Антипедагогично, да?
ЖЖ напомнил, что ровно десять лет назад я выложил водочную миниатюру
ОТЦЫ
- Бать, - заглянула на кухню долговязая дочка. - Выйди, плиз.
Мужики сконфуженно замахали руками, разгоняя дым над столом, коротко перепихнулись ногами под столом, один приподнялся, полез открывать форточку. Действительно, могли и раньше так сделать. Или еще просто не курить в помещении. Хотя, под водку, да под разговоры, да все о ней, о жизни проклятой, ну, как тут не закурить курящему человеку?
Мишка, коренастый и уже с небольшим аккуратным пузиком, выкарабкался из кресла, которое притащил из комнаты, вышел, притворив за собой дверь.
- Во, - сказал Витёк. - А у дочки-то Мишкиной - все ухо в сережках.
- И что? - спросил Сашка и сделал глазами «хлоп-хлоп».
- Ну, ничего... Не моя дочь ведь. Просто говорю - все ухо, мол...
Вернулся Мишка. Посмеивается на ходу чему-то своему. Прикрыл снова дверь, глянул одобрительно на форточку. Сел, руку потянул к бутылке.
- Чего там? - прошептал осторожно Геннадий Петрович.
Все его так называли последние пятнадцать лет. И всегда он чуть вздрагивал и вжимал голову в плечи: всё ему казалось, что издеваются над ним.
- Да, ничего, ничего... Поехала к друзьям. Дал ей на такси обратно.
- А сколько лет-то? Напомни, - это снова Витёк влез.
- Четырнадцать. Вон, какая уже выросла!
Мишка гордился дочкой. И еще Мишка улыбался и был спокоен. Вот это было непонятно.
- Погоди... Так - четырнадцать? И поехала одна-сама в ночь? А ты еще и на такси деньги даешь?
- А что надо было делать? Не давать?
- И сережек у нее в ухе пять штук?
- Семь!
- Эх, не моя дочка... Уж, я бы тогда...
Стопки уже были наполнены. Но Мишка команду не подавал. Смотрел сурово на Витька, губами чуть шевелил, будто проговаривал что.
- Что? - переспросил тот.
- А вот то, - непонятно ответил Мишка. - Выпьем, мужики, за детей!
- Так, я же..., - засмущался Геннадий Петрович. - Ну, то есть пока, значит...
- Так за наших - сейчас. А мы потом - за твоих, когда будут.
Мужики сдвинули старинные хрустальные стопки с толстым тяжелым дном, одним глотком влили в рот холодную водку, тут же начали хватать со стола, на что рука упадет. Кому - огурчик маринованный, кому грибочков в рассоле, кому картошки горячей с маслом сливочным, растекшимся от жара, кому селедки баночной, лучком посыпанной.
- Вот скажи мне, Витёк. Скажи. Мы ведь офигенно зашибись живем, правда?
- Ну, правда, - неуверенно начал Витёк.
- Нет, ты честно скажи, мне прямо в глаза глядя: вот просто офигенно-офигенно живем, да?
- Не то, чтобы... Хотя... А в общем, конечно, - философски подал голос Сашка, рассматривая на просвет свою стопку.
- Ты-то молчи, умник. Вот пусть он сам скажет. Он у нас тут типа резкий и на слово прямой. Ну, Витёк?
- Да хреново, братцы, хре-но-во!
- Вот. А теперь скажи, опять же мне в глаза глядя: а ведь твоя бы дочка - ого-го! Правда? Уж она бы, как подросла - офигенно-офигенно стала бы жить, а?
Витёк молчал и думал, в усилии умственном сморщив лоб.
- Нет, ты не молчи. Ты говори, честный наш и прямой, как палка. Ты сам веришь, что твои дети будут жить офигенно-офигенно? Вот прямо вот так, что и оп-па, и ура, и зависть?
Водка - напиток такой. Если с мужиками пить водку, то врать просто нельзя. Это под пиво можно трепаться ни о чем. Еще вино можно пить литрами, если сухое и хорошее - и только хвастаться достижениями всякими и успехами. А водка требует, чтобы ты сказал, как есть. Чтобы не врал. Чтобы до прозрачной слезы - мужики, они ведь тоже плачут, между прочим.
