ЧТО НАМ ДАЛА ОТКРЫТОСТЬ ЗАПАДУ? Юбилейное. Часть 2
Начало здесь.
Оригинал взят у domestic_lynx в ЧТО НАМ ДАЛА ОТКРЫТОСТЬ ЗАПАДУ? Юбилейное. Часть 2
Необходимость и благотворность открытости, тесной связи с Западом, даже более того - слияния с ним в единое целое (ведь мы же европейцы, европейцы, чёрт побери!) - всё это не подвергалось ни малейшему сомнению. Распространено мнение, что жаждала этого маленькая кучка интеллигентов, а народу было фиолетово - Запад-не Запад, а были б гроши да харчи хороши. Разумеется, любой народ живёт простыми интересами. Но интеллигенция, особенно та, которая имеет доступ к СМИ, оказала решающее влияние на то, что ворота «осаждённой крепости» были широко распахнуты и началось братание, как когда-то на фронтах Первой мировой. Ну а к чему приводит братание - это давно известно.
То, что развал произошёл настолько легко и быстро, что изумил даже ЦРУ, которое работало над этим делом с возникновения СССР, объясняется в значительной мере тем, что наша интеллигенция и вообще руководящий класс, всегда имел прозападную ориентацию.
У нас никогда не было настоящего национализма. Русским это вообще как-то не свойственно. Русские не умеют ценить себя, уважать свои достижения, отстаивать собственные интересы. Русские не умеют гордиться силой и влиянием своей страны, напротив, сила вызывает у них подозрение, они её скорее стыдятся. История с Чехословакией 1968 г., вернее, интеллигентская реакция на неё - выдающийся образец такой психологии. Наша страна отстояла зону своих интересов - и вместо того, чтобы в воздух чепчики бросать - наши интеллигенты завывают уж которое десятилетие: как это ужасно, жестоко, бесчеловечно и прочая, прочая, прочая. И развёрнуто стыдятся своей страны, её правительства, её армии и всего остального. Есть даже стишок, Городницкого, кажется: «Танк горит на перекрёстке улиц, хорошо, что этот танк горит», т.е. поэт радуется, что горит танк его страны. А что, надо было сдать Чехословакию НАТО, как это было сделано двадцать лет спустя? Тогда бы интеллигенция возрадовалась торжеству общечеловеческих ценностей. Таково было (и есть) состояние сознания значительной части советской интеллигенции. Сколь значительной части? Я бы определила так: практически всей за вычетом каких-то очень отдельных бородатых русофилов. Вдумайтесь: любить и ценить свой народ, гордиться им и хотеть быть русским - у нас это всегда была своего рода секта, или кружок по интересам, но никогда не мейнстрим.
Мейнстрим был прозападный. Быть принятым на Западе, чтоб сочли тебя таким же европейцем, как они, - вот оно русское счастье. Это очень давнее чувство. «Варвар! Чего ни делали мы, чтобы попасть в другой чин, сколько поклонов и миллионов потрачено, чтобы заслужить повышения в европейцы, чтобы своими сочла нас Европа - ничто не берёт!» - писал ещё Салтыков-Щедрин («Признаки времени»). Я и сама помню то дивное чувство, что тебя вроде как за свою держат на Западе. Держали уж они меня или не держали - сказать трудно; может, они такими вопросами вообще не заморачивались. Но факт остаётся фактом: выше определённого уровня они русских в своих организациях не пускают; не пустили и меня.
К чему я это всё рассказываю? А вот к чему: мы так легко и беспрепятственно открылись Западу, потому что духовно были к этому готовы. Мы готовы были действовать по его наущению, копировать, пойти в ученики, в обслугу - на всё были внутренне готовы.
Теперь, наконец, о том, к чему это привело.
