"Грязные деньги", часть 23
(окончание 12-й главы)
У ворот сгрудились уцелевшие рабочие и охранники. Они и остановить сумасшедшего боялись, и убежать не решались. Вообще было непонятно, что делать, да и подумать толком об этом не успели - несколько минут всего прошло, какое там думать, тут бы отбежать подальше.
Десантник вытер лоб и посмотрел на них внимательным, нехорошим взглядом. Под его взглядом один человек, охранник, вздрогнул.
Виталий узнал его.
Тот самый, в пятнистом бушлате.
Человек уже догадался, развернулся, толкая соседей, рванулся к выходу. Перед ним расступились. Он бежал изо всех сил и кричал - ужасно, хрипло, нечеловечески.
Но Виталий не успел метнуть нож. Люди у ворот брызнули в стороны: на стройку с рычанием ворвался Тимур.
***
На следующий день после убийства. 4 декабря, вторник.
Вчера она чудом избежала гибели, которую почуяла близко, как никогда. Уснула измученная, выжатая досуха, без капли энергии. Но была надежда на что-то. Утро всегда приносило с собой радость, просто потому, что оно наступало, и верный Пай не давал заскучать, он лечил хозяйку от малейшей меланхолии. Но сегодняшнее утро побило все рекорды по количеству несчастий. Убили Антона, веселого человека, талантливого артиста. Эти оперуполномоченные подозревают, кажется, Андрея. Да ведь и сама Вера в ужасе: он бывший десантник, он ревновал. И телефон его вне зоны досягаемости. Даша Сотникова, подруга, назвала ее предательницей. И, как будто нарочно все так сошлось, Лидка Завьялова устроила сцену ревности, в итоге тоже отказалась от подруги. А еще могущественный депутат Чернобаев грозит смутными бедствиями.
Слишком много для одного человека, для маленькой хрупкой женщины.
Она ехала в метро, но не помнила, как вышла. В памяти зиял провал. Когда опомнилась, что-то вокруг было не в порядке. Окружающий мир вел себя странно. Вера медленно шла по улице, вдруг мучительно ясно увидела внутренним зрением: сейчас из-за угла повернет трамвай, люди начнут заходить, пересекая ей дорогу, а из трамвая выйдет женщина. И через пять секунд трамвай со скрежетом подъехал, двери раскрылись, впуская пассажиров. Из трамвая вышла пожилая женщина с клетчатой сумкой оглянулась, увидела Веру и подошла.
- Без четверти два, - сказала ей Вера.
- А... Спасибо, - Женщина испугалась и заспешила прочь.
«Она хотела спросить, который час. Я ответила, не дождавшись вопроса...»
Вера поняла, в чем дело. От сильного потрясения у нее включилось предвидение - вот таким болезненным приступом. Однажды так уже было, значит, и сейчас. Надо подождать, скоро отпустит. В этот раз к предвидению добавился новый симптом: обострилась всегдашняя проницательность, умение читать лица. Навстречу шли люди. Нос. Щеки. Веки. У этого давний бронхит, все никак не бросит курить, лучше бы ты бросил, будет плохо. Эта идет на работу со страхом, боится шефа, и у нее гастрит на нервной почве. Эта девушка возвращается домой, она счастлива, у нее любовь, но его родители готовят тебе неприятности. Этот изо всех сил держит осанку, он ходит в спортзал, но людей все равно боится, и сердце больное, только он еще не знает.
Она сейчас ощущала каждого человека, в секунду видела его прошлое и будущее, всю его личность, его чувства - одним узлом, музыкальным аккордом. И это было ужасно неприятно: казалось, голова сейчас взорвется. Вот навстречу идет обычный мужчина, но Вера видит его безобразно пьяным, опухшим, кричащим угрозы, она слышит даже отвратительный запах перегара, и его хватают, тащат куда-то. Но все это будет только вечером.
Вера изо всех сил сжала уши ладонями, прищурила глаза и побежала. Не видеть, не слышать ничего! А вслед ей неслась какофония человеческих мыслей, чувств, страданий.
Возле дома приступ начал проходить, ослабел и прошел, кажется, совсем. Во двор она входила уже почти нормальным человеком, но не вчерашней Верой Алексеевной Лученко. Потому что все гораздо серьезнее, чем приступ лавинообразных предощущений.
Она впервые почувствовала внутренний надлом, пустоту. Вечно она сражается с сильными мира сего, или со всякими ненормальными. Ведь убийцу, преступника нельзя назвать нормальным. Иногда она даже побеждает. И что? Что-то изменилось в мире? Ровным счетом ничего.
Вера Лученко суетится, барахтается, бьется как рыба об лед. Лечит людей, спасает, вытаскивает из ям, указывает направление жизни - вон туда иди, видишь, где свет? Видит, но не идет. И все начинается заново. Толку от ее деятельности нет никакого. Все по-прежнему: преступников не убавилось, хороших людей больше не стало.
Тогда зачем все это? И почему она продолжает заниматься этим? Непонятно.
Ведь, кажется, взрослый умный человек, опытный врач, тем более психотерапевт. Не рядовой то есть обыватель. Почему же она до сих пор не поняла, что это бессмысленно? Люди - это люди, они такие, какие есть. А ты надеешься, каждый раз вопреки всему надеешься, что они уйдут от тебя чуточку лучше, чем были до этого. Такая наивность даже не смешна, а достойна жалости.
«Вера Алексеевна, - подумала она, - а ведь ты инопланетянка. Это не твоя планета. Здесь ты чужая. Или душевнобольная. Если признать всех остальных нормальными, то ты... Кто?»
Она лежала на диване и беззвучно плакала. Слезы лились непрерывным ручейком. Вера вытирала их рукавом халата, они снова текли. Пай забился под диван и тихо поскуливал. Так прошел час и целая вечность.
