Дербент - послесловие
... в книге поэм Середина века у Владимира Луговского есть поэма, которая называется Дербент, излагающая дербентские впечатления главного героя, оказавшегося здесь в свой день рождения - в самой середине жизни
... несоответствие главной детали, характеризующей город - наличие большого кладбища - "города мертвых у цитадели" - текущей топологии Дербента, не позволяет связать Дербент Луговского и Дербент в котором - так же как главный герой стихотворения - я провел несколько дней ...
... стихотворение оказывается связанным с каким-то другим местом - в отличие от Председателя Чеки Хлебникова, так неожиданного связавшегося с Дербентом - другим Дербентом - в котором я не был - но который - быть может - еще найду - ищу - перебирая в памяти города, в которых есть кладбище около цитадели ...
Дербент
А. Галичу
Дербент, Дербент - Железные ворота,
Зеленая кайма, трехрядный вал,
Моряна в парусах, гнилые шхуны,
Баркасы, солнце, аспидный песок,
И кубовые тени под ногами,
И город мертвых возле цитадели.
Там - миллионы памятников.
Там -
В чалмах могильных встали, стали полднем
Мильоны мертвецов. Они ходили
По этой выжженной тугой земле.
За сотни лет скопилось столько мрачных,
Продолговатых, словно люди, плит,
Стоящих неподвижными рядами,
Что миг один - они пойдут на город!
Сегодня день рожденья моего.
Ты разве жив?
Я жив, живу в Дербенте.
Здесь кончики лучей слетают в полдень,
Невидимый пожар лучей стрекочет -
Болят осатанелые глаза.
Протянут я, как доски на кровати.
И бесконечные, как вечность, гаммы
Подросток разбирает за стеной.
Играет девочка. Полы желтеют
От масляной, липучей, жаркой краски
И пахнут детством. Льются жалюзи
Зеленые. И крики парохода
В порту -
отход,
могучий, плотный звук!
Здесь всё остановилось, запеклось,
Всё забелело в непомерном свете.
Прошла собака, синяя от солнца,
Понюхала собака, улеглась
От зноя на крыльце. И вышел мальчик,
Велосипедом по лучам водя,
Нажал звонок, и девочка возникла
И поглядела на него большими,
Сухими, малярийными глазами.
Кивнули дети, затворились двери,
И снова раздались в Дербенте гаммы,
И за стеною гаммы, и за домом.
Играют гаммы с долгой остановкой.
Здесь мне спокойно, думаю - от гамм.
Вот это счастье! Так бродяги верят,
Так верил я! Не смейтесь надо мной.
Я жить хотел на десять долгих жизней,
На сотни жизней, на мильон несчастий.
И что же, я несчастен потому,
Что заключен, как в скорлупу ореха,
В одно существованье, да и то
Наполовину глупое.
О счастье,
Чем ты еще манишь, ведешь меня?
К чему твои протянутые руки?
Не лучше ли - лучи от жалюзи
И бронзовый сверчок, что за стеною,
Сухой, однообразный, словно гаммы?
А там, какое там великолепье:
И ванная с колонкой, и кладовка,
И сундуки, и вешалка, и гвозди,
И холодильник, и скворец домашний -
Всё нужное, достойное, дневное,
Всё полное отменного уюта,
Законного уюта и тупого,
Который я всегда так ненавидел.
Там всё бело, там стены коридоров,
Оленьи рожки, столики в передней,
Уставленные разной дребеденью.
Отец жужжит себе на бормашине.
Иль нет, пожалуй, он метеоролог.
А девочка играет за стеной.
А мама дышит черными грудями
В вискозе черной: ходит возле двери,
Подталкивает дверь бедром широким.
А я не отворю!
Всё те же гаммы.
И желтый треугольник на полу.
Откуда он? Кто ходит синей тенью
Здесь мимо окон? Гаммы. Почему
Беспамятство и гаммы? Почему
Здесь ребрышки желтеющего света,
Диван колючий, злой, темно-зеленый,
С большой скрипучей спинкой, а на полках
Стоят слонишки, слоники, слоны?
