"Интерьер для убийцы", часть 17
...
Был бы где-то рядом психоаналитик, он бы сказал со скукой, что некоторые взрослые не любят своих детей, хотя никогда в этом не признаются - как так, это же «фу». А они просто подсознательно отождествляют маленького человека с тем, что они чувствовали в детстве, но не хотели чувствовать. Что-то не так было с ними там, далеко, и теперь они делают отрицательный перенос, антитрансфер. Вот почему дети беспокоят их, тревожат. А главное, в нашем торопливом расслоенном обществе ребенок - это просто еще один девайс, который надо завести, потому что так принято. Завести, настроить, окружить всей необходимой, самой современной периферией - и пусть растет себе.
Она с удивлением увидела два мира. В одном главной ценностью были деньги, только не простые, а большие. Здесь создавали и ликвидировали банки и финансовые пирамиды, переводили активы за границу и в валюту. Брали от жизни, а точнее, от того, что плохо лежало в этой стране, по максимуму. Ведь если не ты возьмешь, то кто-то другой. В этом мире просто и цинично использовали всех, кто слабее, врали на публике и даже во время молитвы. В другом мире тоже не все было распрекрасно, но зато существовали возможности для насыщения души. Оказывается, у девочки Ирочки есть душа, и ее нужно насыщать: беспричинной радостью, необременительным общением, увлечениями, общественными глупыми, но необходимыми занятиями, любовью. Ее затошнило от всех тех действий, что сопровождались словами «как все», «надо», «так принято». И захотелось сделать кого-то счастливым. Вот эту огромную, мучительно давящую любовь разделить, чтобы стало легче.
Родители ее не поняли: что это она лепечет, на каком языке? Она поссорилась с родителями. Потом сказала, что хочет жить одна, отдельно. Не хочет жить такой жизнью, как они. Она хочет заниматься экологией и спасением Земли от угрозы засорения пластиковыми пакетами. Мама и папа удивились так, как если бы компьютер заговорил. Если бы сказал: слышать я тебя, юзер, слышу, но выполнять команду погожу. А пока извини, сервер не найден.
Мама, которую сорвали с важных переговоров, устроила дочке истерику: «Я тебя вырастила! А ты! Дрянь!» И ударила Иру по лицу. Ну, не сдержалась мама. Во-первых, она вам не няня какая-нибудь, с детьми обращаться не умеет. А во-вторых, слишком неожиданно испортился ее модный современный девайс, и было непонятно, что делать и как скрыть это от всех подруг, которые деловые партнеры. Мама так расстроилась, что даже никуда не умчалась на ночь глядя, жить своей светской жизнью, а приняла что-то успокоительное.
Хватились ее только на следующий день. Потому что и Ира не отходила от компьютера, в интернете сидела, и папа заседал допоздна. А мама... Доктор сказал, что она выпила в пять раз больше таблеток, чем следовало по рецепту. По ошибке, конечно же, по ошибке! Случайная трагедия. Она просто забыла и потом выпила еще раз, это же очевидно. Большое спасибо (пятясь и кладя деньги в карман, говорил доктор), если что, я так и скажу.
Папа недолго был в шоке. Другая деловая женщина очень скоро утешила его в перерыве между заседаниями и переговорами. С дочерью папа больше не виделся. Ей выделили достаточный счет в банке и попросили не обращаться, если возникнут трудности. Сама выкручивайся, когда будет нужен апгрейд.
Девочка Ира сразу сильно повзрослела. У нее появилась главная цель в жизни.
И тайна.
С удивлением, как к кому-то постороннему, она прислушивалась к себе. Исследовала свои эмоции. Эмоции молчали, а может быть, подавлялись. Помнила ли она, что пришла в мамину спальню и заставила ее, полувменяемую, принять еще горсть таблеток? Иногда ей казалось, что это сон. Никуда она не ходила и ничего маме не давала. Может быть, мне так хотелось сделать, думала она, но я не сделала. Впрочем, ее это беспокоило все меньше, и в конце концов она действительно искренне забыла.
Зато она научилась получать желаемое без родительской помощи. Обнаружила в себе способность добиваться своего. Всякий раз, когда она встречала сопротивление, на щеке загоралась мамина пощечина. Она жгла и не давала отступить, и Ира делала просто чудеса. Должно быть, что-то светилось в ее глазах, потому что в таких случаях ей всегда уступали.
Ира не прикасалась к банковскому вкладу, из принципа зарабатывала сама. Скрывала, чья она дочь, выдумала себе биографию-для-других. Выучилась, получила профессию. До встречи с Половцевой работала журналисткой средней руки и даже не задумывалась особенно о каком-то будущем. Просто писала материалы. Ей платили неплохие гонорары, на этом, собственно, дело и заканчивалось.
Половцева ей предложила совсем другое. Теперь она могла уже не просто описывать, а самостоятельно придумывать сценарии праздников, которые затем стараниями той же Половцевой превращались в красочные шоу. Впервые в жизни она услышала оценку своих творений. Часто ее хвалили, реже - ругали. Но ни разу то, что выходило из-под ее рук, не оставалось незамеченным, как это было раньше.
Постепенно похвалы она стала воспринимать как нечто должное. Самооценка выросла до облаков. Ей казалось, что все, что ею пишется, достойно всяческих восхвалений. И вообще, без ее сценариев не состоялось бы ни одно мало-мальски достойное торжество. В этих размышлениях роль Половцевой постепенно отходила на второй план и терялась. Собственное «я» возвышалось, и его значимость становилось все мощнее.
К тому же вместе с работой у Половцевой она нашла Диму. Вот она, цель жизни, вот он, тот, с кем можно разделить груз любви. И все встало на свои места. Она больше ни в чем не сомневалась. Ну, почти.
Когда приходило время укладываться спать, а с ним бессонница, перед ней вставали тысячи вопросов. Вставали, выстраивались в шеренгу и требовали ответов. Неразборчивые их голоса сливались в ровный гул.