Прежде всего, это привело к разрушению промышленности. В настоящее время отечественные товары - это своего рода экзотика. Масштабы деиндустриализации становятся ясными, когда вспомнишь, где и кем работали родители и деды и где работают, соответственно, дети и внуки. Распространено мнение, что промышленность убила приватизация: заводы попали в руки людей, далёких от знания дела, ну, они и загубили. Это было, но не тут корень зла. Наша промышленность, вообще хозяйство находилось на более низком уровне, чем в передовых странах. Помните, в Перестройку с вожделением и мазохистским восторгом перечисляли, какие мы отсталые: и горючего, и металла, и того, и сего расходуем в разы больше для производства того же самого, чем наши небесные учителя - западники. Да, это было именно так. За исключением военных отраслей, где мы, по-видимому, были на уровне, поскольку иначе не получится поддерживать военный паритет, так вот за вычетом этих отраслей - наша промышленность была не первого ряда. Открыть страну для чужой продукции означало загубить свою промышленность. Тут не требовалось быть особым мудрецом, чтобы сообразить, что именно так и будет. Об этом обстоятельно писал Фридрих Лист в книге «Национальная система политической экономии» в начале XIX века. Если ставится задача развить ту или иную отрасль собственной промышленности, надо не пускать товары этой отрасли на свой рынок, иначе потребитель будет предпочитать иностранный товар (в чём его житейски можно понять), и своя промышленность, и без того не слишком передовая, рухнет совсем. Этот сценарий был у нас разыгран как по нотам. В эпоху кооперативов начала развиваться швейная, трикотажная промышленность (это не требует больших начальных инвестиций), но была загублена валом турецкого и китайского ширпотреба.
Особенно быстро гибли высокотехнологические отрасли, что попроще, поближе к земле - то выживало. Породистое и сложное вообще хрупко и гибнет первым. В разы сжалось станкостроение (по некоторым данным, от него осталось 10%). Заводы превратились в склады или, если расположены в козырном месте, - в стильные лофты, офисы или торгово-развлекательные центры. Такова, например, судьба завода им. Серго Орджоникидзе, на третьем кольце. Электроламповый завод на Электрозаводской стал офисным центром. Некоторые частично сохранились, сильно ужавшись, вроде Электродного, возле которого у меня офис. Когда-то у меня работала уборщицей бывшая работница этого завода, по-советски гордившаяся, что её изделия летали в космос. Промышленность, которая была не первого уровня, ещё более понизилась в уровне. Это не всегда можно увидеть, глядя в статистические ведомости, но это так. Например, пару лет назад я была в Шауляе, в Литве. Про то, что там выпускали телевизоры - никто и не вспоминает, но вот была в окрестностях мебельная фабрика. Теперь её мебель не нужна, и она выпускает паллеты - поддоны, которые требуются для вилочных погрузчиков. Этих поддонов нужно всегда много, всем они нужны - ну и выпускают. Предприятие формально не закрылось, но спустилось на несколько ступенек ниже.
Так происходило и происходит повсюду, где менее развитая страна внезапно и полностью открывается более развитой. Это явление даже получило название эффекта Ванека-Райнерта «Гибель лучших». Оно, например, наблюдалось после объединения Италии, когда были сняты таможенные границы между более и менее промышленно развитыми областями.
Поэтому все без исключения страны, которые развивали у себя промышленность, использовали протекционистские меры. Загородившись от иностранной конкуренции, они тем самым усиливали конкуренцию внутри страны - на это обращал внимание Ф.Лист, что было могучим средством воспитания промышленного класса. Именно поэтому, вероятно, Маркс называл протекционизм «фабрикацией фабрикантов». Причём этот путь прошли ВСЕ промышленно развитые страны. Вот что пишет Энгельс в статье «ПРОТЕКЦИОНИЗМ И СВОБОДА ТОРГОВЛИ»:
“Под крылышком протекционизма и развилась в Англии в течение последней трети XVIII века система современной промышленности - производство при помощи машин, приводимых в движение паром.
Франция в течение почти двухсот лет окружала свою промышленность настоящей китайской стеной покровительственных и запретительных пошлин и достигла в производстве всех предметов роскоши и художественных изделий такого превосходства, которое Англия даже не решалась оспаривать.
А Америка, которая во время Гражданской войны 1861 г. была неожиданно предоставлена самой себе, должна была изыскать средства удовлетворения внезапно возникшего спроса на всякого рода промышленные изделия, и она могла это сделать, только создав свою собственную отечественную промышленность. С прекращением войны прекратился также и вызванный ею спрос; но новая промышленность осталась и должна была столкнуться с английской конкуренцией. Благодаря войне в Америке созрело понимание того, что народу в тридцать пять миллионов человек, способному удвоить свою численность в течение самое большее сорока лет, обладающему такими огромными ресурсами и окруженному соседями, которые еще много лет должны будут заниматься по преимуществу земледелием, - что такому народу «предначертана миссия» («manifest destiny»)[415] стать независимым от иностранной промышленности в отношении главных предметов потребления в мирное время так же, как и в военное. И тогда Америка ввела протекционизм.