А может быть, все дело вот в чем: ты, Вера Лученко, с детства почему-то решила - мы рождены, чтоб сказку сделать этим самым. Ну, может и не сказку, но чтобы хоть как-то. Хоть чего-то достичь, какой-то гармонии, совершить подвиг. Покорить вершину, проникнуть вглубь Земли, вылечить сотню больных. Ничего после этого не меняется, но почему-то надо. Нужно. Хочется. А когда ты спустилась с горы, выползла на поверхность Земли, вся трепеща от сознания своей значительности и хрюкая, допустим, простуженным носом... То почему-то очень важно, чтобы тебя со всех сторон подоткнули теплым одеялом и дали горячий чай с калиной. Казалось бы, там подвиги и спасение мира, а тут какой-то чай. Но в итоге, на самой какой-то последней ступеньке, чай с калиной важнее. И одеяло. И, главное, самое важное - тот, кто все это организует, вытрет твои сопли. Кто любит тебя страшненькую и разуверившуюся в человечестве.
Вера встала и потянулась за телефоном. Рука наткнулась на мокрый холодный нос спаниеля.
- Пай, мне только позвонить. Андрею.
Пес выскочил в прихожую, схватил зубами Верин тапок и стал носиться вокруг нее, цокая когтями по паркету и весело виляя хвостом.
- Отдай, воришка, это мое, - сказала Вера, с трудом отнимая у пса тапок. Она встала на колени, обеими руками схватила Пая за теплую морду и поцеловала, приговаривая:
- Солнце ты мое. Рыбка ты моя золотая.
Пес неистово облизал ее лицо, как будто пытаясь слизать с него всю усталость. Вера села в кресло, положила ладонь на гладкий бархатный, с серебристой звездочкой лоб Пая, а свободной рукой начала набирать номер. Но телефон успел зазвонить раньше.
- Вера? Верочка, я уже больше не могу, - сказал Андрей. - Мне надоело без тебя.
Она закрыла глаза. Если бы он знал, какая это музыка - его голос.
- Ну хочешь, я как-нибудь устроюсь так, чтобы и дом достроить, и с работой...
- Нет! Не хочу. Где ты?
- Вообще-то я приехал и стою тут недалеко. - Он удивился.
- Иди скорее ко мне.
Он выключил связь, ничего даже не ответив, не сказав «бегу» или «конечно». Вот глупый.
Пай рванулся ко входной двери, затанцевал возле нее, потом лег, уткнувшись носом в дверь. Через минуту она открылась, и Андрей не вошел, а ворвался. Они с Верой обнялись.
Хотя, конечно, правильнее будет сказать, что они обнимались втроем. Пай подпрыгивал, тявкал от счастья и обнимал их своими крепкими лапами.
Они обнимались, а Вере казалось, что они летят. Где-то она читала, что у ангелов одно крыло, и взлететь они могут лишь обнявшись. Ну, нам-то до ангелов сильно далеко. Да и не про ангелов это, а про людей. «А усы у него колючие. Но я ему не скажу».
- Что с тобой? - тихо спросил Андрей, когда они оторвались друг от друга. - Что случилось? Ну-ка, быстро на диван и рассказывать.
Рассказ длился очень долго, говорить было трудно. Так бывает, когда сильно замерзнешь или сонная - непослушные губы еле двигаются. Но если тебя обнимает сильная рука любимого мужчины, если он время от времени поглаживает тебя по плечу, по щеке - то говоришь дальше, и слова становятся уже не такими тяжелыми. А он слушает, не перебивает. Хотя она знает, как ему хочется воскликнуть что-нибудь вроде: «Почему не позвала? Почему не посоветовалась? Зачем сама полезла в это все? С ума сошла?!» Но молчит. И спасибо ему за это внимательное молчание. Наверное, это любовь. Наверное, любовь - это когда можешь сказать близкому на правах ближайшего, что он поступил не так, неправильно и глупо, по-дурацки и бессмысленно. Но не говоришь. Не хочешь ранить.
Вера закончила свой рассказ и почувствовала себя опустошенной. Но при этом ей полегчало. Груз был разделен на двоих и стал вдвое легче.
Андрей вздохнул, еще теснее прижал Веру к себе.
- Как ты могла подумать, что я мог? Ты же меня знаешь.
- Знаю. - Она прижалась к нему. - Ты ревнивец. Разве нет?
Сейчас уже можно было говорить все, любые глупости, и это было так здорово.
- Я-то ревнивец, - ответил Андрей, - но не до такой же степени. Про убийство Билибина вообще узнал сейчас от тебя.
- Мне казалось, что ты... Не то чтобы мог, но как-то рядом ходил.
Он хмыкнул.
- А ведь действительно, ходил. Я вчера вечером помчался в театр, причем даже не на машине - боялся от бешенства в аварию попасть. Знал, что артист там, но не знал, что с ним делать. Но хотел его как-то... обидеть. Вышел из метро, подошел, постоял, покурил. Сверху, из окон театра, слышалась музыка. Рояль. Я постоял, послушал, и мне стало неловко. Тут, понимаешь, такое дело... А я... Развернулся и пошел вниз, на Крещатик. А еще незадолго до того я тебя с ним видел. И как он тебе цветы дарит, и как домой подвозит.
Вера резко села.
- Ну что же это, Андрюша! Как ты можешь ревновать меня так глупо? Как ты не понимаешь - я не могу тебе изменить?
- Ну-ка, очень интересно. - Он улыбался.
- И не из каких-то высоких нравственных соображений, не потому, что боюсь согрешить - это все ерунда. И даже не потому, что я тебя люблю: я знаю людей, которые любят, но изменять это им не мешает.
- А почему?
- А потому, что я гордая женщина, и обман меня унизит! Я не могу опуститься до лжи, понимаешь? Перестану себя уважать. А уважать себя мне совершенно необходимо.
- Я понял, - серьезно сказал Двинятин. - Это аргумент. Только, пожалуйста, продолжай уважать себя и дальше.
Она ущипнула его и расслабилась.
- Ну вот, я ее утешаю, а она еще и щиплется.
Вера снова затуманилась.