Их породил какой-то мыльный камень,
Слоны повсюду означают счастье.
Их много, много - толстеньких слонов.
О брат мой по перу, кто нынче знает,
Когда писанье это доберется
Над быстрою моей случайной смертью
К возвышенному обществу людей.
Быть может, не найдут его - прекрасно!
Быть может, не поймут его - согласен!
Мне наплевать на лавры - в этом слава.
Сейчас я бескорыстен - в этом сила.
И вот теперь в Дербенте много счастья.
Всё потому, что паруса устали,
Ослаблено сияющее небо
Над голубыми крышами, и трубы
Легко дымят. Так много, много счастья
Всё потому, что связан я с людьми,
С природой, с миром напряженной связью,
Всё потому, что мир совсем доступен:
Хочу - приму в себя огонь прибоя,
С глазастой девочкой заговорю,
Соленых грузчиков возьму в обнимку,
В стихе, как в зеркале, переверну
На сотни лет всё небо, море, землю
Такими, как стоят они сейчас
В моем отображенье точном.
Мальчик,
Что позвонил недавно на парадном,
Ответь мне: где же счастье? Неужели
Твоя, художник, воля вечно рвать
Силки и надевать силки, как прежде,
Всё новые силки? Силки тревоги,
Страстей и поисков.
А мама дышит
Вискозными грудями и толкает
Бедром упругим тоненькую дверь.
Но дверь не отворяется. На теплых
Губах волненье, горестный кармин,
Сухие усики, дробинки пота.
О каменное небо! Небывалый
Коричневых сельдей железный запах.
Лимонные полоски на полу.
Ты, счастье, в этом медленном покое,
На грани музыки, на грани гаммы,
Когда сбежал ты от всего.
На миг
Ты выбрался из мировых законов,
И понял их, как бог, со стороны,
И увидал в душе зеленый дворик,
И вырастил выонки, лопух и мяту,
И посмеялся тихо и без злобы.
Ä это, знаю, самый милый смех.
Сегодня день рожденья моего.
Родился я - живой комок земли
На лучшей из планет, в начале века.
Планета лучшая была тиха,
Кончалась интервенция в Китае.
Разграбленный, в крови лежал Пекин,
Мао Цзе-дун ребенком был в Хунани,
Но это никого не занимало.
Всё в мире было слишком безмятежно:
Прогресс, культура и двадцатый век,
Век электричества, как сообщали,
Век гуманизма, светлый храм добра.
У времени едва лишь прорезались
Чуть страшноватые, стальные глазки.
Тринадцать -
слышишь -
лет до первой Марны.
Земля неслышно вздрагивала в гневе:
Шестнадцать -
слышишь -
лет до Октября.
Всё было так спокойно в ясном небе
И на земле в день моего рожденья,
Как будто кто вошел в зеленый дворик
И удивился тишине прозрачной.
Но страсти исполинские кипели
В седой земле пяти материков,
Расшатывая путь земного шара
И потрясая самый символ счастья -
Зеленый дворик маленькой души.
Многообразье счастья... Сколько жизней
Поломано судьбой из-за того,
Что в них замолкло вечное стремленье
Пробиться, проломиться, протаранить,
Вершину взять или достичь глубин.
Я счастлив потому, что я один
Сейчас, наедине со всей природой,
И людям приношу в тот миг добро
Тем, что я слышу, вижу, понимаю
Для них, для них, но нет, не для себя!
Старинный друг, немного посвети
Мне на пути своим холодным светом.
Серебряным светильником своим!
Ты - легкий светлячок, комочек света,
Прощающая ночью, ты прости
И посвети в пути, звезда над крышей!
Ты, длинная, как стебель, ты, жара,
Движение на юг, ты, руки ночи,
На юг направленные,
где тебя
Теперь искать? И есть ли смысл теперь
Тебя искать? Прости! Конечно, нет!
Мне кажется, что нет!