Часто вперед выходил один вопрос: так ли уж необходимо было убивать Нину Половцеву? Ответ всегда был один и тот же. Не было другого выхода. Да, она мать любимого человека, но ее обязательно надо было убить. Нина не хотела, чтоб они с Димой были вместе, чтобы поженились, в конце концов. Ведь мать имела на сына мощное влияние. Что, если он не решился бы на серьезный шаг без ее одобрения? А так вообще-то и лучше вышло. Зато Дима не будет всю жизнь метаться между двумя женщинами, не зная, которой угодить. Из них двоих должна была остаться только одна. Значит, жалеть не о чем, и заткнись, проклятый вопрос, становись обратно в строй.
Убийство - слишком сильное слово для того, что можно назвать вынужденной мерой в дизайне любви. Любовь тоже требует оформления. Правильно оформленная, она становится сильнее всего на свете. Вчера еще человек был тебе совсем чужим, а сегодня ты его полюбила, и теперь он - твоя собственность.
С момента возникновения любви этот второй человек перестает принадлежать себе самому. Его лицо, руки, походка, мимика, жесты, блеск глаз и смех становятся принадлежностью любящего. Ничего не остается в нем такого, что могло бы принадлежать только ему. Она все больше уверяла себя, что даже его мысли становились ее собственностью, поскольку она знала их содержание. Она настолько переплелась с ним, что могла рассказать, отчего он улыбнулся, вздохнул, нахмурился. Словом, он был ее вторым телом и второй душой, а иначе это была бы не любовь.
Размышления о любви неизбежно приводили ее к подготовленному для Димы сюрпризу: месту, где им предстояло жить. Как птичка, вьющая гнездо, она наполняла их жилище тайным смыслом, понятным только им двоим. Дима - гениальный фотограф, и поэтому будущее жилье надо превратить в фотостудию-трансформер. Разноцветные фоны будут там свисать от потолка до пола, будут меняться по необходимости. А еще - штативы для фотоаппаратов, зонтики, софиты, вентиляторы, гримировальные столики и специальная фотокамера для студийной съемки, стоившая бешеных денег.
Каждую деталь интерьера она любовно выискивала, долго присматривалась, пока не определяла ее целесообразность - после чего вещь покупалась и занимала место в гнездышке.
Это тайное занятие еще крепче привязывало Диму к ней.
Сейчас, когда все, что мешало, отступило, ее стало пугать постоянное присутствие Веры Лученко. Эта докторша смотрела таким пронзительным взглядом, что подчас казалось, будто та читает, словно в открытой книге, все, что накопилось в ее душе.
***
В дальнюю комнату, которая называлась «комната с кожаным диванчиком», заглянул сэр Кисин, заместитель Двинятина по работе с пациентами. Это был большой неторопливый кот, любимец решительно всех в ветеринарной клинике. Его легкая серая полосатость говорила о принадлежности к так называемым котам обыкновенным, но не мешала проявляться аристократичности. Кисин умел открывать двери лапой и входить с вопросительным выражением на морде: «Ну-с, как тут у нас дела?». И попробуй ему не доложить, будь ты хоть сам хозяин клиники Двинятин или только что принесенный в корзинке щенок.
Кисин внимательно оглядел собравшихся, послушал Веру некоторое время и все, конечно, понял. Он вздохнул. Любовь. Много чего он мог бы рассказать на эту вечную тему, но разве слова так важны? В жизни, господа мои, важны не слова, а поступки, а также хорошее питание, приличное общество и уютный диван. Это вам любой кот скажет.
Через минуту Кисин нашел удобное с его точки зрения место.
Вера исподтишка поглядывала на своих слушателей. От коньяка щеки Бориса Половцева порозовели под седой бородой. Время от времени он почесывал ее и хмурился. Что-то ему было непонятно, с чем-то он не соглашался. А на его коленях уютно пристроился кот. Казалось, Борис его не замечает, а если бы заметил - тут же прогнал бы, ведь он равнодушен к животным или вовсе не любит. Но Вера увидела, что Половцев-старший поглаживает ладонью кошачью голову. Это было очень трогательно.
Половцев-младший сильно загрустил во время рассказа, даже выстукивать ритм пальцами перестал. Марьяна слушала спокойно и заинтересованно, поглядывала с интересом на Диму, а на рассказчицу старалась смотреть искоса.
Любаша и Васильич сидели как заправская парочка, плечом к плечу, и совсем уже не скрывали, что принадлежат друг другу. Васильич был в том состоянии, когда мужчина во всем готов согласиться с женщиной, лишь бы в доме всегда можно было найти ласку и еду.
Лученко объяснила, что в ее рассказе-реконструкции об Ирине Снежко есть, конечно, белые пятна. Нет прямых доказательств того, что это она убила свою мать. Но есть здравый смысл и масса косвенных улик. Кроме того, перед нами - вся ее дальнейшая жизнь. А мы, психотерапевты, умеем распутывать ниточки судьбы, возвращаться по ним назад, к истокам.
Вы скажете, все равно много натяжек. Ну подумаешь, человек скрывал свое материальное положение. Однако где одна тайна, там и еще несколько. Прямого указания на то, что это именно она убивала, каких-то улик как не было, так и нет. Но если всего лишь предположить, что убийца - Снежко, то все становится на свои места. И если допустить означенную причину - то все сходится.
Она захотела Диму Половцева со всей нерастраченной силой любви. Именно на него она обрушила свою любовь.
- Ничего себе любовь! - сердито заметил Борис. - Сюжет из жизни больницы имени Павлова. И сама она оказалась редкой дрянью, и мы хороши. Не усекли. Девчонка калечила всех, кто оказывался на ее пути. Фу. Тоска и полный дурдом.
- Но все-таки это любовь, - мечтательно заметила Любаша.
- Ага, любовь, - фыркнул Борис. - Кувалда, а не любовь. Такой кувалдой можно ударить по всему самому... самому...
- Просто она придумала свой собственный мир, - сказала Вера, - где существует только она одна и ее фантазии.
- Не зря говорят, что любовь - это болезнь, - добавила Марьяна.
