Музейные пираньи (почитать)
(отрывки из нашей с Анной Владимирской книги «Шоу на крови»)
1.
С такой скоростью в провинциальный город N не въезжали еще никогда. Черный джип, а за ним микроавтобус неслись по грунтовой дороге, по зажатой заборами узкой улице. За торопливым автомобилем поднималась густая туча серо-желтой пыли. Из-за заборов раздался вначале нерешительный лай, потом все более уверенный - лохматые охранники мгновенно опознали приезжих и «передали» соседям, как эстафету. Лай пологой волной проводил джип до перекрестка, где местный краеведческий музей врос в небольшой фруктовый садик. Джип остановился у крыльца, и лай затих, растворился в пасторально-хуторском пейзаже: артезианская колонка в зарослях мальв, местная девушка пронесла в ведре воду, расплескивая влагу на свои босые ноги. На велосипеде проехали парни с удочкой, тетка протащила мимо колонки равнодушную корову.
Один журналист, поездивший по Европе, заметил, что когда коровы становятся красивее женщин, так и знай: начинается заграница. А вот когда коровы так же спокойны, красивы и задушевны, как местные поселяне и поселянки, знай - ты в провинции. В провинции наша беспокойная нервная цивилизация не свирепствует, она раскалывает вам голову только в крупных городах. В городе N она отдыхает. Лихорадочная столичная озабоченность в городе N отпускает сразу на маленьком вокзальце, где всех приезжающих встречает какой-нибудь памятник, сидящий или стоящий, как все памятники, в неизбежно задумчивой позе. И погружаешься в первобытную жизнь маленького поселения с его хатами, птичьими дворами, огородами, свиньями, коровами, козами...
Из джипа и микроавтобуса вышли трое мужчин городского вида в идеально сидящих костюмах, белых рубашках и галстуках. Покашляли, сплевывая пыль, оглянулись. Город N сразу распахнулся взгляду, потому что он был весь - в ширину. Это вам не вертикали столицы! Там взгляд упирается то в холмы, то в бетонно-стеклянные многоэтажки. А здесь взгляд не упирается, он скользит поверх, фокус не наводится на резкость, а размывается вдали и сразу расслабляет приехавшего.
Но трое мужчин расслабляться и не думали. Один с дипломатом в руке поднялся по деревянным ступеням и вошел в музей. Двое оставшихся сразу стали доставать из микроавтобуса какие-то плоские ящики, рулоны бумаги, бухты веревки. Второй из приезжих, мужчина квадратной ширины, румяный и веселый, с приплюснутыми ушами бывшего борца, легко ворочал здоровенные ящики. Третий, помрачнее лицом, помогал первому мало, он стрелял вокруг умными острыми глазками. Но напрасно стрелял - провинциальный покой и тишина снова пали на сонный городок и поглотили его.
Внутри музея чиновника встретил директор, Иван Степаныч - худой, неторопливый, морщинистый и коричневый. И хранительница музея, Килина - маленькая, белолицая и улыбчивая, неопределенного возраста, в непременном платочке. Она постоянно находилась в движении, все время хлопотала.
Городской чиновник торопливо поздоровался, одной рукой достал визитную карточку, другой открыл дипломат, водруженный посреди директорского стола. Из дипломата молодой человек в костюме извлек бумаги с печатями и фирменные бланки.
Пока Иван Степаныч одевал очки, приезжий быстро заговорил:
- Я советник по культуре представительства Украины при штаб-квартире ООН. Вот мои документы. Вот, читайте, доверенность и приказ Министерства культуры. Послезавтра состоится выставка в Париже, и украинские раритеты должны быть представлены на ней в полном объеме. Вот опись произведений искусства, которые вы должны немедленно нам передать для выставки... Читайте, читайте!
- Но как же, так срочно... Мы не можем, у нас не готово... - попыталась встрять Килина.
- Глупости, - улыбнулся молодой человек, - мы привезли все необходимое для упаковки ценностей с собой.
- Но мы должны изучить... - заупрямился провинциальный хранитель.
- Изучать после будете, - нахмурился советник по культуре. - Ну? - обратился он к директору музея.
Тот снял очки, покачал головой в сомнении.
- Якось очень быстро выставка у вас сорганизовалась, - теряясь от натиска приезжего, сказал он. - Не знаю, чи маю я право...
В кабинет директора вошли двое сопровождающих советника по культуре, и сразу стало очень тесно.
- Скоро вы? - пробасил квадратный.
Иван Степаныч засомневался еще больше. Килина испуганно отступила за какой-то стеллажик. Второй приезжий, мрачнолицый, сказал:
- Уважаемые, документы в порядке. Так? Так. Чего вы хотите еще? Нам некогда тут с вами торчать.
- Да-да, - подтвердил советник, - на выставку не успеем. А тогда, знаете, нас не похвалят... Вот что, - решил он, - звоните руководству. Прямо сейчас.
- Прямо руководству? - перепугался директор музея.
Вдруг под окнами комнаты громко зазвучало:
- Типу-типу, типу-типу, типу-типу!
- Это еще что такое?! - подскочил стоящий у окна квадратный приезжий.
- Та ну! - смутилась Килина. - Это наша смотрительница, она кормит свой птичий двор... Хозяйство...
- Вы шо, совсем тут... - сказал квадратный. - Хозяйство у них! Вы понимаете, кто к вам приехал?! А ну, полетели бегом, как пуля из гранатомета!
Лица приезжих дышали нетерпением. Хозяева музея были в растерянности. Вдруг первый молодой человек, дипломатовладелец и советник, приобнял за плечи своих помощников с ласковой улыбкой:
- Господа, пару минут. Сейчас все будет улажено. - Те вышли, а он повернулся к музейщикам, усилив ласковость улыбки до предела: - Иван Степаныч, скажите, вы зарплату давно не получали?
Килина горестно покачала головой, директор пожал плечами.
- Та два месяца всего, - ответил он. - Бывало и довше.
- Вот, - развел руками советник. - А если не пойдете нам навстречу, я вообще не могу гарантировать получение вами каких-либо бюджетных средств в ближайшем году. Хотите зарплату получать? Вы ж бюджетники. Если министр будет вами недоволен, не получите денег из столицы.
Иван Степанович вновь стал изучать бумаги. Молодой человек в нетерпении барабанил пальцами по столу. Директор почесал в затылке, но все-таки не сдавался:
- Уточнить бы надо все ж... - Он близоруко глянул на визитку приезжего. - Вы, э-э... Дорогой товарыш Милинченко...
Милинченко громко выдохнул: «Ффух!», выхватил из сумочки на поясе мобильный телефон, торопливо нажал несколько кнопок.
- Здравствуйте, Милинченко беспокоит, - пробормотал он в трубку, - срочно переключите на министра. - Иван Степанович и Килина, открыв рты, глядели в испуге на решительные действия советника. - На совещании в парламенте? Тогда зама, быстренько!.. Витольд Дмитриевич? Ну, замечательно, что вы на месте! У нас выставка в Париже срывается. Не хотят передавать произведения. Что? Да вот, директор музея... Да, Покидько Иван Степанович... Включаю.
Он нажал кнопку громкой связи, и из динамика маленькой трубки загрохотали начальственные раскаты:
- Ты что, Покидько, там у себя в N совсем из ума выжил?! Ты кому мешаешь, паразит?! Все страны свои произведения привезут, а мы из-за тебя что, должны обос...ться? Ни копейки больше у меня не получишь!
Директор музея свою неторопливость совсем утратил, задергался:
- Витольд Дмитрич, мы щас, мы скоренько... А зарплатку бы... Звиняйте старика... Хто ж знал, шо такое дело...
- Решай с представителем. Гляди у меня! - проворчала трубка, и раздались гудки отбоя.
С этой минуты сонная провинциальность с музейщиков слетела. Были отперты двери в хранилище, засуетились все - и приезжие, и местные работники. Вызвана была для подмоги смотрительница со двора. Директор ходил, глядя в бумагу и бормоча:
- Предметы казацкого обихода времен Переяславского княжества: посуда, оружие, трубки - количеством четырнадцать единиц хранения... Златотканые плахты, женские украшения из венецианского стекла количеством семь единиц хранения... Императорский фарфор, жалованный польским и украинским шляхтичам, количеством двадцать две единицы хранения... Библия в золотом окладе с автографом и заметками на полях патриарха автокефальной церкви в Полтаве Мстислава, количеством одна единица... Скульптуры и картины из аристократических маетков князей Муравьевых, графа Потоцкого, количеством тринадцать единиц хранения...
