Сказка про белую кобылицу.
Как-то летом мы снимали комнату в деревне. Дома теснились друг к другу посреди бесконечной степи, степь несла их аккуратно, качая ранним летом в темно-синих цветах шалфея и белом клевере. К востоку от деревни, почему-то только на восходе солнца, был виден хутор. Старый сруб, кривые ставни. Еле-еле видный узор. Сад, заросший, с переплетенными ветвями яблонь и черноплодки. Аккуратные стога соломы. Хорошо помню, в огороде росли сочные желтые помидоры, я таких никогда раньше не видела.
Хозяйкой хутора была рассеянная девушка, со странным именем Савка. У Савки были большие серые глаза и пепельные непослушные волосы. Она занималась тем, что мурлыкала себе что-то под нос, растила двух девочек с тугими косичками "врасплет" и угощала нас смородиной. Иногда Савка сидела на сваленных бревнах в деревне с подружками, и тогда был слышен ее звонкий смех. Он стихал так же резко, как и появлялся. Она ходила всегда чуть ссутулившись, ситцевый платок опускался почти до глаз, а глаза были веселые, но мне все время казалось, что я вижу в них слезинку. Знакомые отмахивались - мало ли, что померещится. Про девушку в деревне говорили всякое. Я только помню, что женщины распускали слухи, а мужчины почему-то отзывались с уважением.
А я брела себе по закатной дорожке, таращась на смешные краски на небе. Шла и смотрела на жаворонка, который пел, взлетая вертикально вверх и опускаясь вскоре на прежнее место, и часто бегал по земле. Лес стоял светлый, и такая тишина звенела, что слышно было, как дышат ясени.
Там ходила чёрная галка по бору,
Волочила чёрная крыло до долу,
Укорялася ясного сокола голосу:
-Поляти жа ты, яснай сокол, далеко,
Поищи жа ты черней мене, галушки!
-Да я три поля, три чистого пролетел,
Да я три стада, три галичьих пересмотрел,
Не нашёл жа я черней тебе, галушки!
Кто-то пел тихо, я раздвинула ветки - смотрю, Савка. Глядит испуганно. И плачет. Я сдержалась, спокойно подошла, села. У нее слезы текут, а сама лукошко с земляникой ко мне подвигает. Минут, наверно, десять мы молчали. Потом она сбивчиво, в самое ухо зашептала. Со смешным выговором тех мест.
"Было позалетося (*в позапрошлом году). Богородичья трава да вероника цвели, и не было красивей степи места на Земле. Глаза мои просились прочь. Я в такие дни бегу по степи босая, и вдруг меня поднимает высОко так.. лечу будто.
Дошла я до лесу, и слышу дыхание чье-то огненное. Стоит кобылица белая, грива, как струнки дождя, хвост, что солнца лучи печальные. На седле переметная сума висит. Я ближе подошла и ахнула. Он чуть поодаль лежал. Белая рубаха распахнута, рука в крови. Я опустилась возле него, провела пальцами по лицу - узнала. А где встречались - не могу припомнить. Только привиделось мне, будто маленькая я снова, будто домой пришла, мама самовар раздувает, а я венок из лютиков и васильков плету. Я носом в щеку его уткнулась и затихло все вокруг - такой запах у него родной был.
Лечить я его стала. Шалью своей камижировой греть. Рану заговаривать. Та неее (она улыбается чуть заметно), не умею я колдовать. Просто просила я за него, понимаешь. Все спать лягут, а я на крыльцо выйду, Луна смотрит на меня, а я глаз не отвожу, прошу. И у Луны, и у звезд просила - вижу, мучается ведь.
Он когда в себя пришел, ставни мне поправил, девчонки мои от него ни на шаг не отходили. Но словно бусорь в голове у него была. Молчал о себе. А я ни о чем я его не спрашивала. Только иногда, лошади гриву расчесываю и плачу. А рука у него болела. Все время болела. К врачу наотрез отказывался. Сам, говорит, сам.