- Увы, да, - согласилась Лученко. - В этом конкретном случае из метафоры фраза превратилась в реальность. То, что Дима может не ответить ей взаимностью, не просто не допускалось - таких слов в словаре Иры просто не было, таких вариантов не существовало в ее сознании. Наоборот, ей казалось, что он охотно принимает все ее знаки внимания.
В любви вообще много чего кажется. Любовь очень многого не видит, даже того, что у нее под самым носом. А видит то, что хочет видеть. Странная и сложная вещь - любовь. Особенно часто об этом вспоминаешь в кабинете психотерапевта, куда каждый третий приходит с любовными проблемами. В упор не замечает влюбленный, например, лень, необязательность, привычку выпивать, несовпадение вкусов и тому подобное. Зато она есть, любовь. Остальное второстепенно. Есть любовь и нежность, они ярко пылают, и в этом огне нет места теням. Главное - есть «мы». Ничего, что ты бросил носки на кресло - я отнесу их в ванную сама. Я ведь люблю тебя, и вообще носки - это такая мелочь!
Кстати, не все знают, что у любви есть возраст. Идет время, любовь развивается и взрослеет. Нежности все меньше, а привычки все больше. И к недостаткам любимого человека привыкнуть почему-то нельзя. Они почему-то раздражают. Если стараешься, как раньше, не замечать - ходишь все время в раздражении. А кто это долго выдержит? Молодая любовь - возможно, но только не зрелая. Огонь еще есть, но он уже не освещает, не греет - обжигает. Правда, есть люди, готовые обжигаться постоянно, лишь бы любовь была. Не могут они без любви, потому что это форма их существования на планете Земля. Остальные говорят себе: все, больше никогда. И долго дуют на воду, пугаются кустов. Иногда всю оставшуюся жизнь.
И все же человек должен любить и быть любимым. Потому что иначе пропадает желание жить. Можно сколько угодно переносить нереализованные желания и мечты на другие материи и организмы, но рано или поздно они все равно выползут и накроют с головой. Страшно людям осознание этого: вот ты весь такой уникальный, со своим внутренним миром, со своими эмоциями, желанием любить - а никому не нужен.
Ирина Снежко не допускала, что она не нужна, что Дима может ее не любить. Она стала вить гнездо для них обоих, не сомневаясь, что парень будет абсолютно счастлив. Можно представить, как она радовалась, когда обнаружила: денег на том счету, к которому она все два года не притрагивалась, хватит на элитное и полностью обустроенное «гнездышко». Она планировала и чертила, она обсуждала с архитектором все детали этой квартиры, она уже видела ее в своем воображении - и в ней Диму. Она и он, вместе. Это было как приговор к счастью.
И тут Нина, Димина мать то ли что-то почувствовала своим материнским сердцем, то ли случайно вмешалась в эти нерушимые планы. Она вознамерилась познакомить его с девушкой, с естественной целью женить. И внуков наверняка ей хотелось, как всем нормальным мамам.
Наверное, в этот время пощечина на щеке Снежко запылала. Никто ничего у нее не сможет отобрать, ясное дело! Ни чья бы то ни было мать, ни Господь Бог. Она Половцеву предупредила - на своем языке, как могла. Так появились гнусные, но, в общем-то, пока беспомощные письма. Та не реагировала, во всяком случае, явно. Она продолжала давить на сына. И этим навлекла на себя смертельную опасность. Ну, дальше вы знаете - про гроб, отравление собаки. Когда Нина отправилась в овраг хоронить Ариадну, Снежко не колебалась ни секунды. У маньяков, кстати говоря, многое отлично получается вот так: непродуманно, импровизированно. И у нее отлично получилось. Например, как она убила Марину Боровицкую?
- Но зачем? - ворвался в рассказ Дима. - За что ее-то?
- Милый мой, это же так понятно. За то, что тебе глазки строила. Заигрывала с тобой. На чем я остановилась? Ага, продолжаю.
Собственно, маниакальность не обязательно патологическое состояние личности, а часто неистовое желание, чрезмерно напористое или неадекватное необходимости стремление к чему-либо. Но чем опасно такое маниакальное состояние? Незаметно оно переходит в психопатию, и человек становится неспособен к самоотчету. У него нет совести или какого-то раскаяния, примерно как у хищника, настигающего жертву. Маньяк к тому же в обычной жизни вполне милый человек, даже обаятельный и талантливый. Так вот, убийство Марины было задумано в секунду и выполнено в минуту. Снежко достала из сумочки флакон духов, облила ими сзади платье принцессы, дождалась, пока девушка окажется недалеко от огней - и толкнула ее. Искры от фейерверков так и сыпались, и девушка загорелась, словно факел.
Ловкость и мгновенная реакция убийцы на обстоятельства - просто поражают. Ведь это надо было дождаться, чтобы капризная девчонка прогнала охранников, придумать, как убить, изловчиться и брызнуть огнеопасной жидкостью в нужный момент, толкнуть в сторону петард!
Тут заговорил Борис.
- Хотелось бы еще узнать, для чего нужно было устраивать весь этот спектакль с общим сбором, - проворчал он.
- Это было единственное, что мне удалось придумать. Сами посудите: мне в милицию, что ли, идти со своими подозрениями насчет Снежко? Со своими догадками, ощущениями? Я-то была уверена, что убила она, но как эту уверенность подтвердить фактами? Оставалось только одно: как-то заставить ее саморазоблачиться. Я устроила так, чтобы вы все собрались, накалила атмосферу подозрительности до нужного градуса - и осталась поговорить с Димой. Накануне пришлось выяснить, можно ли нас будет подслушать, и оказалось, что маленькая каморка со швабрами и прочим инструментом находится как раз за тонкой стенкой комнаты, под лестницей. Мне сразу стало ясно, что Ирина будет подслушивать именно там. Хотя был риск, конечно. Могла выбрать другое место. Андрей Двинятин нас страховал на случай, если она ворвется с чем-то колюще-режущим.
- Так значит... - Димины щеки порозовели.
- Да, значит. Пришлось построить весь наш разговор так, чтобы Ирина себя проявила. А тебе пришлось побыть моим подопытным кроликом. Уж извини.