Килина ходила за бормочущим директором, всплескивая горестно руками, но передавая требуемое пришельцам. Она отмечала на карточках какие-то данные. Их выхватывал из ее рук мрачный горожанин, заносил в свой портативный компьютер и возвращал. Не успели вспугнутые музейщики ничего толком осознать, как последняя картина была заколочена в плоский ящик и обвязана веревкой, последняя скульптура ловко обмотана бумагой и опущена в ящик со стружками. Так же мгновенно, но тщательно была упакована и посуда, и старинная одежда. В музее не осталось практически ничего. Все ценное, что годами накапливалось в краеведческом музее города N, перекочевало во вместительный микроавтобус и джип с невероятной быстротой.
Городские ястребы уселись в машины. Растерянный Иван Степанович подошел к задней дверце, робко постучал коричневым согнутым пальцем в стекло. Стекло плавно опустилось.
- Ну? - нетерпеливо спросил Милинченко.
- А як же... Ето... Когда вернете экспонаты?
- Сразу после выставки. Привезем, все по списку, самолично проверите... - Советник посмотрел на сомневающегося директора и спохватился: - Да! Вот, получите в счет тех двух месяцев и за текущий. И здесь в ведомости распишитесь. Только быстро!
Совсем ошеломленный директор взял из рук приезжего несколько денежных купюр, расписался не глядя. Машина мягко зарычала, рванулась с места - и все. Только пыль столбом.
Иван Степанович стоял и смотрел вслед туче пыли, оседающей на заборы проселочной улочки. Ну что ты будешь делать, если начальство распорядилось! И подписи все в полном порядке, и голос министерского работника знакомый, не поддельный. Но чуяло, чуяло директорское сердце что-то хамское в этом наезде на его музей. Что-то разбойничье.
И правильно чуяло.
Это было весной. Через два месяца, понукаемый постоянно плачущей Килиной, не дождавшейся возвращения произведений искусства, директор стал названивать в столицу. В любое министерство очень трудно дозвониться, это всем известно. Он звонил несколько дней. Его отсылали от одного абонента к другому. Тогда он попросил племянника, студента столичного университета, узнать про Париж и про выставку. Племянник за пару часов в Интернете все посмотрел и позвонил: да, была какая-то выставка. Но не было на ней никаких предметов украинского искусства, и не предусматривалось. А вот Мстиславская Библия в золотом окладе была продана на аукционе Сотби, в Лондоне...
Иван Степанович снова позвонил в министерство и, видимо, сказал неосторожные слова. Днем он был очень занят: праздновали Ивана Купала, и директор, как знаток всяческих обрядов, был приглашен. На местном пляже, маленьком и уютном, плескались дети, степенно окунались взрослые, ворковали горлицы. Со стороны реки застрекотали лодочные моторы, и голос, усиленный мегафоном, прокричал начало веселья. Берега реки еще больше заполнились людьми, а сама река - лодками с девушками в купальниках, в венках и русалочьих сетях. В катере - мужик, одетый, как Нептун или водяной. Полуголая молодежь в лодках подплывала к берегу и, напустив на лицо свирепость, окатывала водой всех, кто попадется под руку. Хохот, песни, хороводы и мегафонные причитания Купалы... Население провинциального города N отвязывалось вовсю.
А вечером к музею подъехал джип. В сумерках квадратный горожанин казался еще больше размером, а его мрачный товарищ - еще мрачнее. Не тратя даром ни одного лишнего слова, затиснув старика в тесном его кабинетике, они покрыли его трехэтажным матом, объяснили, что звонить никуда больше не следует, что ценности, наверное, застряли где-то на железнодорожной станции, а может, в министерстве решили их на другую выставку послать. И пусть директор заткнется, а если... Они не сказали, если что.
Когда они ушли, Иван Степанович обнаружил в трясущейся руке стодолларовую бумажку. А со стола, из папочки, что лежала теперь все время у телефона, исчезли документы. И предписание передать ценности на выставку, и копии карточек хранения - все. Что же получается? Получается, что ничего теперь никому не докажешь, а если дернешься, тебя же самого и посадят. За расхищение народных ценностей. Еще и в особых, наверное, крупных размерах.
Умудренный опытом еще в прошлые партийные времена, Иван Покидько назавтра срочно «заболел». Через пару недель он послал по почте заявление об уходе с должности по состоянию здоровья. Через месяц он уже работал в столовой местного санатория и о музее старался не вспоминать. На стенах музея остались копии картин, написанные местными художниками. На потертых коврах висело несколько шашек времен гражданской войны. От прежних исторических и художественных ценностей и следа не осталось. Музей остался пустым, и никаких художественных и исторических ценностей больше не хранил. Была лишь видимость - здание с табличкой. Он напоминал панцирь слоновой черепахи, выеденный изнутри рыбами-пираньями.
2.
Эти люди называли себя музейными рейдерами. Среди своих, конечно. Больше никто об их деятельности не догадывался. О настоящих рейдерах знает весь читающий мир: это те акулы бизнеса, кто захватывает компании без согласия акционеров, агрессивно покупая акции на открытых торгах. Общее у тех и других только одно - не подкопаешься и за руку не схватишь.
Есть такие законы природы, которые не обойти, как ни старайся. Закон охотника и дичи, закон естественного отбора. И так во всем! Вот и у арт-бизнеса тоже образовалась своя теневая сторона. В ней действовал закон противоестественного отбора. Именно в этой тени и рыскали музейные рейдеры. Никто ничего не знал ни о них, ни о самой постановке дела. Что само по себе говорит о таланте постановщиков.
Ну сами посудите: если есть нечто, что плохо лежит, то очень скоро оно лежать уже не будет. А если совсем откровенно - отбирают ведь порой и то, что лежит хорошо. Весь вопрос только в количестве денег. Группа музейных рейдеров действовала нагло, стремительно и эффективно. Музейным «бизнес-хищникам» не нужно было перекупать ни сами музеи, ни убирать их руководство. Их интересовало содержимое: картины, скульптуры, редкости. Подобно пираньям, они выедали сердцевину музейного собрания, оставляя лишь стены и работы, не представляющие особой художественной ценности. Оставалась табличка с надписью «Музей», оставалось лет сто не ремонтированное здание, оставались бесполезные сотрудники вместе со своим беднягой-директором. И все.
Схемы грабежа музеев были разработаны досконально. В какой-нибудь провинциальный город приезжала группа из трех-четырех человек. Каждый из них отвечал за свое направление. Один подробно изучил коллекцию провинциального музея и точно знал, какие именно ценности должна вывезти группа. Другой имел все бумаги и юридические разрешения. Третий обеспечивал транспорт и отвечал за упаковку предметов старины, чтобы они ни в коем случае не пострадали при перевозке.
В один отнюдь не прекрасный для музея день к директору входило несколько представительных мужчин. Приезжие совершенно не были похожи на бандитов или грабителей. У них была скорее внешность каких-нибудь чиновников, служащих государственного аппарата. Директору предъявляли серьезную бумагу. Например, это был официальный пресс-релиз выставки в представительстве ООН, где-нибудь в Берлине, Риме или Чикаго. Либо в национальной галерее Великобритании или США. Отдельно - любезное приглашение на выставку представителей культуры Украины. Выставка имела какое-нибудь громкое название - допустим, «Художники прошедшего тысячелетия». Или, скажем, «Имена в истории искусства». На другой бумажке, на фирменном бланке Министерства культуры, за подписью министра или замминистра директору музея господину Пупкину предписывалось вместе с экспертами отобрать раритеты для выставки.
Самое интересное, что все бумажки, как правило, были настоящие. И выставка действительно должна была скоро начаться. И министр был уверен, что музейные ценности поедут за границу! Просто по дороге ценности исчезали неизвестно куда.
Рейдерам-пираньям нужно было заставить медлительных провинциальных директоров музеев шевелиться быстрее. Оно и понятно: грабить положено молниеносно, чтобы жертвы не успевали опомниться. Жертвы обычно и не успевали, хотя и тут были возможны варианты - директор-дурак и директор-перестраховщик. С директором-перестраховщиком было так: он, получив в руки бумаги, звонил в министерство. Там его соединяли с руководителем отдела музеев. Он получал подтверждение всем полномочиям. Его просили поторопиться. Дальше все двигалось по описанному выше сценарию.