- Нет, - тяжело выдохнул Витёк.
Под столом уже стояла одна ноль-семь, а вторая тоже была не полная.
- Ни хрена, - сказал Витёк.
Вытер правый глаз, вдруг заслезившейся от дыма, шмыгнул носом:
- Я, конечно, хочу, чтобы все было чики-поки... Но ведь не будет же! И я знаю, что все равно будет хреново. Вот будет хреново! Чувствую!
- Вот и я это чувствую, - Мишка сразу успокоился как-то, снова мягко и пьяно разулыбался.
Разлил всем, махнул ладонью поверху - мол, не спешим, братцы, не спешим, дай сказать.
- Не будет у них принцев, мужики. И нобелевки не будет. И миллионершей моя дочь тоже вряд ли станет. Долларовой, я имею в виду, - уточнил он, подняв палец, и все закивали согласно. - Нет, чудеса разные в книжках и в кино случаются. Но мы-то живем не в книжках. Мы, братва, с вами вместе - тут.
Он показал на стол, и все медленно разобрали стопки, обоняя густой запах правильной водки.
- И дети наши - тут, возле. Так если я умный такой, что знаю, что все равно хреново будет, то какого же вот нафиг такого и вообще, как и зачем? Пусть уж бесятся сейчас. Пусть эти сережки. Пусть камень в пупок. Пусть волосы разноцветные. Пусть вся ночь для гуляния. И пусть им, нашим детям, хоть это самое детство потом вспоминается, как хорошее время, когда папки ихние, мы то есть...
- Кхм, - кашлянул Геннадий Петрович.
- Ну, и будущие папки, чего там! Так вот, чтобы они, дети наши, когда вырастут, не вспоминали, какие сволочи и гады мы с вами были.
- А мы? - удивился Сашка.
- Нет! Мы же - именно что не они! Вот за это, пацаны!
И они снова сдвинули стопки.
А Витёк даже прослезился, уже обоими глазами. Потому что надымили, черти.
ОТЦЫ
- Бать, - заглянула на кухню долговязая дочка. - Выйди, плиз.
Мужики сконфуженно замахали руками, разгоняя дым над столом, коротко перепихнулись ногами под столом, один приподнялся, полез открывать форточку. Действительно, могли и раньше так сделать. Или еще просто не курить в помещении. Хотя, под водку, да под разговоры, да все о ней, о жизни проклятой, ну, как тут не закурить курящему человеку?
Мишка, коренастый и уже с небольшим аккуратным пузиком, выкарабкался из кресла, которое притащил из комнаты, вышел, притворив за собой дверь.
- Во, - сказал Витёк. - А у дочки-то Мишкиной - все ухо в сережках.
- И что? - спросил Сашка и сделал глазами «хлоп-хлоп».
- Ну, ничего... Не моя дочь ведь. Просто говорю - все ухо, мол...
Вернулся Мишка. Посмеивается на ходу чему-то своему. Прикрыл снова дверь, глянул одобрительно на форточку. Сел, руку потянул к бутылке.
- Чего там? - прошептал осторожно Геннадий Петрович.
Все его так называли последние пятнадцать лет. И всегда он чуть вздрагивал и вжимал голову в плечи: всё ему казалось, что издеваются над ним.
- Да, ничего, ничего... Поехала к друзьям. Дал ей на такси обратно.
- А сколько лет-то? Напомни, - это снова Витёк влез.
- Четырнадцать. Вон, какая уже выросла!
Мишка гордился дочкой. И еще Мишка улыбался и был спокоен. Вот это было непонятно.
- Погоди... Так - четырнадцать? И поехала одна-сама в ночь? А ты еще и на такси деньги даешь?
- А что надо было делать? Не давать?
- И сережек у нее в ухе пять штук?
- Семь!
- Эх, не моя дочка... Уж, я бы тогда...
Стопки уже были наполнены. Но Мишка команду не подавал. Смотрел сурово на Витька, губами чуть шевелил, будто проговаривал что.