Ликуют тени,
Сидящие на улицах Дербента,
Рябые отсветы зеленых жалюзи.
Душа, душа, ты - девочка седая,
Ты, беловеющая в переулках,
В дверных простенках с белыми звонками,
Порогами бетонными, и гаммой
Из окон, и сверчками, и полдневным
Гнетущим жаром,-
это ты, душа?
Взмах музыки - и длиннота печали.
Душа моя, ты только облик мира,
И скрип причалов, шум листвы и моря,
Раскос снастей и прибережных скал.
Я так хочу жары, громады неба,
Прохладных снов и жалюзи Дербента,
Чтоб девочка играла вечно гаммы,
И солнце колыхалось на полу,
И стыла тишина, и вечно в мире
Ходила бы печаль в одеждах полдня
Легчайшая! Ей даже не покинуть
Сухой жары и этот город снов.
Но жадно мыслю я и жадно верю,
Не подчиняясь тишине и зною,
Хоть видно мне, что следующий шаг
Тревожен будет, труден. Посылаю
Свои окрепнувшие за день мысли
На поиск правды и на берег сказок.
Скорее в путь!
Бывают пропаданья
В людской судьбе, я это замечал.
Но в берегах изъятий не бывает,
Они ведь обозначены на карте,
Там всё известно, верно, кроме кромки
Непостоянных льдов. Они встают
Невдалеке от полюсов. А лучше -
За лживым и наигранным весельем
Понять материки в самом себе.
Я всё же человек - богатство мира.
Я властен понимать и отвергать
И, главное, творить как мне угодно.
Вот это счастье:
верить и творить.
Для всех людей, для самой ясной правды,
Которую порой мы затмевали
Ликующей неразберихой слов.
Вот это счастье:
верить и творить.
И это хорошо, и дай вам бог
Услышать шум лиловых шелкопрядов,
Когда они, шурша, летят под вечер
Меж темных листьев летнего Дербента,
И парочки гуляют на молу,
И пароход коричневый под вечер
Несется, колыхаясь, из Баку,
И мертвые приходят ряд за рядом
С нагорных кладбищ черными камнями
К исходам улиц, и гуляют пчелы
В тяжелых набухающих садах.
Но это будет вечером, а ныне -
Горячий зной и счастье до предела!
Жара, жара, белесая жара!
Ни переехать, ни пройти, ни крикнуть,
Лежать, покуда не умолкнут гаммы,
И слушать остановки гамм и дальний,
Свинцовый запах раскаленных гор.
Велосипед проехал возле дома,
И мальчик нажимает, как нарочно,
Холодный от волнения звонок.
И девочка к нему выходит снова,
Качает малярийными глазами.
И в комнате висит большая муха,
Д'1ерцающими крыльями водя.
И сумрак золотой ее объемлет,
И сотни жилок на крылах мушиных,
И радуга, и мерное жужжанье
Сливаются с морским движеньем гамм.
Прогрохотав, проехала телега,
В ней бочки винные теснят друг друга.
Гром угрожающий и рыжий, словно солнце.
Метнуло женским запахом вина.
Куда везут?
В подвалы, там прохладно,
Там жутковато, может быть, спокойно...
И маленькие рыбы у причалов
Задвигались в полдневном удивленье,
Опять застыли, натянув хвосты.
Их временно не трогают, не ловят,
Не мучают и на крючки не манят:
Они, как видно, временно довольны.
И пароход на рейде не гудит.
Сегодня день рожденья моего,
Простой и сонный, как зеленый дворик.
Сегодня Гитлер был провозглашен
В земле германской фюрером бессменным,
Пожизненным диктатором страны.
За ним -
громада черного рейхстага
С пылающими окнами. За ним -
Знамена, флейты, трубы, барабаны,
Холодные улыбки джентльменов
И бизнесменов жесткие глаза.
Виляют робко маленькие страны
Перед безумным этим наважденьем:
Какой там Григ, какой там Метерлинк!