Лет пятнадцать тому назад мне пришлось ехать в вагоне железной дороги с одним интеллигентным коммерсантом из Глазго, связанным, по-видимому, с железоделательной промышленностью. Когда речь зашла об Америке, он стал потчевать меня старыми фритрейдерскими разглагольствованиями: «Непостижимо, что такие ловкие дельцы, как американцы, платят дань своим местным металлопромышленникам и фабрикантам, тогда как они могли бы купить те же товары, если не лучшие, гораздо дешевле в нашей стране». И он приводил мне примеры, показывавшие, какими высокими налогами обременяют себя американцы, чтобы обогащать нескольких алчных металлопромышленников. «Думаю, - отвечал я, - что в этом вопросе есть и другая сторона. Вы знаете, что Америка в отношении угля, водной энергии, железных и других руд, дешевых продуктов питания, отечественного хлопка и других видов сырья обладает такими ресурсами и преимуществами, каких не имеет ни одна европейская страна, и что эти ресурсы могут только тогда получить полное развитие, когда Америка сделается промышленной страной. Вы должны также признать, что в настоящее время такой многочисленный народ, как американцы, не может существовать только сельским хозяйством, что это было бы равносильно обречению себя на вечное варварство и подчиненное положение; ни один великий народ не может в наше время жить без собственной промышленности. Но если Америка должна стать промышленной страной и если у нее есть все шансы на то, чтобы не только догнать, но и перегнать своих соперников, то перед ней открываются два пути: или, придерживаясь свободы торговли, в течение, скажем, пятидесяти лет вести чрезвычайно обременительную конкурентную борьбу против английской промышленности, опередившей американскую почти на сто лет; или же покровительственными пошлинами преградить доступ английским промышленным изделиям, скажем, на двадцать пять лет, с почти абсолютной уверенностью в том, что по истечении этих двадцати пяти лет американская промышленность будет в состоянии занять независимое положение на свободном мировом рынке. Какой из двух путей самый дешевый и самый короткий? Вот в чем вопрос.”
Любопытно, что в XIX веке Англия учила всех свободе торговли: ТОГДА она была выгодна. Свободная торговля вообще выгодна тому, кто сегодня экономически силён. Но так было не всегда. Когда-то, во времена Генриха VII, Англия была бедной страной, а король, получивший воспитание во Франции, заметил, как народ там богатеет на обработке шерсти. И он, а затем его потомки, упорно создавали с помощью разумного протекционизма шерстяную отрасль Англии. Это потом явились Адам Смит и особенно Давид Рикардо и стали всех учить свободе торговли.
Ровно тот же путь прошла Америка. Она сто пятьдесят лет выращивала свою сталелитейную промышленность под защитой строгого протекционизма, а теперь учит всех благодетельности открытой экономики. Это понятно: сегодня Америка в позиции сильного, как когда-то была Англия по отношению к Америке.
Так что гибель нашей промышленности при «воссоединении» с Западом - это не какое-то удивительное происшествие, которого ну никто не мог предвидеть, что-то происходящее в космосе или на обратной стороне Луны. Вовсе нет, такое происходило в истории, об этом обстоятельно писали старинные экономисты и даже т.н. «основоположники», которых, как принято считать, наши учёные только и делали, что штудировали вдоль и поперёк.
Потеряв свою промышленность, мы быстрым темпом стали утрачивать науку и образование. Потому что и то, и другое имеет смысл только в интересах и в контексте промышленности. Мы вмиг стали незанятыми, праздными, нетрудовыми людьми. Наше образование как-то вмиг из политехнического стало дамским. Вся эта психология, социология, экономика, политология, языки и изячные искусства - всё это по большей части материал для small talk’a, а не деловые умения. И это понятно. Поскольку промышленности нет, деловые умения и не нужны. Товарищ моего сына, получивший техническое образование, инженером не работает, а пошёл получать второе образование - экономическое. С ним сподручнее засесть в приличный офис.
Нечто подобное произошло после смерти Петра I, когда деловые знания были отодвинуты изучением галантерейного обращения. Правда, масштаб явления был не так велик, но интересен тренд. Но об этом в следующий раз.
