являя назидательный для них пример. Амуры и купидоны в испуге обращались в бегство, а мученики, чья история страданий увековечена живописью, не ведали подобной пытки..."
"...Она заменила вечерний туалет широким пеньюаром и распустила волосы, падавшие ей на плечи. Но не эта перемена в ней поразила его.
- Флоренс, дорогая, - сказала она, - я вас всюду искала.
Усевшись рядом с Флоренс, она наклонилась и поцеловала ее руку. Он едва мог узнать свою жену - так она изменилась. Дело было не только в том, что ее улыбка была ему незнакома, хотя и улыбку Эдит он (Домби) никогда не видел; но ее манеры, тон, сияющие глаза, мягкость и доверчивость, и обаятельное желание понравиться, проявлявшееся во всем... это была не Эдит..."
"...Флоренс, сама не зная почему, чуть ли не со страхом ждала, что за этим последует, но не спускала глаз с прекрасного лица, обращенного к ней.
- Никогда не пытайтесь найти во мне то, чего здесь нет, - сказала Эдит, прижимая руку к сердцу.- Никогда, если это в ваших силах, Флоренс, не отрекайтесь от меня, из-за того, что здесь - пустота. Постепенно вы узнаете меня лучше, и настанет время, когда вы будете знать меня так же, как я себя знаю. И тогда будьте по мере сил снисходительны ко мне и не отравляйте горечью единственное светлое воспоминание, которое мне останется.
Слезы, выступившие па глазах, устремленных на Флоренс, доказывали, что спокойное лицо было лишь прекрасной маской..."
"...Если бы его красивая жена разразилась упреками, изменилась в лице или хотя бы одним словом нарушила свое упорное молчание теперь, когда они остались вдвоем, мистер Домби мог бы выступить в защиту своих прав. Но перед этим напряженным, уничтожающим презрением, с каким она, посмотрев на него, опустила глаза, словно считала его недостойным и слишком ничтожным, чтобы ему возражать,- перед тем безграничным пренебрежением и высокомерием, с каким она сидела в тот миг, перед холодной, неумолимой решимостью, с какою она как будто давила его и отшвыривала,- он был беспомощен..."
"...Эдит не отняла руки и не ударила его (Каркера) этою рукою по белому лицу, хотя румянец залил ее щеки, яркий огонек загорелся в глазах и она резко выпрямилась. Но, оставшись одна в своей комнате, она ударила рукою по каминной полке так, что от одного удара на руке показалась кровь, и протянула ее к огню, пылавшему в камине, как будто не прочь была сунуть ее в огонь и сжечь..."
"...Уж лучше бы она сделалась уродлива, как смертный грех, и упала мертвой, но не стояла бы такая прекрасная, улыбаясь с величественным презрением падшего ангела. Она подняла руку к драгоценной диадеме, сверкавшей у нее на голове, сорвала ее с такой силой, что пышные черные волосы, которые она безжалостно дернула, рассыпались по плечам, и швырнула диадему на пол. С обеих рук она сняла усыпанные бриллиантами браслеты, бросила их и попрала ногами сверкающие камни..."
"...Когда настал вечер, Флоренс, поджидавшая в одной из комнат,- заслышала на лестнице шаги, которые приняла за шаги Эдит. Поспешно выйдя и бросившись ей навстречу, Флоренс увидела, что та одна спускается в холл.
Каковы же были испуг и удивление Флоренс, когда Эдит, увидев ее заплаканное лицо и простертые руки, в ужасе отпрянула и крикнула:
- Не подходите ко мне! Прочь! Дайте мне пройти!
- Мама! - сказала Флоренс.
- Не называйте меня этим именем! Не говорите со мной! Не смотрите на меня! Флоренс! - Она отшатнулась, когда Флоренс хотела подойти ближе. - Не прикасайтесь ко мне!.."
"...- Эдит! - вскричал Каркер с угрожающим жестом. - Сядьте! Пора покончить с этим. Какой бес вселился в вас?
- Имя им легион, - ответила она, горделиво выпрямившись, словно желая сокрушить его. - Вы со своим господином взрастили их на доброй почве, и они растерзают вас обоих. Предав его, предав его невинное дитя, предав все и всех, ступайте и похваляйтесь своей победой надо мною и скрежещите зубами, зная, что вы лжете!
Он стоял перед нею, бормотал угрозы и хмуро озирался вокруг, словно отыскивая что-то, с помощью чего он одержал бы над ней верх. Но, по-прежнему неукротимая, она не отступала.
- Каждая ваша похвальба - для меня торжество, - продолжала она. - Вас я выбрала как самого подлого человека, какого я только знаю, как паразита и орудие надменного тирана, чтобы рана, нанесенная ему мною, была глубже и мучительнее. Похваляйтесь и отомстите ему за меня. Вы знаете, как вы попали сюда сегодня; вы знаете, что стоите здесь, корчась от страха; вы видите самого себя в подлинном свете, таким же презренным, если не таким же отвратительным, каким вижу вас я. Так похваляйтесь же и отомстите за меня самому себе!"
А недавно на глаза попался "Оливер Твист" - прекрасная детская сказка о Любви и Добре, которое всегда побеждает. И все мои последние знания и представления о самом Диккенсе, в которых он предстаёт как совокупность всех своих самых чудовищных героев - всё это пусть останется в моём детском взгляде на фотографию неприятного дядьки со странной бородой на титульном листе книги. Я ничего и не хочу знать об этом дядьке - ни о его характере, ни о его привычках и пристрастиях. А мои любимые книги писал Дэвид Копперфилд - вечно молодой романтик, идеалист и гуманист, страстно влюбленный в Жизнь.