- Ты шутишь, а ситуация серьезная, ты же понял. Что делать?
- Я знаю.
- Правда? - Вера с надеждой посмотрела на любимого.
- Абсолютно точно знаю. Нам нужно сейчас не спеша привести себя в порядок, одеться и сходить вместе в супермаркет.
- Я серьезно!
- И я серьезно. У тебя пустой холодильник. Ты же не хочешь начинать разбираться с проблемами на голодный желудок?
А ведь он прав, подумала Вера. И сразу захотела есть.
- Обещаю лично приготовить тебе что-то вкусненькое. Какое-нибудь такое блюдо, после которого проблемы мгновенно решаются.
Она уже улыбалась. Вера понимала, что Андрей специально говорит с ней в таком легком шутливом стиле, он сейчас и сам не знает, что они купят и приготовят, и вообще, что именно сейчас нужно говорить, просто наощупь движется в нужном направлении. Но ведь ей действительно становилось легче!
В магазине Андрей сказал: «Ты просто так походи, я куплю все что нужно». Ей это понравилось. Обычно, когда они вместе попадали в супермаркет, он пожимал плечами и утверждал, что ему все равно и все приготовленное его любимой женщиной будет вкусно, просто по умолчанию.
Он купил курицу, пакет мороженой спаржи, лук, шампиньоны, сухое красное вино. Подумал - и купил еще муки и сливочного масла. Вера рассеянно наблюдала.
- Ты забыл рис, - сказала она.
- Это будет без риса. Откуда ты знаешь?
- Догадалась, извини.
- Ну вот, хотел приготовить фрикасе и сделать тебе сюрприз.
- Для меня сюрприз уже то, что ты знаешь рецепт, не расстраивайся.
Она бросила в корзину, которую нес Андрей, баллончик взбитых сливок, несколько пакетов замороженных ягод и упаковку вафельных корзинок.
- Надо что-то спиртное, праздничное такое, нерядовое, - задумчиво произнес Андрей. - Ты любишь мартини, мне нравится шампанское. О! Не будем мелочиться, гулять так гулять, вот асти мартини, классное шампанское.
Вернулись домой. Настроение Веры становилось все более праздничным, хотя тревога ее еще не совсем отпустила. Она легла расслабленно на диван, руку опустила на гладкий теплый лоб Пая, глаза закрыла и слушала, как Андрей в углу, на кухне, приговаривает:
- Это у нас будет фрикасе. Слово французское, кажется, а курица наша. Отварить, потом мелко порезать. Обжарить спаржу с шампиньонами в сливочном масле. Соус, так: масло, мука, бульон, вино.
- Вкусно пахнет, - сказала Вера, не открывая глаз.
- Я же вытяжку включил.
- Такой запах я бы учуяла и из другого района. И звучит вкусно. Ты можешь сделать ягодные тарталетки?
- Это как?
- Ягоды разморозить, поместить их в корзиночки, украсить сливками.
- А ты не поможешь?
- Я сейчас буду занята, а ты сделай, это просто.
Вере в голову пришла интересная мысль, она встала и прошла к шкафу, в угол, отгороженный стеллажом. Пай начал бегать от нее к Андрею, не зная, к кому из хозяев приткнуться, подумал - и улегся в кресло. Он догадывался, что мужчине и женщине нужно побыть вдвоем.
- Царский ужин готов! - провозгласил Андрей. - Он же лечебно-профилактический. Ого!
Вера стояла у стеллажа. Неяркий свет обливал все ее фигуру в чем-то обтягивающем. Она включила медленную музыку, их любимый диск. Андрей тут же подошел, она протянула руки - и она начали медленно танцевать. Андрею кружил голову слабый запах Вериных духов, такой слабый, что казалось, это пахнет ее тело. Пай поднял голову в кресле и посмотрел на парочку, чуть склонив голову набок. Да, он сейчас точно лишний.
Музыка кончилась, танец продолжался в тишине. Объятия становились все крепче, сердца стучали быстрее, дыхание учащалось.
- Там... фрикасе, - прошептал Андрей. - Попробуем?
- Да, - выдохнула Вера, и притянула его к себе.
Они упали на диван. Любовь накатила на них теплой морской волной, Андрей зашептал что-то хрипло и страстно, но Вера пальчиком прикоснулась к его губам: не торопись. Она как будто боялась нарушить то хрупкое, что возникло после разлуки. Нежность пронизывала тела. Хотелось насладиться каждым мгновением, каждой клеточкой кожи, каждым вздохом. Дольше. Дольше. Еще... И тут взорвалась страсть. Пуговки ее элегантного костюмчика почти отрывались, не было терпения медленно их расстегивать, одежда взлетала вверх, точно фонтан, падала на пол, на кресло. А любовники наконец-то дорвались друг до друга, словно в первый раз.
Вера тихонько лежала у него на плече и чувствовала, что совершенно оттаяла. Весь окружающий мир снова стал почти совершенным. Еще парочка штрихов - и будет почти идеален.
- Ты же что-то хочешь сказать, милый, - шепнула она. - Говори, я слушаю.
- Мысли читаешь, как всегда. Я тебя не видел несколько лет и хочу говорить, говорить.
- Я привыкла, что ты молчун. Открываешься с новой стороны.
- Только вначале давай я нас покормлю. А?
Вера совсем забыла, что на свете существует еда. Она вся сейчас состояла из нежности, тепла и волн сонного покоя. Но от слов Андрея аппетит проснулся и заурчал, как котенок.
- Скорее!
Мужчина встал, завязав полотенце вокруг бедер, прикатил к постели столик на колесах.
- М-м-м... Вкусно. Это что-то не очень похожее на традиционное фрикасе, зато еще лучше.
- Потому что пара капель лимонного сока, оливковое масло вместо сливочного.
- Так готовить нельзя! Эта еда вызывает привыкание и наркотическую зависимость.
- Ничего, пойдем в твой гипнотарий, ты нас мигом вылечишь.
