Понедельник начинается в субботу
Меня заинтересовало творчество братьев Стругацких, особенно ранний период, когда совершился переход в их творчестве, отмеченный знатоками и любителями фантастики.
Интересно, проблема с "Понедельником..." глубже, чем кажется на первый взгляд. Я почитал отзывы профессиональные и любительские. И многие упоминают отсутствие или недостаточную связность сюжета. Но по-моему слабость сюжета и наивная реакция на это как раз предусмотрена авторами. Эпиграф повести: "Но что страннее, что непонятнее всего, - это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю." Н. В. Гоголь
Цитата из финала повести "Нос", контекст:
" Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много неправдоподобного. Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появленье его в разных местах в виде статского советника, - как Ковалев не смекнул, что нельзя чрез газетную экспедицию объявлять о носе? Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей. Но неприлично, неловко, нехорошо!"..."Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это...
А, однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают."
Ирония и Гоголя и Стругацких тут ясна, отрицание утилитарной пользы литературы и фантастики в частности, насмешка над ползучим бытописательским реализмом, отбрасывание прочь мещанских приличий и т.д.
У Стругацких был и более близкий враг. Исследователь творчества наших авторов Войцех Кайтох пишет: «"Понедельник…" был прежде всего насмешкой над "реалистичным" пониманием фантастики и пародией на произведения "ближнего прицела" ("на грани возможного") в их разновидности посвященной науке.»
Именно сюжетная слабость производственного романа пародируется в повести. Отсюда и зацикливание на работе, науке. Дальнейшее развитие пародия получает в путешествии Привалова по воображаемым мирам. Есть в "Понедельнике…" сатира и на бюрократию (Камноедов, но пока, довольно беззубая по сравнению с «Сказкой о Тройке»), карьеризм, приспособленчество, научное прожектерство, догматизм, идеологию мещанства и консьюмеризма ( Выбегалло, довольно многогранный персонаж, без изменений перенесен в«Сказку о Тройке»). И на этом все авторы рецензий заканчивают анализ произведения, считая, что без остатка исчерпали авторские темы, резюмируя только , что по мнению авторов «счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни тоже» ( цитата из "Понедельника.. ").
Но исчерпывается ли вышесказанным посыл повести? Повесть пользуется небывалым читательским интересом: на сайте Лаборатория фантастики поставлено 5895 оценок, средний балл 8,9 из 10, при том, что «Гусляр» Кира Булычева , например, набирает 627 оценок. В 2014 вышло 2 издания повести, всего она за всю историю издана 44 раза не считая аудионосителей и изданий за рубежом. Не думаю, что такой интерес был бы, исчерпывайся она этими темами. И ваше с ведущими ощущение подспудной жути (разделяемое, отчасти, и мной) не возникло бы имей мы дело только с таким смыслом жизни. Мало ли энтузиастов-трудоголиков? Многие высказывают те же или схожие идеи. В массе люди вовсе не таковы, в том числе и в НИИ, и в 60-е годы, но на них нормальные люди не реагируют как на что-то жуткое - максимум они могут раздражать.
Другая линия сюжетопостроения берется из авторской сказки, подзаголовок повести:
«Сказка для научных сотрудников младшего возраста». Возможно (я не утверждаю, все дальнейшее, как говорят на Википедии оригинальное исследование) ощущение жути связано именно с трактовкой сказочного сюжета Стругацкими.