Директор-дурак при виде столичных чиновников тут же начинал суетиться перед ними. Просто по въевшейся привычке. А может, потому что дурак. Его научные сотрудники послушно выгребали из запасников и из экспозиции все ценное, все значимое. На произведения искусства здесь же заполнялись самые подробные сопроводительные карточки, плюс все сведения записывались в лэптоп сопровождающего чиновника. При интенсивной работе через час-другой произведения уже паковались в специальные ящики и грузились в автомобиль, специально (как объявлял чиновник) приспособленный для перевозки художественных ценностей. Директор-дурак еще крутился под ногами, пыхтел, пытался помогать грузчикам. Наконец, на последний ящик ставилась пломба, двери закрывались. Директор вытирал пот со лба. Чиновники жали его руку.
И ценности покидали провинциальный город навсегда.
Если через какое-то время руководство провинциального музея начинало бить тревогу, ему объясняли, что волноваться не следует, что работы переехали на другую выставку и скоро вернутся. Проходили месяцы и годы. Менялись правительства, министры и чиновники. Концов аферы было найти уже невозможно. Да и кто их будет искать, эти концы? Нищие музейщики? Нет. Музейщикам это явно не по карману. Заявлять в милицию? Помилуйте, это наивно: ей проплатили как раз за то, чтобы не искала. Конечно, пострадавшие могут обратиться в арбитражный суд с иском, но это очень дорого и бесконечно долго. А главное, совершенно бесполезно.
Отъем ценностей у государственного музея стал доходным бизнесом. Для этого достаточно купить действие, а точнее - бездействие нескольких чиновников из разных ведомств. Главная особенность музейных рейдеров - скоростные захваты ценностей. Рейдеры еще не сталкивались с сопротивлением руководства музея, хотя на всякий случай были готовы в открытую прибегать к шантажу и угрозам. Иногда интеллектуальная часть схемы была настолько совершенна, что вывезенные коллекции спокойно продавались на уважаемых аукционах.
Ничего этого не знала и знать не могла Тамара Петровна Сержантова, директор Ф-ского хранилища. В крохотном музее города Ф. хранилось много произведений искусства. Ну например, та часть эрмитажной коллекции, которая в тридцатые годы была отправлена в Украину и так и осталась в провинциальном музее. А еще уникальные западноевропейские деревянные скульптуры, дворцовая и храмовая мебель, картины европейских художников, фарфор из Мейсена, Севра и Лиможа. А кроме того, картины Левицкого, Боровиковского и других известных художников. И потому ничего нет удивительного в том, что однажды трое мужчин, чиновников от культуры, заехали в городок Ф. - чтобы посетить его музей.
Мощный джип ввинтился по асфальтированной улице в жиденький транспортный поток, за ним следовал микроавтобус. Старые «жигулята» и «запорожцы» отскакивали от бортов иномарок, как волны от корабля. Неширокий проспект увлекал вперед и вверх. На горе раскинул темно-зеленые крылья какой-то местный парк. На скамеечках парка сидело в тени много народу. Приезжие бросались в глаза особым хозяйственным выражением лица: так, что тут у нас еще интересного, куда пойти поглазеть? Местные опознавались по пустым бутылкам под ногами и полным - в руках.
Небольшой городок Ф. был замечателен своей необыкновенной компактностью, практически все достопримечательности находятся в центре. Главная достопримечательность - старый коренастый дуб, под которым останавливался Петр I. Есть несколько десятков маленьких городов, где находится такой дуб. Можно подумать, царь Петр обожал останавливаться именно под дубами, причем для этой цели объездил всю страну!..
Одноэтажные, теплой охры и неяркой желтизны дома дышали уютной провинциальностью. Всюду зелень, зелень - кружевная и густая, темная и изумрудная - это создавало особую атмосферу. Она проплывала над головой, теплая и нежная, солнечные зайчики пробивали листву, запрыгивали в машину и гонялись друг за другом на коленях молчаливых пассажиров.
Джип остановился на улице, где царил так называемый частный сектор. Здесь оказался кусочек настоящего села. Вдоль дороги паслись козы, на невысоких заборах сидели петухи, сквозь густую тень садов яркими белыми стенами сияли домики. Ладный небольшой домик местного Ф-ского музея возник среди фруктового сада.
Не успели трое мужчин подняться на крыльцо, как навстречу им вышла лично Тамара Петровна, немолодая женщина крупных форм. Вышла так поспешно, будто ждала милых гостей и выглядывала их в окошко.
- Добро пожалувать! - пропела Сержантова, острым своим взглядом распознавая в приезжих важных столичных птиц. - Прошу сичажже за стол! С дороги поесть, попить - это ж первое дело!
Мужчины немного растерялись.
- Да мы по дороге подкрепились, так что... - попытался продемонстрировать свою автономность главный чиновник. - Мы очень спешим... Вот моя визитка... Милинченко, советник по культуре...
- И слухать ничего не хочу! - замахала руками хозяйка музея. - Яка то еда по дороге?! Мы не видпустымо, поки не покормымо! Скажи им, Сашко! Шо ты в рот воды набрал?
Сашко, видимо, работник музея, дедуля размерами под стать своей начальнице, широко улыбнулся и сказал:
- Все будет от и до!
После долгих препирательств на заклание неожиданному гостеприимству были отданы помощники. Молодые люди прошли в залу, как ее назвал Сашко, большую и светлую, сплошь уставленную музейными экспонатами. Через залу их провели в соседнюю комнату, оказавшуюся крохотной кухней, и усадили на широкую лавку. Белые стены казались голубоватыми от свежей побелки. Темно-вишневый крашеный пол укрывали разноцветные домотканые коврики. В дверных проемах красовались полотняные портьеры, уснащенные вышивкой. Чистота и прохлада комнаты затопила приезжих до краев, только теперь заставив ощутить дорожный дискомфорт. Квадратный потер руки:
- А действительно, почему не перекусить. А, Вовчик?
- Давай, быстрее нажирайся, и за дело, - еще больше помрачнел Вовчик. - А у меня, Гена, гастрит...
Милинченко уволок грузную директрису в кабинет, разбирать бумаги и объяснять цель приезда. Тамара Петровна только глянула на подпись замминистра и сразу обрадовалась: да на такую выставку - с дорогой душой! Це ж во Хлоренции, да? Галерея Ухфици! Слыхала, слыхала... Берите самое лучшее! Они прошли в запасник, где Сержантова, дыша на советника по культуре чесночно-борщевым духом, подсовывала ему одно произведение за другим. Когда пришли его помощники, он вздохнул с облегчением...
Через некоторое время и бывшая эрмитажная коллекция, и западноевропейские деревянные скульптуры, и фарфор, и картины перекочевали в ящики и были погружены в машину. Тамара Петровна бегала между приезжими, задевая их широкими бедрами, пыталась помогать и бесконечно разговаривала.
- А можно мне с вами туда? А? В Хлоренцию, - умоляюще приложив руки к необъятной груди, залопотала под конец гостеприимная директриса музея.
Мужчины завели глаза к небу.
- Никак. Только по приглашению. В другой раз, - отрывисто сказал Милинченко. - А сейчас извините, очень спешим доставить на выставку ваши музейные произведения. До встречи! Было очень, очень...
Они торопливо уселись в свои автомобили и вырулили на улицу. Сержантова выскочила на перекресток и долго стояла там, глядя вслед машинам и помахивая полной рукой. Черный джип и микроавтобус уменьшались, исчезая среди зданий в стиле классицизма с портиками и лестничками, рождая странный контраст - современные машины и уездный городишко позапрошлого века, этакая уменьшенная копия Санкт-Петербурга, до которой еще не дотянулись руки столичных архитекторов с их тягой к чудовищному рационализму и минимализму...
Дед Сашко думал о том, что гости не доели борщ, такой густой и наваристый, ну ничего, отнесу кабанчику, и все будет от и до.
Тамара Петровна Сержантова думала о том, что за исполнительность ее должны, наверное, в столице как-нибудь отметить.
Молодые люди в джипе ни о чем не думали. О чем может думать пиранья, пожирающая свою добычу? Ни о чем, это просто ее еда. А ограбление музеев - просто работа. Вот и все.
3.
Милинченко лежал на узкой твердой кушетке и злился. Черт его понес на ночь глядя в этот крохотный городишко П.! Да еще одного. Шкаф и Черный сегодня заняты по заданию шефа, укрощают докторшу. А он поперся сюда. Не терпелось, видите ли, окончательно разобраться с директором музея.