- Может быть, - ответила Вера с полным ртом. - А вот его не вылечу. Он хронический обжора.
Пай положил крупную голову на край постели, стоял неподвижно и ждал угощения, только хвост бешено вилял. Вера дала ему кусочек мяса, который мгновенно исчез в пасти.
- И нас от любви не вылечу. - Она нежно погладила руку мужчины. - От нее лекарств нет.
- И не надо. Хотя любовь разная бывает. Иногда такая странная. Помнишь, мы с тобой были в театре весной? - спросил Андрей.
Вера насторожилась.
- Ты редко соглашаешься со мной пойти.
Но Андрей заговорил совсем не о том, что тревожило ее при слове «театр».
- Это было «Насмешливое мое счастье». Спектакль идет у них еще с тех времен, когда моя мама с отцом были театралами. Тем не менее актеры старались. И к ним у меня претензий нет.
- А к кому есть? - осторожно спросила Вера.
- К Антон Палычу. Рассуждаю исключительно как обыватель. Смотри, он пишет Лике Мизиновой раз сто: приезжайте. И она ему то же самое: приезжайте. Тем не менее никто ни к кому не едет, связанный по рукам и ногам бытовыми условиями, а годами только намекает о любви и жалуется на одиночество. И Ольга Книппер тоже пишет, тоже чего-то скучает. Ну она-то, правда, приехала и крепенькую свою ручку на писателя наложила.
Любимая женщина сидела, подложив под спину подушку и укрывшись одеялом до подмышек. А ее любимый продолжал свою мысль.
- Что имеем? Имеем паламанатую жизнь со всех трех сторон. Книппер стенает, что не может бросить театр и быть рядом, Ликины упреки и себе и Чехову становятся все горше. О желчности самого Чехова и так все знают... И хочется сказать им: мать вашу так и перетак! - а надо было все бросать и приезжать. Вот просто - нахрен бросить дела, купить билет и ехать. И любить, если так приспичило. Что такого? Ведь «любовь - это же так просто!» (из какого-то старого фильма, кажись французского). Но нет. Не будем мы стремиться к любви, мы будем, твою дивизию, тянуть жилы из нее и из себя. Это ж намного интереснее, да? Ведь любовь - она что, она же быстро пройдет. А так мы все навсегда ее запомним, измучивши друг дружку до невозможности. И сочиним о ней пьесу, которую через сто лет будет смотреть некто Двинятин, и скрипеть зубами!
- А можно, я тоже немножечко поскриплю зубами? - робким котеночком замурлыкала женщина.
- Тебе-то зачем? Я только мысль закончу. В общем, девиз - «Я люблю тебя тем сильнее, чем ты дальше, и не приближайся ко мне, я боюсь разочароваться, увидеть образ реальный, действительный, живой, из плоти». И когда он не совпадет с моими фантазиями, то мне же будет больно, да доктор? А я не хочу больно.
- Это ты ко мне как к доктору обращаешься?
- Не-а. Это я как бы спорю с Чеховым. Он пишет: «Извольте, я женюсь... Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, - я не выдержу. Когда каждый день мне говорят все об одном и том же, одинаковым тоном, то я становлюсь лютым... Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше».
- Андрюша! Ну, у Чехова так все устроено... - Она пошевелила пальцами возле своего виска, - что ему нужна женщина... Как бы это сказать... Через большие паузы!
Андрей вздохнул.
- Видимо, есть в любви спринтеры с коротким дыханием, и есть выносливые стайеры. Одних хватает на изредка, на издалека, другие женщин не опасаются и готовы любить и подвергаться любви постоянно. - Он помолчал. - Да нет, я же понимаю, нет никаких гарантий, что с Ликой он был бы счастлив, и что она с ним. И что Ольга, не женив его на себе, вздохнула бы с облегчением в своих театрах. И что он написал бы больше, лучше, иначе - с той женой или другой, или вовсе без них.
- А ты, мой дорогой, в любви спринтер или стайер? - спросила Вера с лукавой провокационной интонацией.
- Вот сейчас стайер покажет тебе неслыханный олимпийский рекорд! - воскликнул Андрей, забираясь под одеяло. - Держись!
Зазвонил телефон. Любовники переглянулись.
- Твой, - сказал Андрей с сожалением.
Она посмотрела на него. Что поделаешь. Придется взять. Доктора не выключают телефонов.
- Слушаю.
- Здравствуйте, Вера Алексеевна, - услышала она мужской голос. - Осокоров беспокоит.
- Марк Игоревич? - немного растерянно ответила она. - Добрый день.
- Рад вас слышать. - Он говорил спокойно и дружелюбно, в трубке фоном слышалось негромкое гудение. - Прибуду в Киев часа через три.
- А... Но... Разве из самолета можно звонить? Это шутка?
- Можно только тем, у кого есть такие возможности. У меня они есть. - Он помолчал. - Не собирался перед вами рисоваться, простите, просто хотел попросить вас встретить меня. Мы бы тогда по пути в гостиницу многое успели обсудить. Но если вы не можете...
- Нет-нет, я приеду. Через три, говорите?
- Да. Спасибо и до встречи.
Вера задумчиво нажала кнопку отбоя.
- Кто звонил?
- Один человек. Знаменитость, между прочим, магнат и крупный меценат. Дядя моей бывшей пациентки. Надо его встретить в Борисполе...
Вера задумалась. Природа наградила ее тринадцатым чувством, чтобы она могла избежать опасности. Благодаря этому она всегда спасалась сама и спасала других, однако не раз жалела, что не предчувствует хорошего. А вот сейчас прозвучал слабый сигнал ожидания чего-то важного, радостного. Недавний кризис закончился, слабость исчезла. Она чувствовала прилив сил.
- Эй! - позвал Андрей. - Ты здесь?
- Здесь, здесь. Так что? Едем встретить?
- Кого, магната твоего?
- Да.
- Едем, конечно, - сказал Андрей.
Секунду они смотрели друг на друга.