- Ну ладно, - опять встрял Борис. - Проявила она себя. Призналась. И что? Откуда у вас взялась уверенность, что Ирина не бросится с крыши? Или что этот Боровицкий ее не пристрелит? Почему вы с такой уверенностью все это провернули, как будто вы - Бог и распоряжаетесь нашей жизнью и смертью?
Вера прищурилась. Даже кот Кисин приподнял голову и с удивлением посмотрел на Бориса: дескать, мужик, ты чего? Потом встал с его колен, потянулся и мягко перетек под стол.
- Когда кто-то смеет брать ответственность на себя, это выглядит ужасно, да? За вас все решили, за бедненького. Нет, мне нужно было годик-другой колебаться, мучиться и терзаться. А она бы еще пару-тройку человек укокошила. Вам так бы хотелось?
- Да вы что! - Борис хотел было возмутиться, но увял.
Вера подождала еще, потом сказала:
- Конечно, это было непросто. Но я, к сожалению или к счастью, профессионал. И я знала, что Снежко не бросится вниз. Она не полная психопатка. Такая может не задумываясь убить другого, но себя? Нет, сама для себя она представляет огромную ценность.
- А Боровицкого вы тоже просчитали? - улыбнулся Васильич.
Кисин теперь лежал на диване между ним и Любашей и тихо мурчал.
- Конечно. Он ведь, несмотря на свою показную крутость, большой жизнелюб. А те, кому жизнь приятна, не могут убить. Чаще всего - не могут. Я рискнула и выиграла.
- Ну, а если б он ее и пристрелил, - не удержался Борис, - невелика бы была потеря.
Вера промолчала.
- Убийство вещь ужасная, думаете вы сейчас. Все вы. Но она ведь убивала из-за любви. А это где-то простительно. Может, вы так и не думаете - чувствуете где-то в глубине души. Слишком это яркий огонь для нас, бабочек. Сгорим, но погреемся. Да и я вас понимаю, чего там. И не только я. Снежко еще, может, и не такой большой срок получит. А все любовь.
Я давно думаю, что мы ничего не знаем о ней. А она о нас - все. Иначе почему она приходит как будто ниоткуда, из космоса, как вирус. Поражает внезапно и абсурдно. И ты, пораженный ею, желаешь человека, которого секунду назад не знал. Да и сейчас не знаешь, и за всю жизнь не узнаешь. Но жаждешь, горишь, и никого тебе не надо, кроме него. У нее много лиц. Каждому она дает свои страдания или радости. Каждый болеет ею по-своему. Большинство из нас, смертных, заболевает любовью как гриппом, несколько раз в жизни. Всякий раз, выздоровев, уверяешь себя: все. А потом оказывается, что иммунитет не приобретен или вирус эволюционировал, атаковал тебя с незащищенной стороны.
Это любовь. От нее лекарств нет, противоядия не найдено. Она переносится тяжело, а поражает кого угодно. Не передается никаким путем, если не хочет. А если хочет - бесконтактно длится годами. Только почему-то одни люди от любви взлетают и летят, увлекая с собой любимых, а другие - падают. Ирина Снежко, полюбив, убивает всех, кто ей может помешать, а одна моя пациентка решила из-за несчастной любви убить себя. Какие разные подходы к одной и той же вечной теме, вы не находите? А ведь вечным может быть только обновление, а нескончаемая любовь, похоже, лишь причиняет бесконечные страдания. Конца не хочешь, но он должен быть. Чтобы выздороветь, надо заболеть. Чтобы полюбить, надо разлюбить. Чтобы родиться, надо умереть.
Только ничего мы сами не решаем, все она решает за нас - любовь. Так что будьте осторожны: может, в эту самую минуту в вас прицелился голый крылатый карапуз с луком и стрелами.
Эпилог
Вера Алексеевна Лученко протянула девушке ярко раскрашенную картонную коробочку. Та взяла ее в руку и вздрогнула: коробка была совершенно невесомой.
- Я принесла вам подарок. Чтобы вы скорее выздоравливали.
- Мне? - От неожиданности откуда-то взялись силы, Виолетта села в кровати.
Вера помогла ей открыть коробочку, и... Из нее вылетели пестрые бабочки. Замелькали над головами врача и пациентки разноцветные крылья: ослепительно золотые с черным бархатом, с изумрудными павлиньими глазами, голубые, желтые, с замысловатыми волшебными узорами. Одни пролетели медленно и грациозно и сразу опустились на оконное стекло. Другие порхали под потолком. Эта нежная графика, этот сияющий танец на фоне белых больничных стен казался фантастическим.
Виолетта восторженным взглядом маленькой девочки следила за полетом бабочек.
- Греки считают, что бабочка - это душа человека, - сказала Вера. На ее халат уселась роскошная красавица с симметричными ярко-зелеными полосами на крыльях.
- Какие они красивые! - выдохнула девушка. - А как вы узнали, что первое прочитанное мною после реанимации слово было «бабочка»? А оказывается - это душа. Какие совершенные Божьи создания!
- Ваша не хуже, - тихо произнесла Вера.
Она положила на тумбочку цветной буклет. В нем рассказывалось, что бабочек легко можно собрать назад в коробку, что они живут в квартире даже дольше, чем на воле, и что кормить их можно каплями абрикосового нектара. Потом прикоснулась ко лбу девушки прохладной ладонью, кивнула и улыбнулась.
Когда она вышла из палаты, Рыбаков тревожно спросил:
- Ну? Как там Липунова?
- Поправляется, - заверила его Лученко.
Когда за Верой Алексеевной закрылась дверь, заполнявший грудь Виолетты ледяной ком, выросший тогда, когда она решила расправиться с собой самурайским способом, начал таять. И исчез. Впервые слезы ручьями потекли по щекам. Виолетта смотрела промытыми глазами на летающие трепетные экзотические цветы и чувствовала, как вместе с телом выздоравливает ее измученное любовью сердце.
Словно одна из бабочек и вправду была ее новой свободной душой.