На такого упрямого музейщика они наткнулись впервые. Само музейное собрание давно манило команду пиратов-рейдеров, работающих под началом министерского чиновника. Как сообщил им Чабанов, тут хранились серебряные оклады икон и сами иконы шестнадцатого-восемнадцатого веков, скифские женские украшения и посуда из золота, меди и серебра, уникальные гобелены, ювелирные украшения из католических костелов, которые подносились прихожанами к статуе Девы Марии, одеяния священников, гетманские одежды с дорогим мехом и драгоценными камнями. Имелись в музее и старинные уникальные книги, а сейчас антикварная книга в Европе на пике интереса! Много нашлось бы желающих купить.
Но в городе П. музей возглавлял странный человек, Марченко Макар Игнатьевич. На своем посту он проработал уже пятьдесят лет, а самому Гнатовичу, как называли его все сотрудники и многие жители города, стукнуло восемьдесят. Странность Марченко заключалась в том, что он был настоящим фанатом музейного дела.
В первый раз приехали рейдеры-разведчики в город П. для того, чтобы уточнить сведения о ценности музейного собрания в провинциальном городке. Так вышло, что приехали поздновато, в пять часов - время, когда экспозицию уже закрывают. Кто-то из ребят весело напророчил, что сегодня им в музей уже не попасть. «Тьфу на тебя», - сказали ему.
Подошли к музею. У входа пожилой работник ловко косил траву. Милинченко, бойкий руководитель группы рейдеров, обратился к нему с вопросом:
- Где директор музея?
- Нэма, - последовал лаконичный ответ.
Трое мужчин переглянулись.
- Ну как же так, мы приехали из столицы, тоже музейщики, собрали группу из сотрудников... Вот, хотели вашу экспозицию посмотреть.
- Коллеги, значить, - задумчиво произнес работник. Вдруг он решительно отставил косу в сторону и повел гостей в музей.
Они последовали за ним. Попадавшиеся навстречу бабушки-смотрительницы в пояс кланялись и здоровались с пожилым провожатым. Он оказался потрясающим экскурсоводом, рассказывал так, что заслушаешься. Забыв обо всем, пираты-пираньи бродили за этим высоким худощавым человеком, не замечая времени.
Потом он проводил гостей к джипу. Все тот же бойкий руководитель в костюме с иголочки спросил у старика:
- И все-таки, как увидеть директора музея?
- Вообще-то я и е директор. Токо после пяти часов вечера я не директор, а косарь, - сказал Макар Гнатович, берясь за косу и продолжая прерванную работу.
- Еще встретимся! - пообещала троица, мысленно подсчитывая прибыльность будущей аферы.
Однако Марченко оказался на редкость прозорливым и хитроумным человеком. Вскоре один крупный чиновник попросил у него старинную икону - она якобы понадобилась ему для свадьбы чиновничьего чада. Причем за это Гнатовичу пообещали и ремонт сделать, и крышу перекрыть, и даже муниципальную премию работникам выписать. Марченко категорически отказал. Как может скромный директор провинциального музея не подчиниться чиновнику?! А вот, оказывается, может! Чиновник затеял интригу, чтобы убрать строптивого музейщика. Но превосходящие номенклатурные силы ничего пока не могли поделать со скромным директором. Ему, кроме музея, ничего не было нужно. Да и жители города не давали в обиду Макара Игнатьевича.
Следующим шагом в работе музейных рейдеров была попытка выцыганить у Марченко редкий, единственный в мире набор скифской золотой посуды. Выхлопотали бумагу за действительной подписью министра. Согласно ей скифские изделия должны были отбыть на выставку в Брюссель. Марченко радушно принял рейдеров вместе с их бумажкой, сажал за стол, оставлял ночевать. Прочитав министерский циркуляр, огорчился до невозможности и, чуть не плача, показал им документ. Из него следовало, что изделия скифских мастеров находятся на реставрации. Гнатович прижимал руки к сердцу и уверял, что он бы с дорогой душой, но...
В следующий раз у Марченко была заготовлена новая отмазка: приглашение на участие в эрмитажной выставке «Скифское золото». Старый директор объяснил прибывшему советнику по культуре, что изделия уже в дороге. Да и задержатся они в Санкт-Петербурге надолго. Дескать, что поделаешь, обмен научными фондами.
Так хитрая изобретательность Макара Игнатьевича помогала ему удерживать музейное собрание от разграбления.
Рейдеры были готовы прибегнуть к криминальному варианту сценария. Правда, Чабанов пока удерживал их от этого. Надо было хорошенько все продумать, чтобы следов никто не нашел. Чтобы директор музея исчез основательно. Дескать, какой такой Марченко? А кто это? Нет такого человека, и не было никогда. Не существовало в природе. Воплотить в жизнь подобный сценарий было трудно, поскольку в городе П., где работал неугомонный Марченко, родились и учились с ним в школе несколько видных политиков, деятелей культуры и спорта. И со всеми Макар Игнатьевич состоял в переписке. И они время от времени помогали музею.
Трогать его было опасно. Но ведь сидит, гад, на настоящих ценностях!.. Витольд Дмитриевич Чабанов хмурился и говорил: «Буду думать». Но все же махнул на Милинченко рукой: хочется тебе поехать - езжай. И даже дал ему с собой пистолет. Все же один едешь, ребята заняты. Но это так, больше для внушения, чем для самозащиты. Попугать старика. Авось сдастся.
Последний раз Милинченко держал в руках оружие, когда принимал присягу после окончания института. Еще тогда тяжесть автомата внушила ему необыкновенный подъем. Ненадолго он почувствовал себя всесильным. И вот теперь пистолет «беретта» грел молодого парня. Ложась отдыхать, он не снял кобуру. Пусть будет, так спокойнее, мало ли... Несколько раз вынимал черный ствол, любовно гладил, рассматривал рисунок в круге на рукоятке. Тяжелый, но это ничего. Пятнадцать девятимиллиметровых пуль как-никак...
Милинченко не спалось. Он приехал вроде не поздно, часов в восемь вечера, но Макар Игнатьевич уже ложился спать и ничего слышать не хотел. «Если завтра утром опять начнет выдумывать и не давать скифскую посуду, пригрожу пистолетом. Что он себе вообразил - не подчиняться приказу замминистра!.. - думал Милинченко. В тесной комнатке было душно. - Чертовы селяне, запирают свои окна наглухо, дышать нечем. Надо выйти подышать».
Он вышел во двор. Ночь была такой не по-городскому темной, что если бы не острые точки звезд, казалось бы, что зажмурился. Сельская тишина оглушила гостя и даже немного напугала. Однако же и в туалет надо сходить, приспичило уже. Тропинка в удобства пролегала между аккуратно огороженных невысоким штакетником грядок, оставляя слева свинарник, справа - курятник, и лишь затем приводила в нужное место. Это он еще при свете запомнил. Держась рукой за штакетник, он двинулся по тропинке.
В это время кабанчик, которому тоже не спалось, засунул морду глубоко в пустое ведро в поисках остатков еды. Если бы он знал о свойствах звука усиливаться в замкнутом пространстве, а особенно о пугливых горожанах с оружием - он бы никогда не хрюкнул. Но он, к сожалению, знал только одно: жрать.
- У-у-у!!!
Гулкая звуковая волна ударила Милинченко в левое ухо, и он шарахнулся вбок, сминая какие-то палки и растения. Все самые ужасные мысли о гоголевском Вие, панночках-ведьмах и прочей нечисти пронеслись в его голове. В ужасе он выхватил пистолет, щелкнул предохранителем и начал палить в темную ворочающуюся глыбу за оградой. Глыба заверещала и затихла, но тут со стороны дома грозно забухали шаги, и Милинченко, не помня себя, стал палить в сторону шагов - до тех пор, пока не кончилась обойма.
В наступившей короткой тишине в его ушах еще отдавались выстрелы. Залаяли собаки, где-то неподалеку захлопали ставни, и он пришел в себя. Глазами, привыкшими к темноте, Милинченко рассмотрел на тропинке лежащую фигуру. Дрожащей рукой он достал из кармана брюк мобильный телефон и открыл крышку, чтобы посветить. Присел и поднес источник слабого голубоватого света к фигуре.
На земле лежал с простреленной головой директор музея. Было абсолютно и безнадежно ясно, что он мертв.
Частое дыхание разрывало грудь Милинченко, бешено заколотилось сердце, руки задрожали еще сильнее, по всем мышцам тела прошла мучительная судорога страха. Это катастрофа. Конец. Он все испортил. Теперь никто его не спасет, не защитит.