И снова нырнули в постель.
У ворот сгрудились уцелевшие рабочие и охранники. Они и остановить сумасшедшего боялись, и убежать не решались. Вообще было непонятно, что делать, да и подумать толком об этом не успели - несколько минут всего прошло, какое там думать, тут бы отбежать подальше.
Десантник вытер лоб и посмотрел на них внимательным, нехорошим взглядом. Под его взглядом один человек, охранник, вздрогнул.
Виталий узнал его.
Тот самый, в пятнистом бушлате.
Человек уже догадался, развернулся, толкая соседей, рванулся к выходу. Перед ним расступились. Он бежал изо всех сил и кричал - ужасно, хрипло, нечеловечески.
Но Виталий не успел метнуть нож. Люди у ворот брызнули в стороны: на стройку с рычанием ворвался Тимур.
***
На следующий день после убийства. 4 декабря, вторник.
Вчера она чудом избежала гибели, которую почуяла близко, как никогда. Уснула измученная, выжатая досуха, без капли энергии. Но была надежда на что-то. Утро всегда приносило с собой радость, просто потому, что оно наступало, и верный Пай не давал заскучать, он лечил хозяйку от малейшей меланхолии. Но сегодняшнее утро побило все рекорды по количеству несчастий. Убили Антона, веселого человека, талантливого артиста. Эти оперуполномоченные подозревают, кажется, Андрея. Да ведь и сама Вера в ужасе: он бывший десантник, он ревновал. И телефон его вне зоны досягаемости. Даша Сотникова, подруга, назвала ее предательницей. И, как будто нарочно все так сошлось, Лидка Завьялова устроила сцену ревности, в итоге тоже отказалась от подруги. А еще могущественный депутат Чернобаев грозит смутными бедствиями.
Слишком много для одного человека, для маленькой хрупкой женщины.
Она ехала в метро, но не помнила, как вышла. В памяти зиял провал. Когда опомнилась, что-то вокруг было не в порядке. Окружающий мир вел себя странно. Вера медленно шла по улице, вдруг мучительно ясно увидела внутренним зрением: сейчас из-за угла повернет трамвай, люди начнут заходить, пересекая ей дорогу, а из трамвая выйдет женщина. И через пять секунд трамвай со скрежетом подъехал, двери раскрылись, впуская пассажиров. Из трамвая вышла пожилая женщина с клетчатой сумкой оглянулась, увидела Веру и подошла.
- Без четверти два, - сказала ей Вера.
- А... Спасибо, - Женщина испугалась и заспешила прочь.
«Она хотела спросить, который час. Я ответила, не дождавшись вопроса...»
Вера поняла, в чем дело. От сильного потрясения у нее включилось предвидение - вот таким болезненным приступом. Однажды так уже было, значит, и сейчас. Надо подождать, скоро отпустит. В этот раз к предвидению добавился новый симптом: обострилась всегдашняя проницательность, умение читать лица. Навстречу шли люди. Нос. Щеки. Веки. У этого давний бронхит, все никак не бросит курить, лучше бы ты бросил, будет плохо. Эта идет на работу со страхом, боится шефа, и у нее гастрит на нервной почве. Эта девушка возвращается домой, она счастлива, у нее любовь, но его родители готовят тебе неприятности. Этот изо всех сил держит осанку, он ходит в спортзал, но людей все равно боится, и сердце больное, только он еще не знает.
Она сейчас ощущала каждого человека, в секунду видела его прошлое и будущее, всю его личность, его чувства - одним узлом, музыкальным аккордом. И это было ужасно неприятно: казалось, голова сейчас взорвется. Вот навстречу идет обычный мужчина, но Вера видит его безобразно пьяным, опухшим, кричащим угрозы, она слышит даже отвратительный запах перегара, и его хватают, тащат куда-то. Но все это будет только вечером.
Вера изо всех сил сжала уши ладонями, прищурила глаза и побежала. Не видеть, не слышать ничего! А вслед ей неслась какофония человеческих мыслей, чувств, страданий.
Возле дома приступ начал проходить, ослабел и прошел, кажется, совсем. Во двор она входила уже почти нормальным человеком, но не вчерашней Верой Алексеевной Лученко. Потому что все гораздо серьезнее, чем приступ лавинообразных предощущений.
Она впервые почувствовала внутренний надлом, пустоту. Вечно она сражается с сильными мира сего, или со всякими ненормальными. Ведь убийцу, преступника нельзя назвать нормальным. Иногда она даже побеждает. И что? Что-то изменилось в мире? Ровным счетом ничего.
Вера Лученко суетится, барахтается, бьется как рыба об лед. Лечит людей, спасает, вытаскивает из ям, указывает направление жизни - вон туда иди, видишь, где свет? Видит, но не идет. И все начинается заново. Толку от ее деятельности нет никакого. Все по-прежнему: преступников не убавилось, хороших людей больше не стало.
Тогда зачем все это? И почему она продолжает заниматься этим? Непонятно.
Ведь, кажется, взрослый умный человек, опытный врач, тем более психотерапевт. Не рядовой то есть обыватель. Почему же она до сих пор не поняла, что это бессмысленно? Люди - это люди, они такие, какие есть. А ты надеешься, каждый раз вопреки всему надеешься, что они уйдут от тебя чуточку лучше, чем были до этого. Такая наивность даже не смешна, а достойна жалости.
«Вера Алексеевна, - подумала она, - а ведь ты инопланетянка. Это не твоя планета. Здесь ты чужая. Или душевнобольная. Если признать всех остальных нормальными, то ты... Кто?»
Она лежала на диване и беззвучно плакала. Слезы лились непрерывным ручейком. Вера вытирала их рукавом халата, они снова текли. Пай забился под диван и тихо поскуливал. Так прошел час и целая вечность.