Следующая часть тут.
Оригинал взят у domestic_lynx в ЧТО НАМ ДАЛА ОТКРЫТОСТЬ ЗАПАДУ? Юбилейное. Часть 2
Необходимость и благотворность открытости, тесной связи с Западом, даже более того - слияния с ним в единое целое (ведь мы же европейцы, европейцы, чёрт побери!) - всё это не подвергалось ни малейшему сомнению. Распространено мнение, что жаждала этого маленькая кучка интеллигентов, а народу было фиолетово - Запад-не Запад, а были б гроши да харчи хороши. Разумеется, любой народ живёт простыми интересами. Но интеллигенция, особенно та, которая имеет доступ к СМИ, оказала решающее влияние на то, что ворота «осаждённой крепости» были широко распахнуты и началось братание, как когда-то на фронтах Первой мировой. Ну а к чему приводит братание - это давно известно.
То, что развал произошёл настолько легко и быстро, что изумил даже ЦРУ, которое работало над этим делом с возникновения СССР, объясняется в значительной мере тем, что наша интеллигенция и вообще руководящий класс, всегда имел прозападную ориентацию.
У нас никогда не было настоящего национализма. Русским это вообще как-то не свойственно. Русские не умеют ценить себя, уважать свои достижения, отстаивать собственные интересы. Русские не умеют гордиться силой и влиянием своей страны, напротив, сила вызывает у них подозрение, они её скорее стыдятся. История с Чехословакией 1968 г., вернее, интеллигентская реакция на неё - выдающийся образец такой психологии. Наша страна отстояла зону своих интересов - и вместо того, чтобы в воздух чепчики бросать - наши интеллигенты завывают уж которое десятилетие: как это ужасно, жестоко, бесчеловечно и прочая, прочая, прочая. И развёрнуто стыдятся своей страны, её правительства, её армии и всего остального. Есть даже стишок, Городницкого, кажется: «Танк горит на перекрёстке улиц, хорошо, что этот танк горит», т.е. поэт радуется, что горит танк его страны. А что, надо было сдать Чехословакию НАТО, как это было сделано двадцать лет спустя? Тогда бы интеллигенция возрадовалась торжеству общечеловеческих ценностей. Таково было (и есть) состояние сознания значительной части советской интеллигенции. Сколь значительной части? Я бы определила так: практически всей за вычетом каких-то очень отдельных бородатых русофилов. Вдумайтесь: любить и ценить свой народ, гордиться им и хотеть быть русским - у нас это всегда была своего рода секта, или кружок по интересам, но никогда не мейнстрим.
Мейнстрим был прозападный. Быть принятым на Западе, чтоб сочли тебя таким же европейцем, как они, - вот оно русское счастье. Это очень давнее чувство. «Варвар! Чего ни делали мы, чтобы попасть в другой чин, сколько поклонов и миллионов потрачено, чтобы заслужить повышения в европейцы, чтобы своими сочла нас Европа - ничто не берёт!» - писал ещё Салтыков-Щедрин («Признаки времени»). Я и сама помню то дивное чувство, что тебя вроде как за свою держат на Западе. Держали уж они меня или не держали - сказать трудно; может, они такими вопросами вообще не заморачивались. Но факт остаётся фактом: выше определённого уровня они русских в своих организациях не пускают; не пустили и меня.
К чему я это всё рассказываю? А вот к чему: мы так легко и беспрепятственно открылись Западу, потому что духовно были к этому готовы. Мы готовы были действовать по его наущению, копировать, пойти в ученики, в обслугу - на всё были внутренне готовы.
Теперь, наконец, о том, к чему это привело.