1.
С такой скоростью в провинциальный город N не въезжали еще никогда. Черный джип, а за ним микроавтобус неслись по грунтовой дороге, по зажатой заборами узкой улице. За торопливым автомобилем поднималась густая туча серо-желтой пыли. Из-за заборов раздался вначале нерешительный лай, потом все более уверенный - лохматые охранники мгновенно опознали приезжих и «передали» соседям, как эстафету. Лай пологой волной проводил джип до перекрестка, где местный краеведческий музей врос в небольшой фруктовый садик. Джип остановился у крыльца, и лай затих, растворился в пасторально-хуторском пейзаже: артезианская колонка в зарослях мальв, местная девушка пронесла в ведре воду, расплескивая влагу на свои босые ноги. На велосипеде проехали парни с удочкой, тетка протащила мимо колонки равнодушную корову.
Один журналист, поездивший по Европе, заметил, что когда коровы становятся красивее женщин, так и знай: начинается заграница. А вот когда коровы так же спокойны, красивы и задушевны, как местные поселяне и поселянки, знай - ты в провинции. В провинции наша беспокойная нервная цивилизация не свирепствует, она раскалывает вам голову только в крупных городах. В городе N она отдыхает. Лихорадочная столичная озабоченность в городе N отпускает сразу на маленьком вокзальце, где всех приезжающих встречает какой-нибудь памятник, сидящий или стоящий, как все памятники, в неизбежно задумчивой позе. И погружаешься в первобытную жизнь маленького поселения с его хатами, птичьими дворами, огородами, свиньями, коровами, козами...
Из джипа и микроавтобуса вышли трое мужчин городского вида в идеально сидящих костюмах, белых рубашках и галстуках. Покашляли, сплевывая пыль, оглянулись. Город N сразу распахнулся взгляду, потому что он был весь - в ширину. Это вам не вертикали столицы! Там взгляд упирается то в холмы, то в бетонно-стеклянные многоэтажки. А здесь взгляд не упирается, он скользит поверх, фокус не наводится на резкость, а размывается вдали и сразу расслабляет приехавшего.
Но трое мужчин расслабляться и не думали. Один с дипломатом в руке поднялся по деревянным ступеням и вошел в музей. Двое оставшихся сразу стали доставать из микроавтобуса какие-то плоские ящики, рулоны бумаги, бухты веревки. Второй из приезжих, мужчина квадратной ширины, румяный и веселый, с приплюснутыми ушами бывшего борца, легко ворочал здоровенные ящики. Третий, помрачнее лицом, помогал первому мало, он стрелял вокруг умными острыми глазками. Но напрасно стрелял - провинциальный покой и тишина снова пали на сонный городок и поглотили его.
Внутри музея чиновника встретил директор, Иван Степаныч - худой, неторопливый, морщинистый и коричневый. И хранительница музея, Килина - маленькая, белолицая и улыбчивая, неопределенного возраста, в непременном платочке. Она постоянно находилась в движении, все время хлопотала.
Городской чиновник торопливо поздоровался, одной рукой достал визитную карточку, другой открыл дипломат, водруженный посреди директорского стола. Из дипломата молодой человек в костюме извлек бумаги с печатями и фирменные бланки.
Пока Иван Степаныч одевал очки, приезжий быстро заговорил:
- Я советник по культуре представительства Украины при штаб-квартире ООН. Вот мои документы. Вот, читайте, доверенность и приказ Министерства культуры. Послезавтра состоится выставка в Париже, и украинские раритеты должны быть представлены на ней в полном объеме. Вот опись произведений искусства, которые вы должны немедленно нам передать для выставки... Читайте, читайте!
- Но как же, так срочно... Мы не можем, у нас не готово... - попыталась встрять Килина.
- Глупости, - улыбнулся молодой человек, - мы привезли все необходимое для упаковки ценностей с собой.
- Но мы должны изучить... - заупрямился провинциальный хранитель.
- Изучать после будете, - нахмурился советник по культуре. - Ну? - обратился он к директору музея.
Тот снял очки, покачал головой в сомнении.
- Якось очень быстро выставка у вас сорганизовалась, - теряясь от натиска приезжего, сказал он. - Не знаю, чи маю я право...
В кабинет директора вошли двое сопровождающих советника по культуре, и сразу стало очень тесно.
- Скоро вы? - пробасил квадратный.
Иван Степаныч засомневался еще больше. Килина испуганно отступила за какой-то стеллажик. Второй приезжий, мрачнолицый, сказал:
- Уважаемые, документы в порядке. Так? Так. Чего вы хотите еще? Нам некогда тут с вами торчать.
- Да-да, - подтвердил советник, - на выставку не успеем. А тогда, знаете, нас не похвалят... Вот что, - решил он, - звоните руководству. Прямо сейчас.
- Прямо руководству? - перепугался директор музея.
Вдруг под окнами комнаты громко зазвучало:
- Типу-типу, типу-типу, типу-типу!
- Это еще что такое?! - подскочил стоящий у окна квадратный приезжий.
- Та ну! - смутилась Килина. - Это наша смотрительница, она кормит свой птичий двор... Хозяйство...
- Вы шо, совсем тут... - сказал квадратный. - Хозяйство у них! Вы понимаете, кто к вам приехал?! А ну, полетели бегом, как пуля из гранатомета!
Лица приезжих дышали нетерпением. Хозяева музея были в растерянности. Вдруг первый молодой человек, дипломатовладелец и советник, приобнял за плечи своих помощников с ласковой улыбкой:
- Господа, пару минут. Сейчас все будет улажено. - Те вышли, а он повернулся к музейщикам, усилив ласковость улыбки до предела: - Иван Степаныч, скажите, вы зарплату давно не получали?
Килина горестно покачала головой, директор пожал плечами.
- Та два месяца всего, - ответил он. - Бывало и довше.
- Вот, - развел руками советник. - А если не пойдете нам навстречу, я вообще не могу гарантировать получение вами каких-либо бюджетных средств в ближайшем году. Хотите зарплату получать? Вы ж бюджетники. Если министр будет вами недоволен, не получите денег из столицы.
Иван Степанович вновь стал изучать бумаги. Молодой человек в нетерпении барабанил пальцами по столу. Директор почесал в затылке, но все-таки не сдавался:
- Уточнить бы надо все ж... - Он близоруко глянул на визитку приезжего. - Вы, э-э... Дорогой товарыш Милинченко...
Милинченко громко выдохнул: «Ффух!», выхватил из сумочки на поясе мобильный телефон, торопливо нажал несколько кнопок.
- Здравствуйте, Милинченко беспокоит, - пробормотал он в трубку, - срочно переключите на министра. - Иван Степанович и Килина, открыв рты, глядели в испуге на решительные действия советника. - На совещании в парламенте? Тогда зама, быстренько!.. Витольд Дмитриевич? Ну, замечательно, что вы на месте! У нас выставка в Париже срывается. Не хотят передавать произведения. Что? Да вот, директор музея... Да, Покидько Иван Степанович... Включаю.
Он нажал кнопку громкой связи, и из динамика маленькой трубки загрохотали начальственные раскаты:
- Ты что, Покидько, там у себя в N совсем из ума выжил?! Ты кому мешаешь, паразит?! Все страны свои произведения привезут, а мы из-за тебя что, должны обос...ться? Ни копейки больше у меня не получишь!
Директор музея свою неторопливость совсем утратил, задергался:
- Витольд Дмитрич, мы щас, мы скоренько... А зарплатку бы... Звиняйте старика... Хто ж знал, шо такое дело...
- Решай с представителем. Гляди у меня! - проворчала трубка, и раздались гудки отбоя.
С этой минуты сонная провинциальность с музейщиков слетела. Были отперты двери в хранилище, засуетились все - и приезжие, и местные работники. Вызвана была для подмоги смотрительница со двора. Директор ходил, глядя в бумагу и бормоча:
- Предметы казацкого обихода времен Переяславского княжества: посуда, оружие, трубки - количеством четырнадцать единиц хранения... Златотканые плахты, женские украшения из венецианского стекла количеством семь единиц хранения... Императорский фарфор, жалованный польским и украинским шляхтичам, количеством двадцать две единицы хранения... Библия в золотом окладе с автографом и заметками на полях патриарха автокефальной церкви в Полтаве Мстислава, количеством одна единица... Скульптуры и картины из аристократических маетков князей Муравьевых, графа Потоцкого, количеством тринадцать единиц хранения...