2008 г.
Был бы где-то рядом психоаналитик, он бы сказал со скукой, что некоторые взрослые не любят своих детей, хотя никогда в этом не признаются - как так, это же «фу». А они просто подсознательно отождествляют маленького человека с тем, что они чувствовали в детстве, но не хотели чувствовать. Что-то не так было с ними там, далеко, и теперь они делают отрицательный перенос, антитрансфер. Вот почему дети беспокоят их, тревожат. А главное, в нашем торопливом расслоенном обществе ребенок - это просто еще один девайс, который надо завести, потому что так принято. Завести, настроить, окружить всей необходимой, самой современной периферией - и пусть растет себе.
Она с удивлением увидела два мира. В одном главной ценностью были деньги, только не простые, а большие. Здесь создавали и ликвидировали банки и финансовые пирамиды, переводили активы за границу и в валюту. Брали от жизни, а точнее, от того, что плохо лежало в этой стране, по максимуму. Ведь если не ты возьмешь, то кто-то другой. В этом мире просто и цинично использовали всех, кто слабее, врали на публике и даже во время молитвы. В другом мире тоже не все было распрекрасно, но зато существовали возможности для насыщения души. Оказывается, у девочки Ирочки есть душа, и ее нужно насыщать: беспричинной радостью, необременительным общением, увлечениями, общественными глупыми, но необходимыми занятиями, любовью. Ее затошнило от всех тех действий, что сопровождались словами «как все», «надо», «так принято». И захотелось сделать кого-то счастливым. Вот эту огромную, мучительно давящую любовь разделить, чтобы стало легче.
Родители ее не поняли: что это она лепечет, на каком языке? Она поссорилась с родителями. Потом сказала, что хочет жить одна, отдельно. Не хочет жить такой жизнью, как они. Она хочет заниматься экологией и спасением Земли от угрозы засорения пластиковыми пакетами. Мама и папа удивились так, как если бы компьютер заговорил. Если бы сказал: слышать я тебя, юзер, слышу, но выполнять команду погожу. А пока извини, сервер не найден.
Мама, которую сорвали с важных переговоров, устроила дочке истерику: «Я тебя вырастила! А ты! Дрянь!» И ударила Иру по лицу. Ну, не сдержалась мама. Во-первых, она вам не няня какая-нибудь, с детьми обращаться не умеет. А во-вторых, слишком неожиданно испортился ее модный современный девайс, и было непонятно, что делать и как скрыть это от всех подруг, которые деловые партнеры. Мама так расстроилась, что даже никуда не умчалась на ночь глядя, жить своей светской жизнью, а приняла что-то успокоительное.
Хватились ее только на следующий день. Потому что и Ира не отходила от компьютера, в интернете сидела, и папа заседал допоздна. А мама... Доктор сказал, что она выпила в пять раз больше таблеток, чем следовало по рецепту. По ошибке, конечно же, по ошибке! Случайная трагедия. Она просто забыла и потом выпила еще раз, это же очевидно. Большое спасибо (пятясь и кладя деньги в карман, говорил доктор), если что, я так и скажу.
Папа недолго был в шоке. Другая деловая женщина очень скоро утешила его в перерыве между заседаниями и переговорами. С дочерью папа больше не виделся. Ей выделили достаточный счет в банке и попросили не обращаться, если возникнут трудности. Сама выкручивайся, когда будет нужен апгрейд.
Девочка Ира сразу сильно повзрослела. У нее появилась главная цель в жизни.
И тайна.
С удивлением, как к кому-то постороннему, она прислушивалась к себе. Исследовала свои эмоции. Эмоции молчали, а может быть, подавлялись. Помнила ли она, что пришла в мамину спальню и заставила ее, полувменяемую, принять еще горсть таблеток? Иногда ей казалось, что это сон. Никуда она не ходила и ничего маме не давала. Может быть, мне так хотелось сделать, думала она, но я не сделала. Впрочем, ее это беспокоило все меньше, и в конце концов она действительно искренне забыла.
Зато она научилась получать желаемое без родительской помощи. Обнаружила в себе способность добиваться своего. Всякий раз, когда она встречала сопротивление, на щеке загоралась мамина пощечина. Она жгла и не давала отступить, и Ира делала просто чудеса. Должно быть, что-то светилось в ее глазах, потому что в таких случаях ей всегда уступали.
Ира не прикасалась к банковскому вкладу, из принципа зарабатывала сама. Скрывала, чья она дочь, выдумала себе биографию-для-других. Выучилась, получила профессию. До встречи с Половцевой работала журналисткой средней руки и даже не задумывалась особенно о каком-то будущем. Просто писала материалы. Ей платили неплохие гонорары, на этом, собственно, дело и заканчивалось.
Половцева ей предложила совсем другое. Теперь она могла уже не просто описывать, а самостоятельно придумывать сценарии праздников, которые затем стараниями той же Половцевой превращались в красочные шоу. Впервые в жизни она услышала оценку своих творений. Часто ее хвалили, реже - ругали. Но ни разу то, что выходило из-под ее рук, не оставалось незамеченным, как это было раньше.
Постепенно похвалы она стала воспринимать как нечто должное. Самооценка выросла до облаков. Ей казалось, что все, что ею пишется, достойно всяческих восхвалений. И вообще, без ее сценариев не состоялось бы ни одно мало-мальски достойное торжество. В этих размышлениях роль Половцевой постепенно отходила на второй план и терялась. Собственное «я» возвышалось, и его значимость становилось все мощнее.
К тому же вместе с работой у Половцевой она нашла Диму. Вот она, цель жизни, вот он, тот, с кем можно разделить груз любви. И все встало на свои места. Она больше ни в чем не сомневалась. Ну, почти.
Когда приходило время укладываться спать, а с ним бессонница, перед ней вставали тысячи вопросов. Вставали, выстраивались в шеренгу и требовали ответов. Неразборчивые их голоса сливались в ровный гул.