А может быть, все дело вот в чем: ты, Вера Лученко, с детства почему-то решила - мы рождены, чтоб сказку сделать этим самым. Ну, может и не сказку, но чтобы хоть как-то. Хоть чего-то достичь, какой-то гармонии, совершить подвиг. Покорить вершину, проникнуть вглубь Земли, вылечить сотню больных. Ничего после этого не меняется, но почему-то надо. Нужно. Хочется. А когда ты спустилась с горы, выползла на поверхность Земли, вся трепеща от сознания своей значительности и хрюкая, допустим, простуженным носом... То почему-то очень важно, чтобы тебя со всех сторон подоткнули теплым одеялом и дали горячий чай с калиной. Казалось бы, там подвиги и спасение мира, а тут какой-то чай. Но в итоге, на самой какой-то последней ступеньке, чай с калиной важнее. И одеяло. И, главное, самое важное - тот, кто все это организует, вытрет твои сопли. Кто любит тебя страшненькую и разуверившуюся в человечестве.
Вера встала и потянулась за телефоном. Рука наткнулась на мокрый холодный нос спаниеля.
- Пай, мне только позвонить. Андрею.
Пес выскочил в прихожую, схватил зубами Верин тапок и стал носиться вокруг нее, цокая когтями по паркету и весело виляя хвостом.
- Отдай, воришка, это мое, - сказала Вера, с трудом отнимая у пса тапок. Она встала на колени, обеими руками схватила Пая за теплую морду и поцеловала, приговаривая:
- Солнце ты мое. Рыбка ты моя золотая.
Пес неистово облизал ее лицо, как будто пытаясь слизать с него всю усталость. Вера села в кресло, положила ладонь на гладкий бархатный, с серебристой звездочкой лоб Пая, а свободной рукой начала набирать номер. Но телефон успел зазвонить раньше.
- Вера? Верочка, я уже больше не могу, - сказал Андрей. - Мне надоело без тебя.
Она закрыла глаза. Если бы он знал, какая это музыка - его голос.
- Ну хочешь, я как-нибудь устроюсь так, чтобы и дом достроить, и с работой...
- Нет! Не хочу. Где ты?
- Вообще-то я приехал и стою тут недалеко. - Он удивился.
- Иди скорее ко мне.
Он выключил связь, ничего даже не ответив, не сказав «бегу» или «конечно». Вот глупый.
Пай рванулся ко входной двери, затанцевал возле нее, потом лег, уткнувшись носом в дверь. Через минуту она открылась, и Андрей не вошел, а ворвался. Они с Верой обнялись.
Хотя, конечно, правильнее будет сказать, что они обнимались втроем. Пай подпрыгивал, тявкал от счастья и обнимал их своими крепкими лапами.
Они обнимались, а Вере казалось, что они летят. Где-то она читала, что у ангелов одно крыло, и взлететь они могут лишь обнявшись. Ну, нам-то до ангелов сильно далеко. Да и не про ангелов это, а про людей. «А усы у него колючие. Но я ему не скажу».
- Что с тобой? - тихо спросил Андрей, когда они оторвались друг от друга. - Что случилось? Ну-ка, быстро на диван и рассказывать.
Рассказ длился очень долго, говорить было трудно. Так бывает, когда сильно замерзнешь или сонная - непослушные губы еле двигаются. Но если тебя обнимает сильная рука любимого мужчины, если он время от времени поглаживает тебя по плечу, по щеке - то говоришь дальше, и слова становятся уже не такими тяжелыми. А он слушает, не перебивает. Хотя она знает, как ему хочется воскликнуть что-нибудь вроде: «Почему не позвала? Почему не посоветовалась? Зачем сама полезла в это все? С ума сошла?!» Но молчит. И спасибо ему за это внимательное молчание. Наверное, это любовь. Наверное, любовь - это когда можешь сказать близкому на правах ближайшего, что он поступил не так, неправильно и глупо, по-дурацки и бессмысленно. Но не говоришь. Не хочешь ранить.
Вера закончила свой рассказ и почувствовала себя опустошенной. Но при этом ей полегчало. Груз был разделен на двоих и стал вдвое легче.
Андрей вздохнул, еще теснее прижал Веру к себе.
- Как ты могла подумать, что я мог? Ты же меня знаешь.
- Знаю. - Она прижалась к нему. - Ты ревнивец. Разве нет?
Сейчас уже можно было говорить все, любые глупости, и это было так здорово.
- Я-то ревнивец, - ответил Андрей, - но не до такой же степени. Про убийство Билибина вообще узнал сейчас от тебя.
- Мне казалось, что ты... Не то чтобы мог, но как-то рядом ходил.
Он хмыкнул.
- А ведь действительно, ходил. Я вчера вечером помчался в театр, причем даже не на машине - боялся от бешенства в аварию попасть. Знал, что артист там, но не знал, что с ним делать. Но хотел его как-то... обидеть. Вышел из метро, подошел, постоял, покурил. Сверху, из окон театра, слышалась музыка. Рояль. Я постоял, послушал, и мне стало неловко. Тут, понимаешь, такое дело... А я... Развернулся и пошел вниз, на Крещатик. А еще незадолго до того я тебя с ним видел. И как он тебе цветы дарит, и как домой подвозит.
Вера резко села.
- Ну что же это, Андрюша! Как ты можешь ревновать меня так глупо? Как ты не понимаешь - я не могу тебе изменить?
- Ну-ка, очень интересно. - Он улыбался.
- И не из каких-то высоких нравственных соображений, не потому, что боюсь согрешить - это все ерунда. И даже не потому, что я тебя люблю: я знаю людей, которые любят, но изменять это им не мешает.
- А почему?
- А потому, что я гордая женщина, и обман меня унизит! Я не могу опуститься до лжи, понимаешь? Перестану себя уважать. А уважать себя мне совершенно необходимо.
- Я понял, - серьезно сказал Двинятин. - Это аргумент. Только, пожалуйста, продолжай уважать себя и дальше.
Она ущипнула его и расслабилась.
- Ну вот, я ее утешаю, а она еще и щиплется.
Вера снова затуманилась.