Килина ходила за бормочущим директором, всплескивая горестно руками, но передавая требуемое пришельцам. Она отмечала на карточках какие-то данные. Их выхватывал из ее рук мрачный горожанин, заносил в свой портативный компьютер и возвращал. Не успели вспугнутые музейщики ничего толком осознать, как последняя картина была заколочена в плоский ящик и обвязана веревкой, последняя скульптура ловко обмотана бумагой и опущена в ящик со стружками. Так же мгновенно, но тщательно была упакована и посуда, и старинная одежда. В музее не осталось практически ничего. Все ценное, что годами накапливалось в краеведческом музее города N, перекочевало во вместительный микроавтобус и джип с невероятной быстротой.
Городские ястребы уселись в машины. Растерянный Иван Степанович подошел к задней дверце, робко постучал коричневым согнутым пальцем в стекло. Стекло плавно опустилось.
- Ну? - нетерпеливо спросил Милинченко.
- А як же... Ето... Когда вернете экспонаты?
- Сразу после выставки. Привезем, все по списку, самолично проверите... - Советник посмотрел на сомневающегося директора и спохватился: - Да! Вот, получите в счет тех двух месяцев и за текущий. И здесь в ведомости распишитесь. Только быстро!
Совсем ошеломленный директор взял из рук приезжего несколько денежных купюр, расписался не глядя. Машина мягко зарычала, рванулась с места - и все. Только пыль столбом.
Иван Степанович стоял и смотрел вслед туче пыли, оседающей на заборы проселочной улочки. Ну что ты будешь делать, если начальство распорядилось! И подписи все в полном порядке, и голос министерского работника знакомый, не поддельный. Но чуяло, чуяло директорское сердце что-то хамское в этом наезде на его музей. Что-то разбойничье.
И правильно чуяло.
Это было весной. Через два месяца, понукаемый постоянно плачущей Килиной, не дождавшейся возвращения произведений искусства, директор стал названивать в столицу. В любое министерство очень трудно дозвониться, это всем известно. Он звонил несколько дней. Его отсылали от одного абонента к другому. Тогда он попросил племянника, студента столичного университета, узнать про Париж и про выставку. Племянник за пару часов в Интернете все посмотрел и позвонил: да, была какая-то выставка. Но не было на ней никаких предметов украинского искусства, и не предусматривалось. А вот Мстиславская Библия в золотом окладе была продана на аукционе Сотби, в Лондоне...
Иван Степанович снова позвонил в министерство и, видимо, сказал неосторожные слова. Днем он был очень занят: праздновали Ивана Купала, и директор, как знаток всяческих обрядов, был приглашен. На местном пляже, маленьком и уютном, плескались дети, степенно окунались взрослые, ворковали горлицы. Со стороны реки застрекотали лодочные моторы, и голос, усиленный мегафоном, прокричал начало веселья. Берега реки еще больше заполнились людьми, а сама река - лодками с девушками в купальниках, в венках и русалочьих сетях. В катере - мужик, одетый, как Нептун или водяной. Полуголая молодежь в лодках подплывала к берегу и, напустив на лицо свирепость, окатывала водой всех, кто попадется под руку. Хохот, песни, хороводы и мегафонные причитания Купалы... Население провинциального города N отвязывалось вовсю.
А вечером к музею подъехал джип. В сумерках квадратный горожанин казался еще больше размером, а его мрачный товарищ - еще мрачнее. Не тратя даром ни одного лишнего слова, затиснув старика в тесном его кабинетике, они покрыли его трехэтажным матом, объяснили, что звонить никуда больше не следует, что ценности, наверное, застряли где-то на железнодорожной станции, а может, в министерстве решили их на другую выставку послать. И пусть директор заткнется, а если... Они не сказали, если что.
Когда они ушли, Иван Степанович обнаружил в трясущейся руке стодолларовую бумажку. А со стола, из папочки, что лежала теперь все время у телефона, исчезли документы. И предписание передать ценности на выставку, и копии карточек хранения - все. Что же получается? Получается, что ничего теперь никому не докажешь, а если дернешься, тебя же самого и посадят. За расхищение народных ценностей. Еще и в особых, наверное, крупных размерах.
Умудренный опытом еще в прошлые партийные времена, Иван Покидько назавтра срочно «заболел». Через пару недель он послал по почте заявление об уходе с должности по состоянию здоровья. Через месяц он уже работал в столовой местного санатория и о музее старался не вспоминать. На стенах музея остались копии картин, написанные местными художниками. На потертых коврах висело несколько шашек времен гражданской войны. От прежних исторических и художественных ценностей и следа не осталось. Музей остался пустым, и никаких художественных и исторических ценностей больше не хранил. Была лишь видимость - здание с табличкой. Он напоминал панцирь слоновой черепахи, выеденный изнутри рыбами-пираньями.
2.
Эти люди называли себя музейными рейдерами. Среди своих, конечно. Больше никто об их деятельности не догадывался. О настоящих рейдерах знает весь читающий мир: это те акулы бизнеса, кто захватывает компании без согласия акционеров, агрессивно покупая акции на открытых торгах. Общее у тех и других только одно - не подкопаешься и за руку не схватишь.
Есть такие законы природы, которые не обойти, как ни старайся. Закон охотника и дичи, закон естественного отбора. И так во всем! Вот и у арт-бизнеса тоже образовалась своя теневая сторона. В ней действовал закон противоестественного отбора. Именно в этой тени и рыскали музейные рейдеры. Никто ничего не знал ни о них, ни о самой постановке дела. Что само по себе говорит о таланте постановщиков.
Ну сами посудите: если есть нечто, что плохо лежит, то очень скоро оно лежать уже не будет. А если совсем откровенно - отбирают ведь порой и то, что лежит хорошо. Весь вопрос только в количестве денег. Группа музейных рейдеров действовала нагло, стремительно и эффективно. Музейным «бизнес-хищникам» не нужно было перекупать ни сами музеи, ни убирать их руководство. Их интересовало содержимое: картины, скульптуры, редкости. Подобно пираньям, они выедали сердцевину музейного собрания, оставляя лишь стены и работы, не представляющие особой художественной ценности. Оставалась табличка с надписью «Музей», оставалось лет сто не ремонтированное здание, оставались бесполезные сотрудники вместе со своим беднягой-директором. И все.
Схемы грабежа музеев были разработаны досконально. В какой-нибудь провинциальный город приезжала группа из трех-четырех человек. Каждый из них отвечал за свое направление. Один подробно изучил коллекцию провинциального музея и точно знал, какие именно ценности должна вывезти группа. Другой имел все бумаги и юридические разрешения. Третий обеспечивал транспорт и отвечал за упаковку предметов старины, чтобы они ни в коем случае не пострадали при перевозке.
В один отнюдь не прекрасный для музея день к директору входило несколько представительных мужчин. Приезжие совершенно не были похожи на бандитов или грабителей. У них была скорее внешность каких-нибудь чиновников, служащих государственного аппарата. Директору предъявляли серьезную бумагу. Например, это был официальный пресс-релиз выставки в представительстве ООН, где-нибудь в Берлине, Риме или Чикаго. Либо в национальной галерее Великобритании или США. Отдельно - любезное приглашение на выставку представителей культуры Украины. Выставка имела какое-нибудь громкое название - допустим, «Художники прошедшего тысячелетия». Или, скажем, «Имена в истории искусства». На другой бумажке, на фирменном бланке Министерства культуры, за подписью министра или замминистра директору музея господину Пупкину предписывалось вместе с экспертами отобрать раритеты для выставки.
Самое интересное, что все бумажки, как правило, были настоящие. И выставка действительно должна была скоро начаться. И министр был уверен, что музейные ценности поедут за границу! Просто по дороге ценности исчезали неизвестно куда.
Рейдерам-пираньям нужно было заставить медлительных провинциальных директоров музеев шевелиться быстрее. Оно и понятно: грабить положено молниеносно, чтобы жертвы не успевали опомниться. Жертвы обычно и не успевали, хотя и тут были возможны варианты - директор-дурак и директор-перестраховщик. С директором-перестраховщиком было так: он, получив в руки бумаги, звонил в министерство. Там его соединяли с руководителем отдела музеев. Он получал подтверждение всем полномочиям. Его просили поторопиться. Дальше все двигалось по описанному выше сценарию.