Гулять мы ходили. У нас тогда черемуха цвела.. а на заднем дворе - жасмин. Бродили мы, я жасмином вся пропахла. С головы до пят - иду, чувствую запах со мной идет. И так хорошо мне было, знаешь, ни с кем, наверное, так хорошо никогда не было. Полслова скажу - он уже в ответ кивает или улыбается. А иногда по деревне идем, разговариваем тихо, никого вокруг не замечаем. Как это так бывает?
Раньше страшно мне было. Бежала я от всего. А он пришел - и вдруг не боюсь ничего.
Или вот, бывало, придут к нему. Я тихонько своими делами занимаюсь, борщей варю или виноград мочу, а он подойдет, поцелует меня в макушку, и так смешается, смутится сразу.
Ласковый он был. В косы мне желтые лапчатки, да деревей белый вплетал. Сказки перед сном рассказывал. Пальцами лицо гладил, а я все смеялась, что веснушки считает. Ладонью по глазам его проведу, он и заснет.
Проснулась я по утру, вышла из куреня, а в калитке письмо. А в нем одно только слово написано: ВОЛЯ. Кинулась я в конюшню - кобылицы белой и след простыл. В доме рубашку нашла, в которой он тогда под ольхой лежал. Уткнулась я в нее носом, и запахом, запахом его дышу, и воздуха мне не хватает.
Все жду я его. И рассказать некому - засмеют. А мне иногда до того невмоготу, выбегу в поле, ямку вырою и кричу в нее, стоны мои в землю прячу, слезы по утру, как росу по траве развею, и кашу девочкам варить иду. Высохла степь. И только ковыль голосит, воет."
Савка замолчала, а я землянику доела и пошла прочь. Скоро мы уехали.
А недавно мне знакомые написали, что однажды утром Савка на работу на станцию не пришла. Назавтра побежали люди к ней на хутор - а там ставни распахнуты, занавески белые, как грива лошадиная колышатся, и ветер поет девичьим голосом
Свет, мое морюшко, море синее,
Свет, мои следочки, лебединые,
Настанет зимушка, зима лютая,
Выпадут снежочки, снега белые,
Заметут следочки лебединые.
Савку никто никогда больше не видел. Но старики говорят, что если выйти лунной ночью перед днем Егория Вешнего в степь, когда отмыкает он весеннюю землю и выпускает росу, сияет на небе шлейф. Это белая кобылица скачет п'о небу, бисер в гриве ее, на ней Савка в ситцевой рубашке, босая, обнимает крепко своего казака за спину, и мчатся они по Млечному Пути вдаль.
Хозяйкой хутора была рассеянная девушка, со странным именем Савка. У Савки были большие серые глаза и пепельные непослушные волосы. Она занималась тем, что мурлыкала себе что-то под нос, растила двух девочек с тугими косичками "врасплет" и угощала нас смородиной. Иногда Савка сидела на сваленных бревнах в деревне с подружками, и тогда был слышен ее звонкий смех. Он стихал так же резко, как и появлялся. Она ходила всегда чуть ссутулившись, ситцевый платок опускался почти до глаз, а глаза были веселые, но мне все время казалось, что я вижу в них слезинку. Знакомые отмахивались - мало ли, что померещится. Про девушку в деревне говорили всякое. Я только помню, что женщины распускали слухи, а мужчины почему-то отзывались с уважением.
А я брела себе по закатной дорожке, таращась на смешные краски на небе. Шла и смотрела на жаворонка, который пел, взлетая вертикально вверх и опускаясь вскоре на прежнее место, и часто бегал по земле. Лес стоял светлый, и такая тишина звенела, что слышно было, как дышат ясени.
Там ходила чёрная галка по бору,
Волочила чёрная крыло до долу,
Укорялася ясного сокола голосу:
-Поляти жа ты, яснай сокол, далеко,
Поищи жа ты черней мене, галушки!
-Да я три поля, три чистого пролетел,
Да я три стада, три галичьих пересмотрел,
Не нашёл жа я черней тебе, галушки!
Кто-то пел тихо, я раздвинула ветки - смотрю, Савка. Глядит испуганно. И плачет. Я сдержалась, спокойно подошла, села. У нее слезы текут, а сама лукошко с земляникой ко мне подвигает. Минут, наверно, десять мы молчали. Потом она сбивчиво, в самое ухо зашептала. Со смешным выговором тех мест.