- Ты шутишь, а ситуация серьезная, ты же понял. Что делать?
- Я знаю.
- Правда? - Вера с надеждой посмотрела на любимого.
- Абсолютно точно знаю. Нам нужно сейчас не спеша привести себя в порядок, одеться и сходить вместе в супермаркет.
- Я серьезно!
- И я серьезно. У тебя пустой холодильник. Ты же не хочешь начинать разбираться с проблемами на голодный желудок?
А ведь он прав, подумала Вера. И сразу захотела есть.
- Обещаю лично приготовить тебе что-то вкусненькое. Какое-нибудь такое блюдо, после которого проблемы мгновенно решаются.
Она уже улыбалась. Вера понимала, что Андрей специально говорит с ней в таком легком шутливом стиле, он сейчас и сам не знает, что они купят и приготовят, и вообще, что именно сейчас нужно говорить, просто наощупь движется в нужном направлении. Но ведь ей действительно становилось легче!
В магазине Андрей сказал: «Ты просто так походи, я куплю все что нужно». Ей это понравилось. Обычно, когда они вместе попадали в супермаркет, он пожимал плечами и утверждал, что ему все равно и все приготовленное его любимой женщиной будет вкусно, просто по умолчанию.
Он купил курицу, пакет мороженой спаржи, лук, шампиньоны, сухое красное вино. Подумал - и купил еще муки и сливочного масла. Вера рассеянно наблюдала.
- Ты забыл рис, - сказала она.
- Это будет без риса. Откуда ты знаешь?
- Догадалась, извини.
- Ну вот, хотел приготовить фрикасе и сделать тебе сюрприз.
- Для меня сюрприз уже то, что ты знаешь рецепт, не расстраивайся.
Она бросила в корзину, которую нес Андрей, баллончик взбитых сливок, несколько пакетов замороженных ягод и упаковку вафельных корзинок.
- Надо что-то спиртное, праздничное такое, нерядовое, - задумчиво произнес Андрей. - Ты любишь мартини, мне нравится шампанское. О! Не будем мелочиться, гулять так гулять, вот асти мартини, классное шампанское.
Вернулись домой. Настроение Веры становилось все более праздничным, хотя тревога ее еще не совсем отпустила. Она легла расслабленно на диван, руку опустила на гладкий теплый лоб Пая, глаза закрыла и слушала, как Андрей в углу, на кухне, приговаривает:
- Это у нас будет фрикасе. Слово французское, кажется, а курица наша. Отварить, потом мелко порезать. Обжарить спаржу с шампиньонами в сливочном масле. Соус, так: масло, мука, бульон, вино.
- Вкусно пахнет, - сказала Вера, не открывая глаз.
- Я же вытяжку включил.
- Такой запах я бы учуяла и из другого района. И звучит вкусно. Ты можешь сделать ягодные тарталетки?
- Это как?
- Ягоды разморозить, поместить их в корзиночки, украсить сливками.
- А ты не поможешь?
- Я сейчас буду занята, а ты сделай, это просто.
Вере в голову пришла интересная мысль, она встала и прошла к шкафу, в угол, отгороженный стеллажом. Пай начал бегать от нее к Андрею, не зная, к кому из хозяев приткнуться, подумал - и улегся в кресло. Он догадывался, что мужчине и женщине нужно побыть вдвоем.
- Царский ужин готов! - провозгласил Андрей. - Он же лечебно-профилактический. Ого!
Вера стояла у стеллажа. Неяркий свет обливал все ее фигуру в чем-то обтягивающем. Она включила медленную музыку, их любимый диск. Андрей тут же подошел, она протянула руки - и она начали медленно танцевать. Андрею кружил голову слабый запах Вериных духов, такой слабый, что казалось, это пахнет ее тело. Пай поднял голову в кресле и посмотрел на парочку, чуть склонив голову набок. Да, он сейчас точно лишний.
Музыка кончилась, танец продолжался в тишине. Объятия становились все крепче, сердца стучали быстрее, дыхание учащалось.
- Там... фрикасе, - прошептал Андрей. - Попробуем?
- Да, - выдохнула Вера, и притянула его к себе.
Они упали на диван. Любовь накатила на них теплой морской волной, Андрей зашептал что-то хрипло и страстно, но Вера пальчиком прикоснулась к его губам: не торопись. Она как будто боялась нарушить то хрупкое, что возникло после разлуки. Нежность пронизывала тела. Хотелось насладиться каждым мгновением, каждой клеточкой кожи, каждым вздохом. Дольше. Дольше. Еще... И тут взорвалась страсть. Пуговки ее элегантного костюмчика почти отрывались, не было терпения медленно их расстегивать, одежда взлетала вверх, точно фонтан, падала на пол, на кресло. А любовники наконец-то дорвались друг до друга, словно в первый раз.
Вера тихонько лежала у него на плече и чувствовала, что совершенно оттаяла. Весь окружающий мир снова стал почти совершенным. Еще парочка штрихов - и будет почти идеален.
- Ты же что-то хочешь сказать, милый, - шепнула она. - Говори, я слушаю.
- Мысли читаешь, как всегда. Я тебя не видел несколько лет и хочу говорить, говорить.
- Я привыкла, что ты молчун. Открываешься с новой стороны.
- Только вначале давай я нас покормлю. А?
Вера совсем забыла, что на свете существует еда. Она вся сейчас состояла из нежности, тепла и волн сонного покоя. Но от слов Андрея аппетит проснулся и заурчал, как котенок.
- Скорее!
Мужчина встал, завязав полотенце вокруг бедер, прикатил к постели столик на колесах.
- М-м-м... Вкусно. Это что-то не очень похожее на традиционное фрикасе, зато еще лучше.
- Потому что пара капель лимонного сока, оливковое масло вместо сливочного.
- Так готовить нельзя! Эта еда вызывает привыкание и наркотическую зависимость.
- Ничего, пойдем в твой гипнотарий, ты нас мигом вылечишь.