Директор-дурак при виде столичных чиновников тут же начинал суетиться перед ними. Просто по въевшейся привычке. А может, потому что дурак. Его научные сотрудники послушно выгребали из запасников и из экспозиции все ценное, все значимое. На произведения искусства здесь же заполнялись самые подробные сопроводительные карточки, плюс все сведения записывались в лэптоп сопровождающего чиновника. При интенсивной работе через час-другой произведения уже паковались в специальные ящики и грузились в автомобиль, специально (как объявлял чиновник) приспособленный для перевозки художественных ценностей. Директор-дурак еще крутился под ногами, пыхтел, пытался помогать грузчикам. Наконец, на последний ящик ставилась пломба, двери закрывались. Директор вытирал пот со лба. Чиновники жали его руку.
И ценности покидали провинциальный город навсегда.
Если через какое-то время руководство провинциального музея начинало бить тревогу, ему объясняли, что волноваться не следует, что работы переехали на другую выставку и скоро вернутся. Проходили месяцы и годы. Менялись правительства, министры и чиновники. Концов аферы было найти уже невозможно. Да и кто их будет искать, эти концы? Нищие музейщики? Нет. Музейщикам это явно не по карману. Заявлять в милицию? Помилуйте, это наивно: ей проплатили как раз за то, чтобы не искала. Конечно, пострадавшие могут обратиться в арбитражный суд с иском, но это очень дорого и бесконечно долго. А главное, совершенно бесполезно.
Отъем ценностей у государственного музея стал доходным бизнесом. Для этого достаточно купить действие, а точнее - бездействие нескольких чиновников из разных ведомств. Главная особенность музейных рейдеров - скоростные захваты ценностей. Рейдеры еще не сталкивались с сопротивлением руководства музея, хотя на всякий случай были готовы в открытую прибегать к шантажу и угрозам. Иногда интеллектуальная часть схемы была настолько совершенна, что вывезенные коллекции спокойно продавались на уважаемых аукционах.
Ничего этого не знала и знать не могла Тамара Петровна Сержантова, директор Ф-ского хранилища. В крохотном музее города Ф. хранилось много произведений искусства. Ну например, та часть эрмитажной коллекции, которая в тридцатые годы была отправлена в Украину и так и осталась в провинциальном музее. А еще уникальные западноевропейские деревянные скульптуры, дворцовая и храмовая мебель, картины европейских художников, фарфор из Мейсена, Севра и Лиможа. А кроме того, картины Левицкого, Боровиковского и других известных художников. И потому ничего нет удивительного в том, что однажды трое мужчин, чиновников от культуры, заехали в городок Ф. - чтобы посетить его музей.
Мощный джип ввинтился по асфальтированной улице в жиденький транспортный поток, за ним следовал микроавтобус. Старые «жигулята» и «запорожцы» отскакивали от бортов иномарок, как волны от корабля. Неширокий проспект увлекал вперед и вверх. На горе раскинул темно-зеленые крылья какой-то местный парк. На скамеечках парка сидело в тени много народу. Приезжие бросались в глаза особым хозяйственным выражением лица: так, что тут у нас еще интересного, куда пойти поглазеть? Местные опознавались по пустым бутылкам под ногами и полным - в руках.
Небольшой городок Ф. был замечателен своей необыкновенной компактностью, практически все достопримечательности находятся в центре. Главная достопримечательность - старый коренастый дуб, под которым останавливался Петр I. Есть несколько десятков маленьких городов, где находится такой дуб. Можно подумать, царь Петр обожал останавливаться именно под дубами, причем для этой цели объездил всю страну!..
Одноэтажные, теплой охры и неяркой желтизны дома дышали уютной провинциальностью. Всюду зелень, зелень - кружевная и густая, темная и изумрудная - это создавало особую атмосферу. Она проплывала над головой, теплая и нежная, солнечные зайчики пробивали листву, запрыгивали в машину и гонялись друг за другом на коленях молчаливых пассажиров.
Джип остановился на улице, где царил так называемый частный сектор. Здесь оказался кусочек настоящего села. Вдоль дороги паслись козы, на невысоких заборах сидели петухи, сквозь густую тень садов яркими белыми стенами сияли домики. Ладный небольшой домик местного Ф-ского музея возник среди фруктового сада.
Не успели трое мужчин подняться на крыльцо, как навстречу им вышла лично Тамара Петровна, немолодая женщина крупных форм. Вышла так поспешно, будто ждала милых гостей и выглядывала их в окошко.
- Добро пожалувать! - пропела Сержантова, острым своим взглядом распознавая в приезжих важных столичных птиц. - Прошу сичажже за стол! С дороги поесть, попить - это ж первое дело!
Мужчины немного растерялись.
- Да мы по дороге подкрепились, так что... - попытался продемонстрировать свою автономность главный чиновник. - Мы очень спешим... Вот моя визитка... Милинченко, советник по культуре...
- И слухать ничего не хочу! - замахала руками хозяйка музея. - Яка то еда по дороге?! Мы не видпустымо, поки не покормымо! Скажи им, Сашко! Шо ты в рот воды набрал?
Сашко, видимо, работник музея, дедуля размерами под стать своей начальнице, широко улыбнулся и сказал:
- Все будет от и до!
После долгих препирательств на заклание неожиданному гостеприимству были отданы помощники. Молодые люди прошли в залу, как ее назвал Сашко, большую и светлую, сплошь уставленную музейными экспонатами. Через залу их провели в соседнюю комнату, оказавшуюся крохотной кухней, и усадили на широкую лавку. Белые стены казались голубоватыми от свежей побелки. Темно-вишневый крашеный пол укрывали разноцветные домотканые коврики. В дверных проемах красовались полотняные портьеры, уснащенные вышивкой. Чистота и прохлада комнаты затопила приезжих до краев, только теперь заставив ощутить дорожный дискомфорт. Квадратный потер руки:
- А действительно, почему не перекусить. А, Вовчик?
- Давай, быстрее нажирайся, и за дело, - еще больше помрачнел Вовчик. - А у меня, Гена, гастрит...
Милинченко уволок грузную директрису в кабинет, разбирать бумаги и объяснять цель приезда. Тамара Петровна только глянула на подпись замминистра и сразу обрадовалась: да на такую выставку - с дорогой душой! Це ж во Хлоренции, да? Галерея Ухфици! Слыхала, слыхала... Берите самое лучшее! Они прошли в запасник, где Сержантова, дыша на советника по культуре чесночно-борщевым духом, подсовывала ему одно произведение за другим. Когда пришли его помощники, он вздохнул с облегчением...
Через некоторое время и бывшая эрмитажная коллекция, и западноевропейские деревянные скульптуры, и фарфор, и картины перекочевали в ящики и были погружены в машину. Тамара Петровна бегала между приезжими, задевая их широкими бедрами, пыталась помогать и бесконечно разговаривала.
- А можно мне с вами туда? А? В Хлоренцию, - умоляюще приложив руки к необъятной груди, залопотала под конец гостеприимная директриса музея.
Мужчины завели глаза к небу.
- Никак. Только по приглашению. В другой раз, - отрывисто сказал Милинченко. - А сейчас извините, очень спешим доставить на выставку ваши музейные произведения. До встречи! Было очень, очень...
Они торопливо уселись в свои автомобили и вырулили на улицу. Сержантова выскочила на перекресток и долго стояла там, глядя вслед машинам и помахивая полной рукой. Черный джип и микроавтобус уменьшались, исчезая среди зданий в стиле классицизма с портиками и лестничками, рождая странный контраст - современные машины и уездный городишко позапрошлого века, этакая уменьшенная копия Санкт-Петербурга, до которой еще не дотянулись руки столичных архитекторов с их тягой к чудовищному рационализму и минимализму...
Дед Сашко думал о том, что гости не доели борщ, такой густой и наваристый, ну ничего, отнесу кабанчику, и все будет от и до.
Тамара Петровна Сержантова думала о том, что за исполнительность ее должны, наверное, в столице как-нибудь отметить.
Молодые люди в джипе ни о чем не думали. О чем может думать пиранья, пожирающая свою добычу? Ни о чем, это просто ее еда. А ограбление музеев - просто работа. Вот и все.
3.
Милинченко лежал на узкой твердой кушетке и злился. Черт его понес на ночь глядя в этот крохотный городишко П.! Да еще одного. Шкаф и Черный сегодня заняты по заданию шефа, укрощают докторшу. А он поперся сюда. Не терпелось, видите ли, окончательно разобраться с директором музея.
