(no subject)
Моему племяннику скоро исполняется 6 месяцев. А я прочитал рассказ о младенце, написанный польским педагогом и писателем Я. Корчаком. Рассказ на польском, которым я не владею; но с помощью электронного переводчика, словаря и самоучителя попытался перевести. В принципе этот рассказ был переведён и издан на русском, но мне пока не удалось достать это издание. Поэтому предлагаю желающим познакомиться с моим дилетантским переводом.
Итак, Корчак, "Бобо".
Бобо уже старо: имеет два нижних и четыре верхних зуба, весит двадцать три фунта и является, по мнению матери, наиумнейшим из боб всего мира. Отец утверждает, что бобо глупо, как ботинок. Мать такая гордая, как будто бы бобо
было ее собственным, никому ранее неизвестным изобретением, которое следует запатентовать, перевязать номером и отдать для дальнейшей эксплуатации американскому консорциуму капиталистов. Имели правда женщины боб; но это совсем другое, замечательно улучшенное, такое, что не дает себя имитировать и не похоже ни на одно из существующих боб мира...
Бобо сидит на коленях отца, тянет его за бороду, старается схватить читаемую через него газету.
- Не препятствуй, - мурлыкает отец, сметая бобовые руки с газеты.
Бобо наклоняет голову и смотрит на своего отца с интересом:
- Добрая тень, неподвижно склоненная над пятном цвета молока, - что делает добрая тень?
Бобо удивляется широко открытыми глазами, слегка приоткрытым ртом и медленным, ровным дыханием.
- Скажи мне, бобо, - спрашивает, в конце концов, отец, откладывая газету, - каков твой взгляд на сегодняшний уклад политических взаимоотношений?
Бобо тянет за бечевку отцовских
пенсне и отвечает: “грр... мфф... вауа", вскакивает от большой радости.
- Ах, бобо, бобо, - говорит отец с грустью, - ты о политике не имеешь и наименьшего представления.
Бобо же, взыскав пенсне, поднимает вверх руку и говорит тоном завоевателя:
- O-o-o-o!
А мать обращается к отцу:
- Брось, что за омерзительная папироса, ведь ребенка ты обожжешь.
- Ах, бобо, бобо, - тянет горько отец - ты есть большой, большой дурак.
Тут бобо начало мурлыкать и перешло с рук отца к матери.
- Бедное бобо, - жалуется мать, - про дураков ему выдумывают, обижают бобасю, презирают; никто бобасю не уважает.
Бобо нос кулаком вытирает.
- Бедное бобо, носик его зудит. Папа в нос надымил. Скажи: "бе папа” - погрози ему на носике.
Тут бобо замурлыкало во второй раз, на этот раз уже энергичнее - и мать выбежала с ним поспешно в соседнюю комнату.
Да-да, бобо старо. Малое бобо о шести зубах и в двадцать три фунта весом пережило уже так много, что прошлое его может быть темой многотомного романа. Многотомный роман о бобе никто не захотел бы читать. Пусть бы не читали; но роман также никто не захотел бы печатать. Я решил о бобо писать только небольшой рассказ. Затми лампу и читай медленно тихим шёпотом, потому что говорить я буду о таинственном и полном чудес древнем доисторическом периоде жизни бобо.
Bobo jest już stare: ma dwa dolne i cztery górne zęby, waży dwadzieścia trzy funty - i jest zdaniem matki, najmądrzejszem z bobów całego świata. Ojciec twierdzi, że
bobo jest głupie, jak but. Matka jest tak dumna, jakgdyby bobo
było jej własnym, nikomu uprzednio nieznanym wynalazkiem, który należy opatentować, opatrzyć numerem, i oddać dla dalszej eksploatacji
amerykańskiemu konsorcjum kapitalistów. Miewały wprawdzie kobiety bobów; ale to jest zupełnie inne, znakomicie ulepszone, nie dające się naśladować i niepodobne do żadnego z istnieją-cych bobów świata...
Bobo siedzi na kolanach ojca, ciągnie go za brodę, stara się pochwycić czytaną przez niego gazetę.
- Nie przeszkadzaj, - mruczy ojciec, zmiatając bobowe ręce z gazety.
