Гиппотерапия
Курбан попал в армию так, как попадали тогда все. В почтовом ящике обнаружилась повестка, он собрал мешок и пришел на призывной пункт. На вопросы комиссии отвечал с большим и тяжелым акцентом, улыбаясь всей своей лунолицей физиономией. Лицо было большое, круглое, блестящее, темное - на нем просто терялись тонкие усы и черные глаза, весело блестящие из-под тонких, как нарисованные, черных бровей. Чабан нам не нужен, говорили, набирая команду, один за одним грузившие своих в поезд и уезжающие офицеры. Курбан попал в последнюю команду во главе с каким-то мешковатым прапорщиком, которому понравилась его фигура - огромный рост и крепкие плечи. Ничего, сказал прапорщик, нам с ним не беседы проводить, а службу служить. Нам и чабан сгодится.
С большим трудом его одели по форме и нашли большие сапоги сорок шестого размера. Однако, после первого же кросса Курбан явился в санчасть и с порога, широко улыбаясь, заявил:
- Боли-ыт...
- Что болит?- спросил удивленный старший сержант.
- Нэ знай, как по-русски... По наш - бирикелэ. Очэнь балит. Нэ могу.
Старший сержант велел приспустить штаны и задрать нижнюю рубаху. Как только он прикоснулся к животу Курбана, тот издал стон умирающего. Температура оказалась повышенной. Его положили в койку, а фельдшер записал в карточке, задумчиво постучав кончиком авторучки по губам, "Подозрение на острый приступ аппендицита".
Через три дня в карточке появилась запись: "Приступ купирован, под наблюдение".
Командиру взвода Курбан принес бумажку из санчасти, где было написано, что бегать или поднимать тяжелое ему запрещено на две недели. А через две недели ровно у него снова заболело где-то в животе.
- Нэ знай, как по-русски! Бирикелэ - очэнь. Да!
- Третий приступ - на операцию!- сказал строго фельдшер с лычкой старшего сержанта.- Понял?
Курбан улыбался толстыми губами и только шептал:
- Боли-ыт...
Через месяц он лежал в санчасти с другой болезнью. Тоже не имеющей названия на русском языке.
Пока он болел, во взвод был назначен молодой лейтенант Володя Шарабура, прямо после педвуза. Он вежливо переговорил со всеми солдатами и сержантами, наведался и в медсанчасть.
- Болеете, рядовой?
- Да. Бали-ыт...
- Бирикелэ?
- Нэт. Другой балит. Нэ знай, как по-русски...
Шарабура хорошо учился и многому научился. Он слушал, что и как говорит Курбан, хмыкал недовольно, а на другой день пришел с утра и приказал:
- Одеться - и за мной.
- Ба-ли-ыт!- крикнул Курбан.
- В город пойдем, девушек смотреть.
В город неназываемая болезнь выйти не мешала. Офицер со своим солдатом, выглядящие, как человек-гора в кино и человек-тростинка, вышли за ворота на солнце и веселый воробьиный щебет, и куда-то долго ехали, пересаживаясь с транспорта на транспорт. Наконец, снова ворота, охрана, пропустившая их, и знакомый Курбану запах - конюшни!
- Это Наташа,- сказал Шарабура.- Это Курбан. Ты, Курбан, походи тут, посмотри. А мы с Наташей побеседуем.
Наташа строго посмотрела на Курбана, смерила взглядом его рост, и кивнула, погрозив предварительно пальцем. И они вышли на солнце, а Курбан пошел вдоль денников. Он заговорил, запел какую-то песню, снова заговорил на своем языке. Лошади не шарахались, а наоборот, касались губами его лица, фырчали, а он обнимал их, хлопал по щекам, чесал под челюстью, лохматил челку, и что-то говорил, говорил, завораживающе спокойно и ласково...
Из-за колонны смотрели подошедшие лейтенант с Наташей.
- Ну?
- Лошадник, точно.
- Дай ему, ну, как положено...
Наташа выдернула из горы опилок вилы и сунула их в руки Курбана.
- Вот денник - вычистить и засыпать опилками.
Он смело шагнул внутрь и так же напевая теперь что-то веселое вычистил все, до чего дотянулись руки. Потом он жесткими щетками чистил коня. Огромного вороного коня со спиной, широкой, как кровать.
- Мне-то неудобен,- пояснила Наташа Шарабуре.- А ему - в самый раз.
Когда уздечу уже оседланного коня сунули в руку Курбана, он глянул на лейтенанта. Тот, по-птичьи склонив голову к плечу, спросил:
- Бирикелэ?
- Нэт!- тут же ответил Курбан.- Нэт бирикелэ!
