Делай - раз!

[dir_for_live]

Я сказал, что будет два рассказа? Получайте первый! Второй - как получится.

…И еще один этаж. На площадке передохнем.
- Уносите свою мебель! Вы мешаете жильцам!
- Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут командира перевозим.
Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть «бедных солдатиков». Теперь целую неделю на скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать, какие все-таки гады эти отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд солдат. Что солдаты - мы, то есть, это для них как рабы настоящие. Старая, дурная… Да мы просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут - целый день фактически на воле. Даже без пилоток - оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан - ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор и отдание чести. И весна на улице… Ах, какая весна! Черемуховая, то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.
В городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть черный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.
А еще тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха на этом диване. А раз нет, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.
- Слышь, длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые!
Длинный - это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это не получается. Я слышал, он собирается в училище. Конечно, когда до полковника дорастет, сразу все станут ниже. А пока сержант - пусть уж так, пусть потерпит немного.
Сержант наш стоит внизу у машины, чтобы не позарился кто на капитанское добро. А мы таскаем мебель.
Я знаю, что капитан наш давно капитанит. Ему просто не дают нового звания, потому что нет должности подходящей. Он так и ходит с четырьмя звездами, так и ездит по всей стране. Но нигде и никто не повышает его, не дает подняться до одной большой. А он к тому же не один мотается. С ним жена, уже немного увядшая на вид, в мелкой сеточке морщин к своим тридцати, с прищуром постоянным. А еще - бабка какая-то. Это наверное мать жены. Или его собственная, что ли? Вот, возит с собой. Как и вещи и мебель уже накопленную.
Это у меня в голове сидит такой злой человечек и иногда подсказывает мысли. Я сам не думал о том, что мебель можно выкинуть, и старушка не нужна, как и та мебель. Это он, злобный мой, подсказывает, хихикая. А я хихикаю в ответ, не сдержавшись.
- Что подумал, длинный? Ну, колись, колись…
Я рассказываю эту свою мысль, что капитан капитанит и таскает старую мебель и ненужную старуху, а можно было и освободиться давно, и все подхватывают хохот. Потому что помнят старый пошлый анекдот про Вовочку и про «годную» старушку. Ржут, как ненормальные.
Наверху распахивается дверь:
- Бойцы, что за… Вас сюда для зачем? Вы тут где и как? По строевой соскучились? Или кроссы нравятся?
Строевая нам не любится и кроссы совсем не нравятся. Тем более, армейские кроссы - в полной боевой. Поэтому все резко затыкаются, кто-то показывает мне кулак, и мы впрягаемся в неподъемный диван.
Диван - ладно. Тяжелый, неуклюжий, но всей толпой мы его затаскиваем. Вот книги, увязанные пачками килограммов по десять, вот мелочь всякая, что не возьмешь сразу, а надо отдельно каждую вещь… Лампа со стеклянным абажуром. Полки стеклянные в шкаф. Какое-то блюдо с рисунком. Большое, неуклюжее. Все это надо поднять пешком на пятый этаж, а потом вернуться и получить от сержанта новую порцию груза. Мы, как муравьи, бегаем вверх-вниз, сталкиваясь на поворотах узкой лестницы, обтирая стены плечами.
Хохол заглядывает в кузов и улыбается широко:
- Мужики! А ведь все! Последняя ходка!
Хохол - это не обидно на самом деле. У нас половина офицеров - украинцы. А Хохол как раз русский. Но у него фамилия такая, что не выговоришь: Крестовоздвиженский. И каждый новый начальник, прочитав ее, спрашивает:
- Хохол, что ли? Командира нашего земляк?
Вот и прилепилось. А он и не спорит - пусть будет Хохол. Я даже и подумать не могу, какие клички ему лепили в школе.
Сержант подзывает нас к себе:
- Я тут банку одну в сторону отложил. Так что вы даже и не ищите, ясно? Все-таки мы зря, что ли, горбились тут?
С одной стороны, не очень-то он и горбился. А с другой, подумаешь, банку какую-то спер. Воровать, конечно, нехорошо. Но только не в армии. Тут иначе просто совсем туго бывает. Это так однажды мне рассказали, чем отличается старослужащий от салабона: старику говорят, что надо покрасить дверь, и наутро она покрашена в нужный колер, а если салаге говорят тоже самое, он сначала начнет выяснять, где взять кисть, да где - краску, да какую краску, да как выбрать цвет… В общем, лучше старика попросить. Даже не скомандовать - попросить. И все будет сделано. Потому что старики уважение любят и ощущают. Вот мы уже почти старики. Нам по полгода еще осталось. А сержанту еще год. Но он сержант, и у него на погоне три желтые лычки. Поэтому мы таскаем, а он караулит.
А как говорил Жванецкий, кто что караулит, тот то и имеет. Одна банка с такой машины - да это практически бесплатно!
- Последняя ходка, мужики,- ору я в приближающиеся красные лица.
- О-о-о! Последняя! Взялись!