Часто вперед выходил один вопрос: так ли уж необходимо было убивать Нину Половцеву? Ответ всегда был один и тот же. Не было другого выхода. Да, она мать любимого человека, но ее обязательно надо было убить. Нина не хотела, чтоб они с Димой были вместе, чтобы поженились, в конце концов. Ведь мать имела на сына мощное влияние. Что, если он не решился бы на серьезный шаг без ее одобрения? А так вообще-то и лучше вышло. Зато Дима не будет всю жизнь метаться между двумя женщинами, не зная, которой угодить. Из них двоих должна была остаться только одна. Значит, жалеть не о чем, и заткнись, проклятый вопрос, становись обратно в строй.
Убийство - слишком сильное слово для того, что можно назвать вынужденной мерой в дизайне любви. Любовь тоже требует оформления. Правильно оформленная, она становится сильнее всего на свете. Вчера еще человек был тебе совсем чужим, а сегодня ты его полюбила, и теперь он - твоя собственность.
С момента возникновения любви этот второй человек перестает принадлежать себе самому. Его лицо, руки, походка, мимика, жесты, блеск глаз и смех становятся принадлежностью любящего. Ничего не остается в нем такого, что могло бы принадлежать только ему. Она все больше уверяла себя, что даже его мысли становились ее собственностью, поскольку она знала их содержание. Она настолько переплелась с ним, что могла рассказать, отчего он улыбнулся, вздохнул, нахмурился. Словом, он был ее вторым телом и второй душой, а иначе это была бы не любовь.
Размышления о любви неизбежно приводили ее к подготовленному для Димы сюрпризу: месту, где им предстояло жить. Как птичка, вьющая гнездо, она наполняла их жилище тайным смыслом, понятным только им двоим. Дима - гениальный фотограф, и поэтому будущее жилье надо превратить в фотостудию-трансформер. Разноцветные фоны будут там свисать от потолка до пола, будут меняться по необходимости. А еще - штативы для фотоаппаратов, зонтики, софиты, вентиляторы, гримировальные столики и специальная фотокамера для студийной съемки, стоившая бешеных денег.
Каждую деталь интерьера она любовно выискивала, долго присматривалась, пока не определяла ее целесообразность - после чего вещь покупалась и занимала место в гнездышке.
Это тайное занятие еще крепче привязывало Диму к ней.
Сейчас, когда все, что мешало, отступило, ее стало пугать постоянное присутствие Веры Лученко. Эта докторша смотрела таким пронзительным взглядом, что подчас казалось, будто та читает, словно в открытой книге, все, что накопилось в ее душе.
***
В дальнюю комнату, которая называлась «комната с кожаным диванчиком», заглянул сэр Кисин, заместитель Двинятина по работе с пациентами. Это был большой неторопливый кот, любимец решительно всех в ветеринарной клинике. Его легкая серая полосатость говорила о принадлежности к так называемым котам обыкновенным, но не мешала проявляться аристократичности. Кисин умел открывать двери лапой и входить с вопросительным выражением на морде: «Ну-с, как тут у нас дела?». И попробуй ему не доложить, будь ты хоть сам хозяин клиники Двинятин или только что принесенный в корзинке щенок.
Кисин внимательно оглядел собравшихся, послушал Веру некоторое время и все, конечно, понял. Он вздохнул. Любовь. Много чего он мог бы рассказать на эту вечную тему, но разве слова так важны? В жизни, господа мои, важны не слова, а поступки, а также хорошее питание, приличное общество и уютный диван. Это вам любой кот скажет.
Через минуту Кисин нашел удобное с его точки зрения место.
Вера исподтишка поглядывала на своих слушателей. От коньяка щеки Бориса Половцева порозовели под седой бородой. Время от времени он почесывал ее и хмурился. Что-то ему было непонятно, с чем-то он не соглашался. А на его коленях уютно пристроился кот. Казалось, Борис его не замечает, а если бы заметил - тут же прогнал бы, ведь он равнодушен к животным или вовсе не любит. Но Вера увидела, что Половцев-старший поглаживает ладонью кошачью голову. Это было очень трогательно.
Половцев-младший сильно загрустил во время рассказа, даже выстукивать ритм пальцами перестал. Марьяна слушала спокойно и заинтересованно, поглядывала с интересом на Диму, а на рассказчицу старалась смотреть искоса.
Любаша и Васильич сидели как заправская парочка, плечом к плечу, и совсем уже не скрывали, что принадлежат друг другу. Васильич был в том состоянии, когда мужчина во всем готов согласиться с женщиной, лишь бы в доме всегда можно было найти ласку и еду.
Лученко объяснила, что в ее рассказе-реконструкции об Ирине Снежко есть, конечно, белые пятна. Нет прямых доказательств того, что это она убила свою мать. Но есть здравый смысл и масса косвенных улик. Кроме того, перед нами - вся ее дальнейшая жизнь. А мы, психотерапевты, умеем распутывать ниточки судьбы, возвращаться по ним назад, к истокам.
Вы скажете, все равно много натяжек. Ну подумаешь, человек скрывал свое материальное положение. Однако где одна тайна, там и еще несколько. Прямого указания на то, что это именно она убивала, каких-то улик как не было, так и нет. Но если всего лишь предположить, что убийца - Снежко, то все становится на свои места. И если допустить означенную причину - то все сходится.
Она захотела Диму Половцева со всей нерастраченной силой любви. Именно на него она обрушила свою любовь.
- Ничего себе любовь! - сердито заметил Борис. - Сюжет из жизни больницы имени Павлова. И сама она оказалась редкой дрянью, и мы хороши. Не усекли. Девчонка калечила всех, кто оказывался на ее пути. Фу. Тоска и полный дурдом.
- Но все-таки это любовь, - мечтательно заметила Любаша.
- Ага, любовь, - фыркнул Борис. - Кувалда, а не любовь. Такой кувалдой можно ударить по всему самому... самому...
- Просто она придумала свой собственный мир, - сказала Вера, - где существует только она одна и ее фантазии.
- Не зря говорят, что любовь - это болезнь, - добавила Марьяна.