Прежде всего, это привело к разрушению промышленности. В настоящее время отечественные товары - это своего рода экзотика. Масштабы деиндустриализации становятся ясными, когда вспомнишь, где и кем работали родители и деды и где работают, соответственно, дети и внуки. Распространено мнение, что промышленность убила приватизация: заводы попали в руки людей, далёких от знания дела, ну, они и загубили. Это было, но не тут корень зла. Наша промышленность, вообще хозяйство находилось на более низком уровне, чем в передовых странах. Помните, в Перестройку с вожделением и мазохистским восторгом перечисляли, какие мы отсталые: и горючего, и металла, и того, и сего расходуем в разы больше для производства того же самого, чем наши небесные учителя - западники. Да, это было именно так. За исключением военных отраслей, где мы, по-видимому, были на уровне, поскольку иначе не получится поддерживать военный паритет, так вот за вычетом этих отраслей - наша промышленность была не первого ряда. Открыть страну для чужой продукции означало загубить свою промышленность. Тут не требовалось быть особым мудрецом, чтобы сообразить, что именно так и будет. Об этом обстоятельно писал Фридрих Лист в книге «Национальная система политической экономии» в начале XIX века. Если ставится задача развить ту или иную отрасль собственной промышленности, надо не пускать товары этой отрасли на свой рынок, иначе потребитель будет предпочитать иностранный товар (в чём его житейски можно понять), и своя промышленность, и без того не слишком передовая, рухнет совсем. Этот сценарий был у нас разыгран как по нотам. В эпоху кооперативов начала развиваться швейная, трикотажная промышленность (это не требует больших начальных инвестиций), но была загублена валом турецкого и китайского ширпотреба.
Особенно быстро гибли высокотехнологические отрасли, что попроще, поближе к земле - то выживало. Породистое и сложное вообще хрупко и гибнет первым. В разы сжалось станкостроение (по некоторым данным, от него осталось 10%). Заводы превратились в склады или, если расположены в козырном месте, - в стильные лофты, офисы или торгово-развлекательные центры. Такова, например, судьба завода им. Серго Орджоникидзе, на третьем кольце. Электроламповый завод на Электрозаводской стал офисным центром. Некоторые частично сохранились, сильно ужавшись, вроде Электродного, возле которого у меня офис. Когда-то у меня работала уборщицей бывшая работница этого завода, по-советски гордившаяся, что её изделия летали в космос. Промышленность, которая была не первого уровня, ещё более понизилась в уровне. Это не всегда можно увидеть, глядя в статистические ведомости, но это так. Например, пару лет назад я была в Шауляе, в Литве. Про то, что там выпускали телевизоры - никто и не вспоминает, но вот была в окрестностях мебельная фабрика. Теперь её мебель не нужна, и она выпускает паллеты - поддоны, которые требуются для вилочных погрузчиков. Этих поддонов нужно всегда много, всем они нужны - ну и выпускают. Предприятие формально не закрылось, но спустилось на несколько ступенек ниже.
Так происходило и происходит повсюду, где менее развитая страна внезапно и полностью открывается более развитой. Это явление даже получило название эффекта Ванека-Райнерта «Гибель лучших». Оно, например, наблюдалось после объединения Италии, когда были сняты таможенные границы между более и менее промышленно развитыми областями.
Поэтому все без исключения страны, которые развивали у себя промышленность, использовали протекционистские меры. Загородившись от иностранной конкуренции, они тем самым усиливали конкуренцию внутри страны - на это обращал внимание Ф.Лист, что было могучим средством воспитания промышленного класса. Именно поэтому, вероятно, Маркс называл протекционизм «фабрикацией фабрикантов». Причём этот путь прошли ВСЕ промышленно развитые страны. Вот что пишет Энгельс в статье «ПРОТЕКЦИОНИЗМ И СВОБОДА ТОРГОВЛИ»:
“Под крылышком протекционизма и развилась в Англии в течение последней трети XVIII века система современной промышленности - производство при помощи машин, приводимых в движение паром.
Франция в течение почти двухсот лет окружала свою промышленность настоящей китайской стеной покровительственных и запретительных пошлин и достигла в производстве всех предметов роскоши и художественных изделий такого превосходства, которое Англия даже не решалась оспаривать.
А Америка, которая во время Гражданской войны 1861 г. была неожиданно предоставлена самой себе, должна была изыскать средства удовлетворения внезапно возникшего спроса на всякого рода промышленные изделия, и она могла это сделать, только создав свою собственную отечественную промышленность. С прекращением войны прекратился также и вызванный ею спрос; но новая промышленность осталась и должна была столкнуться с английской конкуренцией. Благодаря войне в Америке созрело понимание того, что народу в тридцать пять миллионов человек, способному удвоить свою численность в течение самое большее сорока лет, обладающему такими огромными ресурсами и окруженному соседями, которые еще много лет должны будут заниматься по преимуществу земледелием, - что такому народу «предначертана миссия» («manifest destiny»)[415] стать независимым от иностранной промышленности в отношении главных предметов потребления в мирное время так же, как и в военное. И тогда Америка ввела протекционизм.
