(no subject)
Всего пяток прибавил бог к этой цифре 37,
Всего пять лет накинул к жизни плотской.
И в 42 закончил и Рассел, и Джо Дассен,
И в 42 закончил наш Высоцкий.
Не нужен нынче револьвер, чтоб замолчал поэт,
Он сердцем пел - и сердце разорвалось !
Он знал - ему до смерти петь, не знал лишь сколько лет,
А оставалось петь такая малость.
Но на дворе двадцатый век, остался голос жить,
Записан он на дисках и кассетах.
А пленки столько на земле, что если разложить,
То можно ею обернуть планету.
И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,
И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен, о чем он пел не знаем мы совсем -
Высоцкий пел о нашей жизни скотской.
Он пел о том, о чем молчат, себя сжигая, пел,
Свою большую совесть в мир обрушив.
По лезвию ножа ходил, винил, кричал, хрипел
И резал в кровь свою и наши души.
И этих ран не залечить и не перевязать,
Вдруг замолчал-и холодом подуло…
Хоть умер от инфаркта он, но можем мы сказать:
За всех за нас он лег виском на дуло.
(Валентин Гафт)
Всего пять лет накинул к жизни плотской.
И в 42 закончил и Рассел, и Джо Дассен,
И в 42 закончил наш Высоцкий.
Не нужен нынче револьвер, чтоб замолчал поэт,
Он сердцем пел - и сердце разорвалось !
Он знал - ему до смерти петь, не знал лишь сколько лет,
А оставалось петь такая малость.
Но на дворе двадцатый век, остался голос жить,
Записан он на дисках и кассетах.
А пленки столько на земле, что если разложить,
То можно ею обернуть планету.
И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,
И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен, о чем он пел не знаем мы совсем -
Высоцкий пел о нашей жизни скотской.
Он пел о том, о чем молчат, себя сжигая, пел,
Свою большую совесть в мир обрушив.
По лезвию ножа ходил, винил, кричал, хрипел
И резал в кровь свою и наши души.
И этих ран не залечить и не перевязать,
Вдруг замолчал-и холодом подуло…
Хоть умер от инфаркта он, но можем мы сказать:
За всех за нас он лег виском на дуло.
(Валентин Гафт)