- Увы, да, - согласилась Лученко. - В этом конкретном случае из метафоры фраза превратилась в реальность. То, что Дима может не ответить ей взаимностью, не просто не допускалось - таких слов в словаре Иры просто не было, таких вариантов не существовало в ее сознании. Наоборот, ей казалось, что он охотно принимает все ее знаки внимания.
В любви вообще много чего кажется. Любовь очень многого не видит, даже того, что у нее под самым носом. А видит то, что хочет видеть. Странная и сложная вещь - любовь. Особенно часто об этом вспоминаешь в кабинете психотерапевта, куда каждый третий приходит с любовными проблемами. В упор не замечает влюбленный, например, лень, необязательность, привычку выпивать, несовпадение вкусов и тому подобное. Зато она есть, любовь. Остальное второстепенно. Есть любовь и нежность, они ярко пылают, и в этом огне нет места теням. Главное - есть «мы». Ничего, что ты бросил носки на кресло - я отнесу их в ванную сама. Я ведь люблю тебя, и вообще носки - это такая мелочь!
Кстати, не все знают, что у любви есть возраст. Идет время, любовь развивается и взрослеет. Нежности все меньше, а привычки все больше. И к недостаткам любимого человека привыкнуть почему-то нельзя. Они почему-то раздражают. Если стараешься, как раньше, не замечать - ходишь все время в раздражении. А кто это долго выдержит? Молодая любовь - возможно, но только не зрелая. Огонь еще есть, но он уже не освещает, не греет - обжигает. Правда, есть люди, готовые обжигаться постоянно, лишь бы любовь была. Не могут они без любви, потому что это форма их существования на планете Земля. Остальные говорят себе: все, больше никогда. И долго дуют на воду, пугаются кустов. Иногда всю оставшуюся жизнь.
И все же человек должен любить и быть любимым. Потому что иначе пропадает желание жить. Можно сколько угодно переносить нереализованные желания и мечты на другие материи и организмы, но рано или поздно они все равно выползут и накроют с головой. Страшно людям осознание этого: вот ты весь такой уникальный, со своим внутренним миром, со своими эмоциями, желанием любить - а никому не нужен.
Ирина Снежко не допускала, что она не нужна, что Дима может ее не любить. Она стала вить гнездо для них обоих, не сомневаясь, что парень будет абсолютно счастлив. Можно представить, как она радовалась, когда обнаружила: денег на том счету, к которому она все два года не притрагивалась, хватит на элитное и полностью обустроенное «гнездышко». Она планировала и чертила, она обсуждала с архитектором все детали этой квартиры, она уже видела ее в своем воображении - и в ней Диму. Она и он, вместе. Это было как приговор к счастью.
И тут Нина, Димина мать то ли что-то почувствовала своим материнским сердцем, то ли случайно вмешалась в эти нерушимые планы. Она вознамерилась познакомить его с девушкой, с естественной целью женить. И внуков наверняка ей хотелось, как всем нормальным мамам.
Наверное, в этот время пощечина на щеке Снежко запылала. Никто ничего у нее не сможет отобрать, ясное дело! Ни чья бы то ни было мать, ни Господь Бог. Она Половцеву предупредила - на своем языке, как могла. Так появились гнусные, но, в общем-то, пока беспомощные письма. Та не реагировала, во всяком случае, явно. Она продолжала давить на сына. И этим навлекла на себя смертельную опасность. Ну, дальше вы знаете - про гроб, отравление собаки. Когда Нина отправилась в овраг хоронить Ариадну, Снежко не колебалась ни секунды. У маньяков, кстати говоря, многое отлично получается вот так: непродуманно, импровизированно. И у нее отлично получилось. Например, как она убила Марину Боровицкую?
- Но зачем? - ворвался в рассказ Дима. - За что ее-то?
- Милый мой, это же так понятно. За то, что тебе глазки строила. Заигрывала с тобой. На чем я остановилась? Ага, продолжаю.
Собственно, маниакальность не обязательно патологическое состояние личности, а часто неистовое желание, чрезмерно напористое или неадекватное необходимости стремление к чему-либо. Но чем опасно такое маниакальное состояние? Незаметно оно переходит в психопатию, и человек становится неспособен к самоотчету. У него нет совести или какого-то раскаяния, примерно как у хищника, настигающего жертву. Маньяк к тому же в обычной жизни вполне милый человек, даже обаятельный и талантливый. Так вот, убийство Марины было задумано в секунду и выполнено в минуту. Снежко достала из сумочки флакон духов, облила ими сзади платье принцессы, дождалась, пока девушка окажется недалеко от огней - и толкнула ее. Искры от фейерверков так и сыпались, и девушка загорелась, словно факел.
Ловкость и мгновенная реакция убийцы на обстоятельства - просто поражают. Ведь это надо было дождаться, чтобы капризная девчонка прогнала охранников, придумать, как убить, изловчиться и брызнуть огнеопасной жидкостью в нужный момент, толкнуть в сторону петард!
Тут заговорил Борис.
- Хотелось бы еще узнать, для чего нужно было устраивать весь этот спектакль с общим сбором, - проворчал он.
- Это было единственное, что мне удалось придумать. Сами посудите: мне в милицию, что ли, идти со своими подозрениями насчет Снежко? Со своими догадками, ощущениями? Я-то была уверена, что убила она, но как эту уверенность подтвердить фактами? Оставалось только одно: как-то заставить ее саморазоблачиться. Я устроила так, чтобы вы все собрались, накалила атмосферу подозрительности до нужного градуса - и осталась поговорить с Димой. Накануне пришлось выяснить, можно ли нас будет подслушать, и оказалось, что маленькая каморка со швабрами и прочим инструментом находится как раз за тонкой стенкой комнаты, под лестницей. Мне сразу стало ясно, что Ирина будет подслушивать именно там. Хотя был риск, конечно. Могла выбрать другое место. Андрей Двинятин нас страховал на случай, если она ворвется с чем-то колюще-режущим.
- Так значит... - Димины щеки порозовели.
- Да, значит. Пришлось построить весь наш разговор так, чтобы Ирина себя проявила. А тебе пришлось побыть моим подопытным кроликом. Уж извини.