"Было позалетося (*в позапрошлом году). Богородичья трава да вероника цвели, и не было красивей степи места на Земле. Глаза мои просились прочь. Я в такие дни бегу по степи босая, и вдруг меня поднимает высОко так.. лечу будто.
Дошла я до лесу, и слышу дыхание чье-то огненное. Стоит кобылица белая, грива, как струнки дождя, хвост, что солнца лучи печальные. На седле переметная сума висит. Я ближе подошла и ахнула. Он чуть поодаль лежал. Белая рубаха распахнута, рука в крови. Я опустилась возле него, провела пальцами по лицу - узнала. А где встречались - не могу припомнить. Только привиделось мне, будто маленькая я снова, будто домой пришла, мама самовар раздувает, а я венок из лютиков и васильков плету. Я носом в щеку его уткнулась и затихло все вокруг - такой запах у него родной был.
Лечить я его стала. Шалью своей камижировой греть. Рану заговаривать. Та неее (она улыбается чуть заметно), не умею я колдовать. Просто просила я за него, понимаешь. Все спать лягут, а я на крыльцо выйду, Луна смотрит на меня, а я глаз не отвожу, прошу. И у Луны, и у звезд просила - вижу, мучается ведь.
Он когда в себя пришел, ставни мне поправил, девчонки мои от него ни на шаг не отходили. Но словно бусорь в голове у него была. Молчал о себе. А я ни о чем я его не спрашивала. Только иногда, лошади гриву расчесываю и плачу. А рука у него болела. Все время болела. К врачу наотрез отказывался. Сам, говорит, сам.
Гулять мы ходили. У нас тогда черемуха цвела.. а на заднем дворе - жасмин. Бродили мы, я жасмином вся пропахла. С головы до пят - иду, чувствую запах со мной идет. И так хорошо мне было, знаешь, ни с кем, наверное, так хорошо никогда не было. Полслова скажу - он уже в ответ кивает или улыбается. А иногда по деревне идем, разговариваем тихо, никого вокруг не замечаем. Как это так бывает?
Раньше страшно мне было. Бежала я от всего. А он пришел - и вдруг не боюсь ничего.
Или вот, бывало, придут к нему. Я тихонько своими делами занимаюсь, борщей варю или виноград мочу, а он подойдет, поцелует меня в макушку, и так смешается, смутится сразу.
Ласковый он был. В косы мне желтые лапчатки, да деревей белый вплетал. Сказки перед сном рассказывал. Пальцами лицо гладил, а я все смеялась, что веснушки считает. Ладонью по глазам его проведу, он и заснет.
Проснулась я по утру, вышла из куреня, а в калитке письмо. А в нем одно только слово написано: ВОЛЯ. Кинулась я в конюшню - кобылицы белой и след простыл. В доме рубашку нашла, в которой он тогда под ольхой лежал. Уткнулась я в нее носом, и запахом, запахом его дышу, и воздуха мне не хватает.
Все жду я его. И рассказать некому - засмеют. А мне иногда до того невмоготу, выбегу в поле, ямку вырою и кричу в нее, стоны мои в землю прячу, слезы по утру, как росу по траве развею, и кашу девочкам варить иду. Высохла степь. И только ковыль голосит, воет."
Савка замолчала, а я землянику доела и пошла прочь. Скоро мы уехали.
А недавно мне знакомые написали, что однажды утром Савка на работу на станцию не пришла. Назавтра побежали люди к ней на хутор - а там ставни распахнуты, занавески белые, как грива лошадиная колышатся, и ветер поет девичьим голосом
Свет, мое морюшко, море синее,
Свет, мои следочки, лебединые,
Настанет зимушка, зима лютая,
Выпадут снежочки, снега белые,
Заметут следочки лебединые.
Савку никто никогда больше не видел. Но старики говорят, что если выйти лунной ночью перед днем Егория Вешнего в степь, когда отмыкает он весеннюю землю и выпускает росу, сияет на небе шлейф. Это белая кобылица скачет п'о небу, бисер в гриве ее, на ней Савка в ситцевой рубашке, босая, обнимает крепко своего казака за спину, и мчатся они по Млечному Пути вдаль.