- Может быть, - ответила Вера с полным ртом. - А вот его не вылечу. Он хронический обжора.
Пай положил крупную голову на край постели, стоял неподвижно и ждал угощения, только хвост бешено вилял. Вера дала ему кусочек мяса, который мгновенно исчез в пасти.
- И нас от любви не вылечу. - Она нежно погладила руку мужчины. - От нее лекарств нет.
- И не надо. Хотя любовь разная бывает. Иногда такая странная. Помнишь, мы с тобой были в театре весной? - спросил Андрей.
Вера насторожилась.
- Ты редко соглашаешься со мной пойти.
Но Андрей заговорил совсем не о том, что тревожило ее при слове «театр».
- Это было «Насмешливое мое счастье». Спектакль идет у них еще с тех времен, когда моя мама с отцом были театралами. Тем не менее актеры старались. И к ним у меня претензий нет.
- А к кому есть? - осторожно спросила Вера.
- К Антон Палычу. Рассуждаю исключительно как обыватель. Смотри, он пишет Лике Мизиновой раз сто: приезжайте. И она ему то же самое: приезжайте. Тем не менее никто ни к кому не едет, связанный по рукам и ногам бытовыми условиями, а годами только намекает о любви и жалуется на одиночество. И Ольга Книппер тоже пишет, тоже чего-то скучает. Ну она-то, правда, приехала и крепенькую свою ручку на писателя наложила.
Любимая женщина сидела, подложив под спину подушку и укрывшись одеялом до подмышек. А ее любимый продолжал свою мысль.
- Что имеем? Имеем паламанатую жизнь со всех трех сторон. Книппер стенает, что не может бросить театр и быть рядом, Ликины упреки и себе и Чехову становятся все горше. О желчности самого Чехова и так все знают... И хочется сказать им: мать вашу так и перетак! - а надо было все бросать и приезжать. Вот просто - нахрен бросить дела, купить билет и ехать. И любить, если так приспичило. Что такого? Ведь «любовь - это же так просто!» (из какого-то старого фильма, кажись французского). Но нет. Не будем мы стремиться к любви, мы будем, твою дивизию, тянуть жилы из нее и из себя. Это ж намного интереснее, да? Ведь любовь - она что, она же быстро пройдет. А так мы все навсегда ее запомним, измучивши друг дружку до невозможности. И сочиним о ней пьесу, которую через сто лет будет смотреть некто Двинятин, и скрипеть зубами!
- А можно, я тоже немножечко поскриплю зубами? - робким котеночком замурлыкала женщина.
- Тебе-то зачем? Я только мысль закончу. В общем, девиз - «Я люблю тебя тем сильнее, чем ты дальше, и не приближайся ко мне, я боюсь разочароваться, увидеть образ реальный, действительный, живой, из плоти». И когда он не совпадет с моими фантазиями, то мне же будет больно, да доктор? А я не хочу больно.
- Это ты ко мне как к доктору обращаешься?
- Не-а. Это я как бы спорю с Чеховым. Он пишет: «Извольте, я женюсь... Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, - я не выдержу. Когда каждый день мне говорят все об одном и том же, одинаковым тоном, то я становлюсь лютым... Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше».
- Андрюша! Ну, у Чехова так все устроено... - Она пошевелила пальцами возле своего виска, - что ему нужна женщина... Как бы это сказать... Через большие паузы!
Андрей вздохнул.
- Видимо, есть в любви спринтеры с коротким дыханием, и есть выносливые стайеры. Одних хватает на изредка, на издалека, другие женщин не опасаются и готовы любить и подвергаться любви постоянно. - Он помолчал. - Да нет, я же понимаю, нет никаких гарантий, что с Ликой он был бы счастлив, и что она с ним. И что Ольга, не женив его на себе, вздохнула бы с облегчением в своих театрах. И что он написал бы больше, лучше, иначе - с той женой или другой, или вовсе без них.
- А ты, мой дорогой, в любви спринтер или стайер? - спросила Вера с лукавой провокационной интонацией.
- Вот сейчас стайер покажет тебе неслыханный олимпийский рекорд! - воскликнул Андрей, забираясь под одеяло. - Держись!
Зазвонил телефон. Любовники переглянулись.
- Твой, - сказал Андрей с сожалением.
Она посмотрела на него. Что поделаешь. Придется взять. Доктора не выключают телефонов.
- Слушаю.
- Здравствуйте, Вера Алексеевна, - услышала она мужской голос. - Осокоров беспокоит.
- Марк Игоревич? - немного растерянно ответила она. - Добрый день.
- Рад вас слышать. - Он говорил спокойно и дружелюбно, в трубке фоном слышалось негромкое гудение. - Прибуду в Киев часа через три.
- А... Но... Разве из самолета можно звонить? Это шутка?
- Можно только тем, у кого есть такие возможности. У меня они есть. - Он помолчал. - Не собирался перед вами рисоваться, простите, просто хотел попросить вас встретить меня. Мы бы тогда по пути в гостиницу многое успели обсудить. Но если вы не можете...
- Нет-нет, я приеду. Через три, говорите?
- Да. Спасибо и до встречи.
Вера задумчиво нажала кнопку отбоя.
- Кто звонил?
- Один человек. Знаменитость, между прочим, магнат и крупный меценат. Дядя моей бывшей пациентки. Надо его встретить в Борисполе...
Вера задумалась. Природа наградила ее тринадцатым чувством, чтобы она могла избежать опасности. Благодаря этому она всегда спасалась сама и спасала других, однако не раз жалела, что не предчувствует хорошего. А вот сейчас прозвучал слабый сигнал ожидания чего-то важного, радостного. Недавний кризис закончился, слабость исчезла. Она чувствовала прилив сил.
- Эй! - позвал Андрей. - Ты здесь?
- Здесь, здесь. Так что? Едем встретить?
- Кого, магната твоего?
- Да.
- Едем, конечно, - сказал Андрей.
Секунду они смотрели друг на друга.
И снова нырнули в постель.