- Что? - переспросил тот.
- А вот то, - непонятно ответил Мишка. - Выпьем, мужики, за детей!
- Так, я же..., - засмущался Геннадий Петрович. - Ну, то есть пока, значит...
- Так за наших - сейчас. А мы потом - за твоих, когда будут.
Мужики сдвинули старинные хрустальные стопки с толстым тяжелым дном, одним глотком влили в рот холодную водку, тут же начали хватать со стола, на что рука упадет. Кому - огурчик маринованный, кому грибочков в рассоле, кому картошки горячей с маслом сливочным, растекшимся от жара, кому селедки баночной, лучком посыпанной.
- Вот скажи мне, Витёк. Скажи. Мы ведь офигенно зашибись живем, правда?
- Ну, правда, - неуверенно начал Витёк.
- Нет, ты честно скажи, мне прямо в глаза глядя: вот просто офигенно-офигенно живем, да?
- Не то, чтобы... Хотя... А в общем, конечно, - философски подал голос Сашка, рассматривая на просвет свою стопку.
- Ты-то молчи, умник. Вот пусть он сам скажет. Он у нас тут типа резкий и на слово прямой. Ну, Витёк?
- Да хреново, братцы, хре-но-во!
- Вот. А теперь скажи, опять же мне в глаза глядя: а ведь твоя бы дочка - ого-го! Правда? Уж она бы, как подросла - офигенно-офигенно стала бы жить, а?
Витёк молчал и думал, в усилии умственном сморщив лоб.
- Нет, ты не молчи. Ты говори, честный наш и прямой, как палка. Ты сам веришь, что твои дети будут жить офигенно-офигенно? Вот прямо вот так, что и оп-па, и ура, и зависть?
Водка - напиток такой. Если с мужиками пить водку, то врать просто нельзя. Это под пиво можно трепаться ни о чем. Еще вино можно пить литрами, если сухое и хорошее - и только хвастаться достижениями всякими и успехами. А водка требует, чтобы ты сказал, как есть. Чтобы не врал. Чтобы до прозрачной слезы - мужики, они ведь тоже плачут, между прочим.
- Нет, - тяжело выдохнул Витёк.
Под столом уже стояла одна ноль-семь, а вторая тоже была не полная.
- Ни хрена, - сказал Витёк.
Вытер правый глаз, вдруг заслезившейся от дыма, шмыгнул носом:
- Я, конечно, хочу, чтобы все было чики-поки... Но ведь не будет же! И я знаю, что все равно будет хреново. Вот будет хреново! Чувствую!
- Вот и я это чувствую, - Мишка сразу успокоился как-то, снова мягко и пьяно разулыбался.
Разлил всем, махнул ладонью поверху - мол, не спешим, братцы, не спешим, дай сказать.
- Не будет у них принцев, мужики. И нобелевки не будет. И миллионершей моя дочь тоже вряд ли станет. Долларовой, я имею в виду, - уточнил он, подняв палец, и все закивали согласно. - Нет, чудеса разные в книжках и в кино случаются. Но мы-то живем не в книжках. Мы, братва, с вами вместе - тут.
Он показал на стол, и все медленно разобрали стопки, обоняя густой запах правильной водки.
- И дети наши - тут, возле. Так если я умный такой, что знаю, что все равно хреново будет, то какого же вот нафиг такого и вообще, как и зачем? Пусть уж бесятся сейчас. Пусть эти сережки. Пусть камень в пупок. Пусть волосы разноцветные. Пусть вся ночь для гуляния. И пусть им, нашим детям, хоть это самое детство потом вспоминается, как хорошее время, когда папки ихние, мы то есть...
- Кхм, - кашлянул Геннадий Петрович.
- Ну, и будущие папки, чего там! Так вот, чтобы они, дети наши, когда вырастут, не вспоминали, какие сволочи и гады мы с вами были.
- А мы? - удивился Сашка.
- Нет! Мы же - именно что не они! Вот за это, пацаны!
И они снова сдвинули стопки.
А Витёк даже прослезился, уже обоими глазами. Потому что надымили, черти.