Сказочный сюжет может быть различным, но в авторских повестях-сказках есть удивительно схожие повороты: герой (обычно ребенок, если взрослый, то чем-то отличающийся от остальных) попадает в Волшебную страну, случайно или по призыву ее обитателей, в этой стране он сталкивается с явной несправедливостью и сражается с ней (силы обычно неравны), как вариант задание победить кого-нибудь герою дается немотивированно в духе народных сказок, зло побеждено и герой возвращается в обычный мир. Последнее очень важно, многие герое просто одержимы возвращением («Волшебник Изумрудного города» - «Страна Оз»), возвращение во многом определяет его мотивацию. А в "Понедельнике.. " Привалов не возвращается! Причем он все глубже погружается в чужую действительность, становится обитателем Волшебной страны. В первой истории он просто свидетель, во второй учится магическим трюкам, и перенимает мотивацию остальных героев, отвергается мещанство и потребительство, в третьей - перенимает чуждую логику и мышление и в самом финале чуждое течение времени, детерминизм, отсутствие свободы воли и одновременно индетерминизм: «- Плохо читать хорошую книгу с конца, не правда ли? - сказал Янус Полуэктович, откровенно за мной наблюдавший. - А что касается ваших вопросов, Александр Иванович, то… Постарайтесь понять, Александр Иванович, что не существует единственного для всех будущего. Их много, и каждый ваш поступок творит какое-нибудь из них… Вы это поймёте, - сказал он убедительно. - Вы это обязательно поймёте.
Позже я действительно это понял.
Но это уже совсем-совсем другая история.»
Есть от чего зашевелиться волосам на голове! Жизнь - погружение (неостановимое, не зависящее от воли) в бездну непонятного, а то и вовсе ужасного, в тоже время любой поступок ответствен за изменения одного из вариантов будущего, и возврата от этих детских игрушек во взрослый понятный мир нет.
Герой погружается в чуждое, нечеловеческое попутно отрицая человеческое, обыденное. Мотивация его при этом всегда познание или любопытство - один из основных сказочных мотивов, дополнительно он отказывается от мотивов низменных, обывательских: в первой истории он вечно голоден и читает о еде, во второй с отвращением ест созданную грушу и история с желудочным потребителем тоже не способствует аппетиту, в третьей - герои не едят и не пьют, а герои воображаемых миров практически бесплотны их авторы забывают о элементарных вещах, о еде, о одежде. В этом эпизоде осмеянию подвергается и дежурный оптимизм и пессимизм в своем изводе - ожидании конца света.
Стругацкие тут продвигаются дальше чем их собратья по цеху: подходы к будущему и к современности, в которой порастают зачатки будущего, не исчерпываются ожиданием плохого и хорошего, наши чувства - плохой судья, все критерии могут измениться в одночасье и тогда мы останемся один на один с глубиной непонимания.
Я приведу две цитаты Станислав Лема, чтобы резюмировать «Сумма технологии»:
Нам предстоит разговор о будущем. Но рассуждать о будущих розах - не есть ли это занятие по меньшей мере неуместное для человека, затерянного в готовой вспыхнуть пожаром чаще современности? А исследовать шипы этих еще несуществующих роз, выискивать заботы праправнуков, когда мы не в силах управиться с изобилием сегодняшних, - не покажется ли все это попросту смешной схоластикой? Иметь хотя бы оправдание, будто ищешь нечто, вселяющее оптимизм, или движим любовью к истине, которая-де особенно отчетливо видна именно в грядущем, не ведающем бурь (даже в их буквальном смысле, если удастся овладеть климатом)! Но моим оправданием не может служить ни академическая страсть, ни невозмутимый оптимизм, обязывающий верить, что, как бы ни пошли дела, все кончится благополучно. Мое оправдание одновременно и проще, и гораздо прозаичнее, и, пожалуй, скромнее: берясь писать о завтрашнем дне, я просто делаю то, что умею и неважно даже, как это у меня получается, поскольку это мое умение - единственное. А коль скоро так, то моя работа будет излишней не больше и не меньше, чем любая другая; ведь всякая работа стоит на том, что мир существует и будет существовать и дальше.
И «Солярис»:
У меня не было надежды. Но жило во мне ожидание, последнее, что у меня осталось от неё. Каких свершений, издевательств, каких мук я ещё ожидал? Не знаю. Но я твёрдо верил, что не прошло время жестоких чудес.