Лет пятнадцать тому назад мне пришлось ехать в вагоне железной дороги с одним интеллигентным коммерсантом из Глазго, связанным, по-видимому, с железоделательной промышленностью. Когда речь зашла об Америке, он стал потчевать меня старыми фритрейдерскими разглагольствованиями: «Непостижимо, что такие ловкие дельцы, как американцы, платят дань своим местным металлопромышленникам и фабрикантам, тогда как они могли бы купить те же товары, если не лучшие, гораздо дешевле в нашей стране». И он приводил мне примеры, показывавшие, какими высокими налогами обременяют себя американцы, чтобы обогащать нескольких алчных металлопромышленников. «Думаю, - отвечал я, - что в этом вопросе есть и другая сторона. Вы знаете, что Америка в отношении угля, водной энергии, железных и других руд, дешевых продуктов питания, отечественного хлопка и других видов сырья обладает такими ресурсами и преимуществами, каких не имеет ни одна европейская страна, и что эти ресурсы могут только тогда получить полное развитие, когда Америка сделается промышленной страной. Вы должны также признать, что в настоящее время такой многочисленный народ, как американцы, не может существовать только сельским хозяйством, что это было бы равносильно обречению себя на вечное варварство и подчиненное положение; ни один великий народ не может в наше время жить без собственной промышленности. Но если Америка должна стать промышленной страной и если у нее есть все шансы на то, чтобы не только догнать, но и перегнать своих соперников, то перед ней открываются два пути: или, придерживаясь свободы торговли, в течение, скажем, пятидесяти лет вести чрезвычайно обременительную конкурентную борьбу против английской промышленности, опередившей американскую почти на сто лет; или же покровительственными пошлинами преградить доступ английским промышленным изделиям, скажем, на двадцать пять лет, с почти абсолютной уверенностью в том, что по истечении этих двадцати пяти лет американская промышленность будет в состоянии занять независимое положение на свободном мировом рынке. Какой из двух путей самый дешевый и самый короткий? Вот в чем вопрос.”
Любопытно, что в XIX веке Англия учила всех свободе торговли: ТОГДА она была выгодна. Свободная торговля вообще выгодна тому, кто сегодня экономически силён. Но так было не всегда. Когда-то, во времена Генриха VII, Англия была бедной страной, а король, получивший воспитание во Франции, заметил, как народ там богатеет на обработке шерсти. И он, а затем его потомки, упорно создавали с помощью разумного протекционизма шерстяную отрасль Англии. Это потом явились Адам Смит и особенно Давид Рикардо и стали всех учить свободе торговли.
Ровно тот же путь прошла Америка. Она сто пятьдесят лет выращивала свою сталелитейную промышленность под защитой строгого протекционизма, а теперь учит всех благодетельности открытой экономики. Это понятно: сегодня Америка в позиции сильного, как когда-то была Англия по отношению к Америке.
Так что гибель нашей промышленности при «воссоединении» с Западом - это не какое-то удивительное происшествие, которого ну никто не мог предвидеть, что-то происходящее в космосе или на обратной стороне Луны. Вовсе нет, такое происходило в истории, об этом обстоятельно писали старинные экономисты и даже т.н. «основоположники», которых, как принято считать, наши учёные только и делали, что штудировали вдоль и поперёк.
Потеряв свою промышленность, мы быстрым темпом стали утрачивать науку и образование. Потому что и то, и другое имеет смысл только в интересах и в контексте промышленности. Мы вмиг стали незанятыми, праздными, нетрудовыми людьми. Наше образование как-то вмиг из политехнического стало дамским. Вся эта психология, социология, экономика, политология, языки и изячные искусства - всё это по большей части материал для small talk’a, а не деловые умения. И это понятно. Поскольку промышленности нет, деловые умения и не нужны. Товарищ моего сына, получивший техническое образование, инженером не работает, а пошёл получать второе образование - экономическое. С ним сподручнее засесть в приличный офис.
Нечто подобное произошло после смерти Петра I, когда деловые знания были отодвинуты изучением галантерейного обращения. Правда, масштаб явления был не так велик, но интересен тренд. Но об этом в следующий раз.
Следующая часть тут.