И ему разрешили сесть верхом и проехаться туда-сюда, выгуливая коня. Потом еще туда-сюда, потом рысью. А еще через несколько минут Курбан со счастливой улыбкой летел на галопирующем коне, бросив поводья и раскинув руки в стороны.
- Хорош,- оценила Наташа.- Мы этого тяжеловоза никак разогнать не могли. Только под хлыстом ходил. А тут - один голос и ноги. Хорош.
...
Утром в маленький кабинет взводного осторожно постучали.
- Разрешите?- на пороге стоял Курбан, подтянутый и аккуратный. Куда-то исчез его акцент, исчезла улыбка. Он был строг и серьезен:
- Товарищ лейтенант, рядовой Галиев для дальнейшего прохождения службы прибыл!
- Дверь закрой, рядовой. И садись вот сюда.
О чем они там говорили, не знает никто. Но после этой беседы Курбан стал самым исполнительным бойцом, кидающимся добровольцем на любое самое грязное дело. И болячки его все прошли. И акцент пропал. Правда, акцента и не должно было быть, потому что рядовой Галиев Курбан-гельды родом был из Московской области - но кто же читает личные дела? И чабаном он не был, а был студентом-недоучкой. Чабаном был его дед, к которому Курбана в детстве отправляли на все лето. Там он и на коне скакал, и баранов резал, и жил в бескрайней степи, становясь таким же прокопченным кострами и солнцем, как все чабаны.
Два, а то и три раза в месяц за исполнительность он получал увольнительную. Потом была долгая поездка, пересадки, проход мимо промзоны, кованные ворота, а за ними встречала его Наташа, у которой для любителей коней всегда находилась работа.
- Как вы справились с этим э-э-э... чабаном?- спрашивали у Шарабуры проверяющие.
- Гиппотерапия, знаете, от многого лечит. Вот - помогла.
- Гиппотерапия? Очень интересно...
...
Через год Шарабура уволился, отслужив свою норму. Он женился на Наташе, и она еще через год родила ему маленького Шарабуру.
А Курбан, даже после "дембеля", продолжал приезжать к знакомым конюшням. Он устроился охранником, где опять ласково улыбался всем, щуря глаза. Его любили за безотказность и исполнительность. Но каждый выходной день он ехал, чистил денники, выводил лошадей на прогулку, и наконец однажды ему предложили остаться работать здесь же, при конюшне. Зарплата небольшая, но есть возможность подработать. И потом - гиппотерапия.
Так он объяснял всем при увольнении. И акцента при этом совершенно не было.
А еще через два года Наташа с Володей стояли и, улыбаясь, смотрели, как Курбан проводит по кругу самую смирную лошадку, в седле которой, вытаращив одновременно от восторга и страха глаза сидел маленький Шарабура, похожий одновременно на обоих родителей.
С большим трудом его одели по форме и нашли большие сапоги сорок шестого размера. Однако, после первого же кросса Курбан явился в санчасть и с порога, широко улыбаясь, заявил:
- Боли-ыт...
- Что болит?- спросил удивленный старший сержант.
- Нэ знай, как по-русски... По наш - бирикелэ. Очэнь балит. Нэ могу.
Старший сержант велел приспустить штаны и задрать нижнюю рубаху. Как только он прикоснулся к животу Курбана, тот издал стон умирающего. Температура оказалась повышенной. Его положили в койку, а фельдшер записал в карточке, задумчиво постучав кончиком авторучки по губам, "Подозрение на острый приступ аппендицита".
Через три дня в карточке появилась запись: "Приступ купирован, под наблюдение".
Командиру взвода Курбан принес бумажку из санчасти, где было написано, что бегать или поднимать тяжелое ему запрещено на две недели. А через две недели ровно у него снова заболело где-то в животе.
- Нэ знай, как по-русски! Бирикелэ - очэнь. Да!
- Третий приступ - на операцию!- сказал строго фельдшер с лычкой старшего сержанта.- Понял?
Курбан улыбался толстыми губами и только шептал:
- Боли-ыт...
Через месяц он лежал в санчасти с другой болезнью. Тоже не имеющей названия на русском языке.
Пока он болел, во взвод был назначен молодой лейтенант Володя Шарабура, прямо после педвуза. Он вежливо переговорил со всеми солдатами и сержантами, наведался и в медсанчасть.
- Болеете, рядовой?
- Да. Бали-ыт...
- Бирикелэ?
- Нэт. Другой балит. Нэ знай, как по-русски...
Шарабура хорошо учился и многому научился. Он слушал, что и как говорит Курбан, хмыкал недовольно, а на другой день пришел с утра и приказал:
- Одеться - и за мной.
- Ба-ли-ыт!- крикнул Курбан.