Bobo przechyla głowę i przygląda się ojcu ciekawie:
- Dobry cień nieruchoma pochylony nad plamą koloru mleka, - co robi dobry cień?
Bobo się dziwi szeroko otwartemi oczami, lekko uchylonemi ustami i powolnym,
zrównoważonym oddechem.
- Powiedz mi bobo, - zapytuje wreszcie ojciec, odkładając gazetę, - jaki jest twój
pogląd na dzisiejszy układ stosunków politycznych?
Bobo pociąga za sznurek ojcowskich
binokli i odpowiedziawszy: “grr... mff...waua"
- podskakuje z wielkiej uciechy.
- Ach bobo, bobo, -- mówi ojciec z żalem,-- ty o polityce nie masz najmniejszego wyobrażenia.
Bobo zaś, ściągnąwszy binokle, podnosi do góry rękę, i mówi tonem zdobywcy:
- O-o-o-o!
A matka zwraca się do ojca:
- Rzuć że ten wstrętny papieros, bo dziecko poparzysz.
- Ach bobo, bobo, - ciągnie gorzko ojciec - ty jesteś wielki, wielki cymbał.
Tu bobo zaczęło mruczeć i przeszło z rąk ojca do matki.
- Biedny bobuś, -- żali się matka, -- od cymbałów mu wymyślają, ubliżają bobasiowi, znieważają; nikt bobasia nie szanuje.
Bobo nos kułakiem wyciera.
- Biedny bobaś, nosek go swędzi. Tata w nos nadymił. Powiedz: "be tata'',-
pogroź mu na nosku.
Tu bobo mruknęło po raz drugi, tym razem już energiczniej -- i matka wybiegła z nim śpiesznie do sąsiedniego pokoju.
Tak, tak,-bobo jest stare. Małe bobo o sześciu zębach i dwudziestu trzech funtach wagi przeżyło już tak wiele, że przeszłość jego może stanowić temat do wielotomowej powieści. Wielotomowej powieści o bobie nikt nie
chciałby czytać. - Niechby nie czytali? Ale powieści też nikt nie chciałby drukować. Postanowiłem o bobie napisać tylko powiastkę.
Przyćmij lampę i czytaj powoli cichym szeptem, - bo mówić będę o tajemniczym
i dziwów pełnym przedhistorycznym prastarym okresie życia bobowego.
(Продолжение следует.)
Итак, Корчак, "Бобо".
Бобо уже старо: имеет два нижних и четыре верхних зуба, весит двадцать три фунта и является, по мнению матери, наиумнейшим из боб всего мира. Отец утверждает, что бобо глупо, как ботинок. Мать такая гордая, как будто бы бобо
было ее собственным, никому ранее неизвестным изобретением, которое следует запатентовать, перевязать номером и отдать для дальнейшей эксплуатации американскому консорциуму капиталистов. Имели правда женщины боб; но это совсем другое, замечательно улучшенное, такое, что не дает себя имитировать и не похоже ни на одно из существующих боб мира...
Бобо сидит на коленях отца, тянет его за бороду, старается схватить читаемую через него газету.
- Не препятствуй, - мурлыкает отец, сметая бобовые руки с газеты.
Бобо наклоняет голову и смотрит на своего отца с интересом:
- Добрая тень, неподвижно склоненная над пятном цвета молока, - что делает добрая тень?
Бобо удивляется широко открытыми глазами, слегка приоткрытым ртом и медленным, ровным дыханием.
- Скажи мне, бобо, - спрашивает, в конце концов, отец, откладывая газету, - каков твой взгляд на сегодняшний уклад политических взаимоотношений?
Бобо тянет за бечевку отцовских
пенсне и отвечает: “грр... мфф... вауа", вскакивает от большой радости.
- Ах, бобо, бобо, - говорит отец с грустью, - ты о политике не имеешь и наименьшего представления.
Бобо же, взыскав пенсне, поднимает вверх руку и говорит тоном завоевателя:
- O-o-o-o!
А мать обращается к отцу:
- Брось, что за омерзительная папироса, ведь ребенка ты обожжешь.
- Ах, бобо, бобо, - тянет горько отец - ты есть большой, большой дурак.
Тут бобо начало мурлыкать и перешло с рук отца к матери.