Наверх мы не взлетаем, конечно, потому что десятый раз на пятый этаж - это все же перебор. Но поднимаемся быстрее, чем обычно. Сгружаем вещи туда, куда показывает капитан. Он жмет каждому руку, говорит дежурное «спасибо». Но я вижу, что он действительно благодарит. Потому что грузчикам надо было платить, а мы - так. И потом, мы все сделали быстро. И не выделывались насчет этажей и лифтов. Так что его «спасибо» - оно правильное, честное.
Старушка ходит по квартире кругами, как кошка в новом месте. Трогает стены. Трогает мебель, еще не устоявшуюся на своем месте. Заглядывает в ящики. Подходит к нам:
- Это все, ребятки?
- Все, все!- говорим мы, переглядываясь.
- Точно - все?
Она смотрит каждому в глаза. Но мы не первый год служим. В глаза начальству смотреть умеем: молодцевато и с придурью во взгляде.
Капитану неудобно:
- Мама, ну что вы… Ребята молодцы.
Да, мы - молодцы.
- Так это - все?- она снова осматривает нас в тесной прихожей - пропотевших бойцов в выгоревшей форме.- Хорошо, значит - пусть будет все. Они молодцы, Алешенька, да?
- Еще какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы?- широко улыбается капитан.
- Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сделали. Полной чаши, так сказать. И всего-всего, значит,- она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы.- Ну, а если что не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка - на половинку, серединка - на серединку. Это по-честному.
Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.
Капитан смущенно разводит руками - ну, старая, старая она. Так вы - того, этого, значит.
Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся хлеба. Потому что без закуси - это только салабоны. А нам не солидно будет…
В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптерку и тащит туда завернутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвем его на куски. Хохол вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола трехлитровую банку.
- Это что, варенье, что ли?- разочарованно стонет Пашка-бригадир.
Бригалиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами - этих мы ненавидим просто. Он на стройке бригадиром был. Вот пришел сразу после школы - и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик - Пашка.
- Наливка, мужики! Настоящая домашняя наливка!
А наливка - это такая вещь, такая, знаете, вещь… Это когда в банку насыпают вишню «по плечики», а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.
- О-о-о… А не заметут?
- Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны?
И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка - он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьет и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное… Так еще и останется на выходные! Так я думаю, подставляя стакан.
- Дембель неизбежен,- говорит сержант, как старший по званию.
И мы начинаем праздновать.
…
Голова тяжелая какая… И рука трясется основательно. Вот же, как бьет в голову. Точно - на спирту наливочка.
- За что пьем, мужики?- с трудом выдавливаю из себя слова.
Вот и губы онемели - точный признак хорошего опьянения. Хорошего, то есть - сильного.
- Да ты, Длинный, совсем мозги пропил,- говорит кто-то из пьяного сумрака.- Внучка у тебя.
- Ну, за мою внучку,- поднимаю я стакан.
А в стакане - водка. Вот точно - водка. Мы же наливку пили? В гараже?
Я оглядываюсь вокруг. Гараж есть. Только не тот. Это частный какой-то, сварной, из листов железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая «шоха» с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.
Я сижу за длинным и узким верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Стоят какие-то ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе.
Мужики тянут стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это - Хохол? Пашка, что ли? Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной мордой - сержант?
Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему. Чешется, зараза. Привычно чешу о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой - синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня - татуировки?
- Ты тут совсем очумел со своими мужиками,- кричит неприятным голосом какая-то растрепанная женщина из открытых ворот.- Все мозги пропил? Как за внучкой поедешь?
Как я за внучкой поеду? Как?
- Мария! Машенька!- кричат мужики.- Отлично выглядишь, бабуся! Садись с нами!
Она деланно смущается, но видно, что «бабуся» ей нравится. Она, понимаю я, давно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет. Давно хочет.
А я? Я хочу внуков?
Внучка… Это значит, у меня есть дети? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, один деть. Иначе - откуда бы внучка? Кто у меня, сын или дочь? И когда была свадьба? Кстати, а моя свадьба - была? Вот с этой… Как они говорят - Мария?
- Маш,- медленно выталкивают онемевшие губы.- Ты не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я - дедушка.
- За деда с бабкой,- поднимается толстый сержант.
- Пля…,- плямкаю я губами.- Сержант, пля… Сколько всего банок было?
- Две, а что?- удивляется он.- Я одну всего взял.
Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой банке утопил?
Я молча бью стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на деревянный грязный пол, прижатый мужиками.
- Все уже, все… Спокойно, Длинный. Руку ему держи! Ишь, какой норовистый. А помнишь, в армии-то был спокойный-спокойный…
Голоса уплывают.
Все-таки эта вишневая была на спирте!