(no subject)
Мелкий, каллиграфический почерк вспыхнул в голове, отозвался, приотворил давно прикрытые двери. Я узнала и вспомнила свои старые письма - отрывочные символы, картинки сознания, поток моего осязания мира.
Милая подруга, ты помнишь ли ту меня, 14-15-16 лет, когда все сломалось, все само по себе выстраивалось заново, физическое тело максимально отрывалось от моего Я. Тогда душа летела среди звезд, которые всегда знают лучше нас. А я не знала тогда, как долго мне еще идти к себе.
Я помню одно мое письмо. Я шла по старому району ближневосточного города, уже знакомого, хоть и чужого. Сквер. Детские качели. Я пронеслась на них - туда, сюда. И, спрыгнув, пошла прочь. Отходя, зачем-то обернулась. Не судьбоносным, орфеевским оборотом, а так, в пол-головы. Они все раскачивались.
Всё. Всё, помнишь? Конец письма. А я была уже не там, я перенеслась, завертелась в так мною любимом флешбеке - был сквер, была любовь моя - колышащаяся листва на деревьях, и моя душа была уже далеко-далеко, в оставленном воздухе, пропитанном северными ветрами и вечным авитаминозом.
Эти маленькие - пусть ценные, но крохотные картинки, как в детской игре, составляли всю мозаику моего внутреннего пространства. Как теплое лоскутное одеяло, ложатся они на мой мир и сейчас. Ничего не знача для окружающих.
Когда в шестом классе нам велели написать сочинение на тему "самый длинный день Лета", я начертила размашисто: Было так. Я выбежала из дому и понеслась в луга. Было так хорошо, что хотелось раскинуть руки и кружиться.
И снова это был конец сочинения. В 12 лет невозможно продолжить. И не д'олжно. Это было одним из первых прикосновений к себе, когда ты еще не понимаешь, почему другие могут писать про веселые приключения у бабушки в деревне, а ты только кружишься, и ветер треплет твои непослушные кудри, и это и есть ты. И больно было оттого, что никто не сможет понять.
Я люблю эти полеты. Я люблю эти переключения сознания, уносящие назад (прошлого - не существует!), охватывающие все тело. Они и теперь приходят - укутывают, успокаивают.
Я знаю, что и в последний мой день они придут. Чтобы, баюкая, отнести меня домой.
Целую тебя.
Я счастлива.
Милая подруга, ты помнишь ли ту меня, 14-15-16 лет, когда все сломалось, все само по себе выстраивалось заново, физическое тело максимально отрывалось от моего Я. Тогда душа летела среди звезд, которые всегда знают лучше нас. А я не знала тогда, как долго мне еще идти к себе.
Я помню одно мое письмо. Я шла по старому району ближневосточного города, уже знакомого, хоть и чужого. Сквер. Детские качели. Я пронеслась на них - туда, сюда. И, спрыгнув, пошла прочь. Отходя, зачем-то обернулась. Не судьбоносным, орфеевским оборотом, а так, в пол-головы. Они все раскачивались.
Всё. Всё, помнишь? Конец письма. А я была уже не там, я перенеслась, завертелась в так мною любимом флешбеке - был сквер, была любовь моя - колышащаяся листва на деревьях, и моя душа была уже далеко-далеко, в оставленном воздухе, пропитанном северными ветрами и вечным авитаминозом.
Эти маленькие - пусть ценные, но крохотные картинки, как в детской игре, составляли всю мозаику моего внутреннего пространства. Как теплое лоскутное одеяло, ложатся они на мой мир и сейчас. Ничего не знача для окружающих.
Когда в шестом классе нам велели написать сочинение на тему "самый длинный день Лета", я начертила размашисто: Было так. Я выбежала из дому и понеслась в луга. Было так хорошо, что хотелось раскинуть руки и кружиться.
И снова это был конец сочинения. В 12 лет невозможно продолжить. И не д'олжно. Это было одним из первых прикосновений к себе, когда ты еще не понимаешь, почему другие могут писать про веселые приключения у бабушки в деревне, а ты только кружишься, и ветер треплет твои непослушные кудри, и это и есть ты. И больно было оттого, что никто не сможет понять.
Я люблю эти полеты. Я люблю эти переключения сознания, уносящие назад (прошлого - не существует!), охватывающие все тело. Они и теперь приходят - укутывают, успокаивают.
Я знаю, что и в последний мой день они придут. Чтобы, баюкая, отнести меня домой.
Целую тебя.
Я счастлива.