На такого упрямого музейщика они наткнулись впервые. Само музейное собрание давно манило команду пиратов-рейдеров, работающих под началом министерского чиновника. Как сообщил им Чабанов, тут хранились серебряные оклады икон и сами иконы шестнадцатого-восемнадцатого веков, скифские женские украшения и посуда из золота, меди и серебра, уникальные гобелены, ювелирные украшения из католических костелов, которые подносились прихожанами к статуе Девы Марии, одеяния священников, гетманские одежды с дорогим мехом и драгоценными камнями. Имелись в музее и старинные уникальные книги, а сейчас антикварная книга в Европе на пике интереса! Много нашлось бы желающих купить.
Но в городе П. музей возглавлял странный человек, Марченко Макар Игнатьевич. На своем посту он проработал уже пятьдесят лет, а самому Гнатовичу, как называли его все сотрудники и многие жители города, стукнуло восемьдесят. Странность Марченко заключалась в том, что он был настоящим фанатом музейного дела.
В первый раз приехали рейдеры-разведчики в город П. для того, чтобы уточнить сведения о ценности музейного собрания в провинциальном городке. Так вышло, что приехали поздновато, в пять часов - время, когда экспозицию уже закрывают. Кто-то из ребят весело напророчил, что сегодня им в музей уже не попасть. «Тьфу на тебя», - сказали ему.
Подошли к музею. У входа пожилой работник ловко косил траву. Милинченко, бойкий руководитель группы рейдеров, обратился к нему с вопросом:
- Где директор музея?
- Нэма, - последовал лаконичный ответ.
Трое мужчин переглянулись.
- Ну как же так, мы приехали из столицы, тоже музейщики, собрали группу из сотрудников... Вот, хотели вашу экспозицию посмотреть.
- Коллеги, значить, - задумчиво произнес работник. Вдруг он решительно отставил косу в сторону и повел гостей в музей.
Они последовали за ним. Попадавшиеся навстречу бабушки-смотрительницы в пояс кланялись и здоровались с пожилым провожатым. Он оказался потрясающим экскурсоводом, рассказывал так, что заслушаешься. Забыв обо всем, пираты-пираньи бродили за этим высоким худощавым человеком, не замечая времени.
Потом он проводил гостей к джипу. Все тот же бойкий руководитель в костюме с иголочки спросил у старика:
- И все-таки, как увидеть директора музея?
- Вообще-то я и е директор. Токо после пяти часов вечера я не директор, а косарь, - сказал Макар Гнатович, берясь за косу и продолжая прерванную работу.
- Еще встретимся! - пообещала троица, мысленно подсчитывая прибыльность будущей аферы.
Однако Марченко оказался на редкость прозорливым и хитроумным человеком. Вскоре один крупный чиновник попросил у него старинную икону - она якобы понадобилась ему для свадьбы чиновничьего чада. Причем за это Гнатовичу пообещали и ремонт сделать, и крышу перекрыть, и даже муниципальную премию работникам выписать. Марченко категорически отказал. Как может скромный директор провинциального музея не подчиниться чиновнику?! А вот, оказывается, может! Чиновник затеял интригу, чтобы убрать строптивого музейщика. Но превосходящие номенклатурные силы ничего пока не могли поделать со скромным директором. Ему, кроме музея, ничего не было нужно. Да и жители города не давали в обиду Макара Игнатьевича.
Следующим шагом в работе музейных рейдеров была попытка выцыганить у Марченко редкий, единственный в мире набор скифской золотой посуды. Выхлопотали бумагу за действительной подписью министра. Согласно ей скифские изделия должны были отбыть на выставку в Брюссель. Марченко радушно принял рейдеров вместе с их бумажкой, сажал за стол, оставлял ночевать. Прочитав министерский циркуляр, огорчился до невозможности и, чуть не плача, показал им документ. Из него следовало, что изделия скифских мастеров находятся на реставрации. Гнатович прижимал руки к сердцу и уверял, что он бы с дорогой душой, но...
В следующий раз у Марченко была заготовлена новая отмазка: приглашение на участие в эрмитажной выставке «Скифское золото». Старый директор объяснил прибывшему советнику по культуре, что изделия уже в дороге. Да и задержатся они в Санкт-Петербурге надолго. Дескать, что поделаешь, обмен научными фондами.
Так хитрая изобретательность Макара Игнатьевича помогала ему удерживать музейное собрание от разграбления.
Рейдеры были готовы прибегнуть к криминальному варианту сценария. Правда, Чабанов пока удерживал их от этого. Надо было хорошенько все продумать, чтобы следов никто не нашел. Чтобы директор музея исчез основательно. Дескать, какой такой Марченко? А кто это? Нет такого человека, и не было никогда. Не существовало в природе. Воплотить в жизнь подобный сценарий было трудно, поскольку в городе П., где работал неугомонный Марченко, родились и учились с ним в школе несколько видных политиков, деятелей культуры и спорта. И со всеми Макар Игнатьевич состоял в переписке. И они время от времени помогали музею.
Трогать его было опасно. Но ведь сидит, гад, на настоящих ценностях!.. Витольд Дмитриевич Чабанов хмурился и говорил: «Буду думать». Но все же махнул на Милинченко рукой: хочется тебе поехать - езжай. И даже дал ему с собой пистолет. Все же один едешь, ребята заняты. Но это так, больше для внушения, чем для самозащиты. Попугать старика. Авось сдастся.
Последний раз Милинченко держал в руках оружие, когда принимал присягу после окончания института. Еще тогда тяжесть автомата внушила ему необыкновенный подъем. Ненадолго он почувствовал себя всесильным. И вот теперь пистолет «беретта» грел молодого парня. Ложась отдыхать, он не снял кобуру. Пусть будет, так спокойнее, мало ли... Несколько раз вынимал черный ствол, любовно гладил, рассматривал рисунок в круге на рукоятке. Тяжелый, но это ничего. Пятнадцать девятимиллиметровых пуль как-никак...
Милинченко не спалось. Он приехал вроде не поздно, часов в восемь вечера, но Макар Игнатьевич уже ложился спать и ничего слышать не хотел. «Если завтра утром опять начнет выдумывать и не давать скифскую посуду, пригрожу пистолетом. Что он себе вообразил - не подчиняться приказу замминистра!.. - думал Милинченко. В тесной комнатке было душно. - Чертовы селяне, запирают свои окна наглухо, дышать нечем. Надо выйти подышать».
Он вышел во двор. Ночь была такой не по-городскому темной, что если бы не острые точки звезд, казалось бы, что зажмурился. Сельская тишина оглушила гостя и даже немного напугала. Однако же и в туалет надо сходить, приспичило уже. Тропинка в удобства пролегала между аккуратно огороженных невысоким штакетником грядок, оставляя слева свинарник, справа - курятник, и лишь затем приводила в нужное место. Это он еще при свете запомнил. Держась рукой за штакетник, он двинулся по тропинке.
В это время кабанчик, которому тоже не спалось, засунул морду глубоко в пустое ведро в поисках остатков еды. Если бы он знал о свойствах звука усиливаться в замкнутом пространстве, а особенно о пугливых горожанах с оружием - он бы никогда не хрюкнул. Но он, к сожалению, знал только одно: жрать.
- У-у-у!!!
Гулкая звуковая волна ударила Милинченко в левое ухо, и он шарахнулся вбок, сминая какие-то палки и растения. Все самые ужасные мысли о гоголевском Вие, панночках-ведьмах и прочей нечисти пронеслись в его голове. В ужасе он выхватил пистолет, щелкнул предохранителем и начал палить в темную ворочающуюся глыбу за оградой. Глыба заверещала и затихла, но тут со стороны дома грозно забухали шаги, и Милинченко, не помня себя, стал палить в сторону шагов - до тех пор, пока не кончилась обойма.
В наступившей короткой тишине в его ушах еще отдавались выстрелы. Залаяли собаки, где-то неподалеку захлопали ставни, и он пришел в себя. Глазами, привыкшими к темноте, Милинченко рассмотрел на тропинке лежащую фигуру. Дрожащей рукой он достал из кармана брюк мобильный телефон и открыл крышку, чтобы посветить. Присел и поднес источник слабого голубоватого света к фигуре.
На земле лежал с простреленной головой директор музея. Было абсолютно и безнадежно ясно, что он мертв.
Частое дыхание разрывало грудь Милинченко, бешено заколотилось сердце, руки задрожали еще сильнее, по всем мышцам тела прошла мучительная судорога страха. Это катастрофа. Конец. Он все испортил. Теперь никто его не спасет, не защитит.