- В город пойдем, девушек смотреть.
В город неназываемая болезнь выйти не мешала. Офицер со своим солдатом, выглядящие, как человек-гора в кино и человек-тростинка, вышли за ворота на солнце и веселый воробьиный щебет, и куда-то долго ехали, пересаживаясь с транспорта на транспорт. Наконец, снова ворота, охрана, пропустившая их, и знакомый Курбану запах - конюшни!
- Это Наташа,- сказал Шарабура.- Это Курбан. Ты, Курбан, походи тут, посмотри. А мы с Наташей побеседуем.
Наташа строго посмотрела на Курбана, смерила взглядом его рост, и кивнула, погрозив предварительно пальцем. И они вышли на солнце, а Курбан пошел вдоль денников. Он заговорил, запел какую-то песню, снова заговорил на своем языке. Лошади не шарахались, а наоборот, касались губами его лица, фырчали, а он обнимал их, хлопал по щекам, чесал под челюстью, лохматил челку, и что-то говорил, говорил, завораживающе спокойно и ласково...
Из-за колонны смотрели подошедшие лейтенант с Наташей.
- Ну?
- Лошадник, точно.
- Дай ему, ну, как положено...
Наташа выдернула из горы опилок вилы и сунула их в руки Курбана.
- Вот денник - вычистить и засыпать опилками.
Он смело шагнул внутрь и так же напевая теперь что-то веселое вычистил все, до чего дотянулись руки. Потом он жесткими щетками чистил коня. Огромного вороного коня со спиной, широкой, как кровать.
- Мне-то неудобен,- пояснила Наташа Шарабуре.- А ему - в самый раз.
Когда уздечу уже оседланного коня сунули в руку Курбана, он глянул на лейтенанта. Тот, по-птичьи склонив голову к плечу, спросил:
- Бирикелэ?
- Нэт!- тут же ответил Курбан.- Нэт бирикелэ!
И ему разрешили сесть верхом и проехаться туда-сюда, выгуливая коня. Потом еще туда-сюда, потом рысью. А еще через несколько минут Курбан со счастливой улыбкой летел на галопирующем коне, бросив поводья и раскинув руки в стороны.
- Хорош,- оценила Наташа.- Мы этого тяжеловоза никак разогнать не могли. Только под хлыстом ходил. А тут - один голос и ноги. Хорош.
...
Утром в маленький кабинет взводного осторожно постучали.
- Разрешите?- на пороге стоял Курбан, подтянутый и аккуратный. Куда-то исчез его акцент, исчезла улыбка. Он был строг и серьезен:
- Товарищ лейтенант, рядовой Галиев для дальнейшего прохождения службы прибыл!
- Дверь закрой, рядовой. И садись вот сюда.
О чем они там говорили, не знает никто. Но после этой беседы Курбан стал самым исполнительным бойцом, кидающимся добровольцем на любое самое грязное дело. И болячки его все прошли. И акцент пропал. Правда, акцента и не должно было быть, потому что рядовой Галиев Курбан-гельды родом был из Московской области - но кто же читает личные дела? И чабаном он не был, а был студентом-недоучкой. Чабаном был его дед, к которому Курбана в детстве отправляли на все лето. Там он и на коне скакал, и баранов резал, и жил в бескрайней степи, становясь таким же прокопченным кострами и солнцем, как все чабаны.
Два, а то и три раза в месяц за исполнительность он получал увольнительную. Потом была долгая поездка, пересадки, проход мимо промзоны, кованные ворота, а за ними встречала его Наташа, у которой для любителей коней всегда находилась работа.
- Как вы справились с этим э-э-э... чабаном?- спрашивали у Шарабуры проверяющие.
- Гиппотерапия, знаете, от многого лечит. Вот - помогла.
- Гиппотерапия? Очень интересно...
...
Через год Шарабура уволился, отслужив свою норму. Он женился на Наташе, и она еще через год родила ему маленького Шарабуру.
А Курбан, даже после "дембеля", продолжал приезжать к знакомым конюшням. Он устроился охранником, где опять ласково улыбался всем, щуря глаза. Его любили за безотказность и исполнительность. Но каждый выходной день он ехал, чистил денники, выводил лошадей на прогулку, и наконец однажды ему предложили остаться работать здесь же, при конюшне. Зарплата небольшая, но есть возможность подработать. И потом - гиппотерапия.
Так он объяснял всем при увольнении. И акцента при этом совершенно не было.
А еще через два года Наташа с Володей стояли и, улыбаясь, смотрели, как Курбан проводит по кругу самую смирную лошадку, в седле которой, вытаращив одновременно от восторга и страха глаза сидел маленький Шарабура, похожий одновременно на обоих родителей.