- Бедное бобо, - жалуется мать, - про дураков ему выдумывают, обижают бобасю, презирают; никто бобасю не уважает.
Бобо нос кулаком вытирает.
- Бедное бобо, носик его зудит. Папа в нос надымил. Скажи: "бе папа” - погрози ему на носике.
Тут бобо замурлыкало во второй раз, на этот раз уже энергичнее - и мать выбежала с ним поспешно в соседнюю комнату.
Да-да, бобо старо. Малое бобо о шести зубах и в двадцать три фунта весом пережило уже так много, что прошлое его может быть темой многотомного романа. Многотомный роман о бобе никто не захотел бы читать. Пусть бы не читали; но роман также никто не захотел бы печатать. Я решил о бобо писать только небольшой рассказ. Затми лампу и читай медленно тихим шёпотом, потому что говорить я буду о таинственном и полном чудес древнем доисторическом периоде жизни бобо.
Bobo jest już stare: ma dwa dolne i cztery górne zęby, waży dwadzieścia trzy funty - i jest zdaniem matki, najmądrzejszem z bobów całego świata. Ojciec twierdzi, że
bobo jest głupie, jak but. Matka jest tak dumna, jakgdyby bobo
było jej własnym, nikomu uprzednio nieznanym wynalazkiem, który należy opatentować, opatrzyć numerem, i oddać dla dalszej eksploatacji
amerykańskiemu konsorcjum kapitalistów. Miewały wprawdzie kobiety bobów; ale to jest zupełnie inne, znakomicie ulepszone, nie dające się naśladować i niepodobne do żadnego z istnieją-cych bobów świata...
Bobo siedzi na kolanach ojca, ciągnie go za brodę, stara się pochwycić czytaną przez niego gazetę.
- Nie przeszkadzaj, - mruczy ojciec, zmiatając bobowe ręce z gazety.
Bobo przechyla głowę i przygląda się ojcu ciekawie:
- Dobry cień nieruchoma pochylony nad plamą koloru mleka, - co robi dobry cień?
Bobo się dziwi szeroko otwartemi oczami, lekko uchylonemi ustami i powolnym,
zrównoważonym oddechem.
- Powiedz mi bobo, - zapytuje wreszcie ojciec, odkładając gazetę, - jaki jest twój
pogląd na dzisiejszy układ stosunków politycznych?
Bobo pociąga za sznurek ojcowskich
binokli i odpowiedziawszy: “grr... mff...waua"
- podskakuje z wielkiej uciechy.
- Ach bobo, bobo, -- mówi ojciec z żalem,-- ty o polityce nie masz najmniejszego wyobrażenia.
Bobo zaś, ściągnąwszy binokle, podnosi do góry rękę, i mówi tonem zdobywcy:
- O-o-o-o!
A matka zwraca się do ojca:
- Rzuć że ten wstrętny papieros, bo dziecko poparzysz.
- Ach bobo, bobo, - ciągnie gorzko ojciec - ty jesteś wielki, wielki cymbał.
Tu bobo zaczęło mruczeć i przeszło z rąk ojca do matki.
- Biedny bobuś, -- żali się matka, -- od cymbałów mu wymyślają, ubliżają bobasiowi, znieważają; nikt bobasia nie szanuje.
Bobo nos kułakiem wyciera.
- Biedny bobaś, nosek go swędzi. Tata w nos nadymił. Powiedz: "be tata'',-
pogroź mu na nosku.
Tu bobo mruknęło po raz drugi, tym razem już energiczniej -- i matka wybiegła z nim śpiesznie do sąsiedniego pokoju.
Tak, tak,-bobo jest stare. Małe bobo o sześciu zębach i dwudziestu trzech funtach wagi przeżyło już tak wiele, że przeszłość jego może stanowić temat do wielotomowej powieści. Wielotomowej powieści o bobie nikt nie
chciałby czytać. - Niechby nie czytali? Ale powieści też nikt nie chciałby drukować. Postanowiłem o bobie napisać tylko powiastkę.
Przyćmij lampę i czytaj powoli cichym szeptem, - bo mówić będę o tajemniczym
i dziwów pełnym przedhistorycznym prastarym okresie życia bobowego.
(Продолжение следует.)