- Ну ладно, - опять встрял Борис. - Проявила она себя. Призналась. И что? Откуда у вас взялась уверенность, что Ирина не бросится с крыши? Или что этот Боровицкий ее не пристрелит? Почему вы с такой уверенностью все это провернули, как будто вы - Бог и распоряжаетесь нашей жизнью и смертью?
Вера прищурилась. Даже кот Кисин приподнял голову и с удивлением посмотрел на Бориса: дескать, мужик, ты чего? Потом встал с его колен, потянулся и мягко перетек под стол.
- Когда кто-то смеет брать ответственность на себя, это выглядит ужасно, да? За вас все решили, за бедненького. Нет, мне нужно было годик-другой колебаться, мучиться и терзаться. А она бы еще пару-тройку человек укокошила. Вам так бы хотелось?
- Да вы что! - Борис хотел было возмутиться, но увял.
Вера подождала еще, потом сказала:
- Конечно, это было непросто. Но я, к сожалению или к счастью, профессионал. И я знала, что Снежко не бросится вниз. Она не полная психопатка. Такая может не задумываясь убить другого, но себя? Нет, сама для себя она представляет огромную ценность.
- А Боровицкого вы тоже просчитали? - улыбнулся Васильич.
Кисин теперь лежал на диване между ним и Любашей и тихо мурчал.
- Конечно. Он ведь, несмотря на свою показную крутость, большой жизнелюб. А те, кому жизнь приятна, не могут убить. Чаще всего - не могут. Я рискнула и выиграла.
- Ну, а если б он ее и пристрелил, - не удержался Борис, - невелика бы была потеря.
Вера промолчала.
- Убийство вещь ужасная, думаете вы сейчас. Все вы. Но она ведь убивала из-за любви. А это где-то простительно. Может, вы так и не думаете - чувствуете где-то в глубине души. Слишком это яркий огонь для нас, бабочек. Сгорим, но погреемся. Да и я вас понимаю, чего там. И не только я. Снежко еще, может, и не такой большой срок получит. А все любовь.
Я давно думаю, что мы ничего не знаем о ней. А она о нас - все. Иначе почему она приходит как будто ниоткуда, из космоса, как вирус. Поражает внезапно и абсурдно. И ты, пораженный ею, желаешь человека, которого секунду назад не знал. Да и сейчас не знаешь, и за всю жизнь не узнаешь. Но жаждешь, горишь, и никого тебе не надо, кроме него. У нее много лиц. Каждому она дает свои страдания или радости. Каждый болеет ею по-своему. Большинство из нас, смертных, заболевает любовью как гриппом, несколько раз в жизни. Всякий раз, выздоровев, уверяешь себя: все. А потом оказывается, что иммунитет не приобретен или вирус эволюционировал, атаковал тебя с незащищенной стороны.
Это любовь. От нее лекарств нет, противоядия не найдено. Она переносится тяжело, а поражает кого угодно. Не передается никаким путем, если не хочет. А если хочет - бесконтактно длится годами. Только почему-то одни люди от любви взлетают и летят, увлекая с собой любимых, а другие - падают. Ирина Снежко, полюбив, убивает всех, кто ей может помешать, а одна моя пациентка решила из-за несчастной любви убить себя. Какие разные подходы к одной и той же вечной теме, вы не находите? А ведь вечным может быть только обновление, а нескончаемая любовь, похоже, лишь причиняет бесконечные страдания. Конца не хочешь, но он должен быть. Чтобы выздороветь, надо заболеть. Чтобы полюбить, надо разлюбить. Чтобы родиться, надо умереть.
Только ничего мы сами не решаем, все она решает за нас - любовь. Так что будьте осторожны: может, в эту самую минуту в вас прицелился голый крылатый карапуз с луком и стрелами.
Эпилог
Вера Алексеевна Лученко протянула девушке ярко раскрашенную картонную коробочку. Та взяла ее в руку и вздрогнула: коробка была совершенно невесомой.
- Я принесла вам подарок. Чтобы вы скорее выздоравливали.
- Мне? - От неожиданности откуда-то взялись силы, Виолетта села в кровати.
Вера помогла ей открыть коробочку, и... Из нее вылетели пестрые бабочки. Замелькали над головами врача и пациентки разноцветные крылья: ослепительно золотые с черным бархатом, с изумрудными павлиньими глазами, голубые, желтые, с замысловатыми волшебными узорами. Одни пролетели медленно и грациозно и сразу опустились на оконное стекло. Другие порхали под потолком. Эта нежная графика, этот сияющий танец на фоне белых больничных стен казался фантастическим.
Виолетта восторженным взглядом маленькой девочки следила за полетом бабочек.
- Греки считают, что бабочка - это душа человека, - сказала Вера. На ее халат уселась роскошная красавица с симметричными ярко-зелеными полосами на крыльях.
- Какие они красивые! - выдохнула девушка. - А как вы узнали, что первое прочитанное мною после реанимации слово было «бабочка»? А оказывается - это душа. Какие совершенные Божьи создания!
- Ваша не хуже, - тихо произнесла Вера.
Она положила на тумбочку цветной буклет. В нем рассказывалось, что бабочек легко можно собрать назад в коробку, что они живут в квартире даже дольше, чем на воле, и что кормить их можно каплями абрикосового нектара. Потом прикоснулась ко лбу девушки прохладной ладонью, кивнула и улыбнулась.
Когда она вышла из палаты, Рыбаков тревожно спросил:
- Ну? Как там Липунова?
- Поправляется, - заверила его Лученко.
Когда за Верой Алексеевной закрылась дверь, заполнявший грудь Виолетты ледяной ком, выросший тогда, когда она решила расправиться с собой самурайским способом, начал таять. И исчез. Впервые слезы ручьями потекли по щекам. Виолетта смотрела промытыми глазами на летающие трепетные экзотические цветы и чувствовала, как вместе с телом выздоравливает ее измученное любовью сердце.
Словно одна из бабочек и вправду была ее новой свободной душой.
2008 г.