Лишь топот,
вопли «хайль»
и громы маршей.
А съезд Семнадцатый встает громадой,
Съезд победителей.
Съезд на разломе
Всемирных судеб. Киров жив еще.
Веселый, он идет по Ленинграду,
Чуть поводя широкими плечами.
Сергей Мироныч!
Вы здесь проходили
В Дербенте по неверным переулкам,
Историю сурового Кавказа,
Как медленное знамя, пронося.
Сергей Мироныч!
Я здесь на минуту
Прилег на трехподушечной кровати
Побыть с душой своей, послушать душу,
Ее пустые, девичьи рассказы
О горестном многообразье счастья,
О том, что сердце - это облик мира,
О рыбах, что застыли у причалов,
О длинных перерывах белых гамм.
Сергей Мироныч!
Через полминуты
Я поднимусь. Я отдохнул. Иду!
Жара, жара, отчетливые гам;мы...
Забыться бы, да запрещает совесть.
Потоки солнца плещут на полу,
И по дивану слоники гуляют,
Размеренное обещая счастье.
Мне в жизни ненавистно это счастье.
Я человек другого измеренья,
Пронизанного ветром Октября.
На улице лежат квадраты солнца,
Круги и треугольники косые, -
Фигуры, приносящие покой.
Неужто мне бродить еще по свету,
Предметы трогать, говорить ответы
Или вопросы, если этот полдень -
Средина жизни, и навряд ли будет
Такой же полдень, и навряд ли снова
Большая муха в воздухе повиснет,
Так медленно и точно повторяясь?
Не думаю.
Неповторимо счастье,
Да и не нужно счастье повторять.
История идет железным шагом.
Не замедляй ее шагов железных.
Сегодня день рожденья моего.
1943-1956
... несоответствие главной детали, характеризующей город - наличие большого кладбища - "города мертвых у цитадели" - текущей топологии Дербента, не позволяет связать Дербент Луговского и Дербент в котором - так же как главный герой стихотворения - я провел несколько дней ...
... стихотворение оказывается связанным с каким-то другим местом - в отличие от Председателя Чеки Хлебникова, так неожиданного связавшегося с Дербентом - другим Дербентом - в котором я не был - но который - быть может - еще найду - ищу - перебирая в памяти города, в которых есть кладбище около цитадели ...
Дербент
А. Галичу
Дербент, Дербент - Железные ворота,
Зеленая кайма, трехрядный вал,
Моряна в парусах, гнилые шхуны,
Баркасы, солнце, аспидный песок,
И кубовые тени под ногами,
И город мертвых возле цитадели.
Там - миллионы памятников.
Там -
В чалмах могильных встали, стали полднем
Мильоны мертвецов. Они ходили
По этой выжженной тугой земле.
За сотни лет скопилось столько мрачных,
Продолговатых, словно люди, плит,
Стоящих неподвижными рядами,
Что миг один - они пойдут на город!
Сегодня день рожденья моего.
Ты разве жив?
Я жив, живу в Дербенте.
Здесь кончики лучей слетают в полдень,
Невидимый пожар лучей стрекочет -
Болят осатанелые глаза.
Протянут я, как доски на кровати.
И бесконечные, как вечность, гаммы
Подросток разбирает за стеной.
Играет девочка. Полы желтеют
От масляной, липучей, жаркой краски
И пахнут детством. Льются жалюзи
Зеленые. И крики парохода
В порту -
отход,
могучий, плотный звук!
Здесь всё остановилось, запеклось,
Всё забелело в непомерном свете.
Прошла собака, синяя от солнца,
Понюхала собака, улеглась
От зноя на крыльце. И вышел мальчик,
Велосипедом по лучам водя,
Нажал звонок, и девочка возникла
И поглядела на него большими,
Сухими, малярийными глазами.
Кивнули дети, затворились двери,
И снова раздались в Дербенте гаммы,
И за стеною гаммы, и за домом.
Играют гаммы с долгой остановкой.
Здесь мне спокойно, думаю - от гамм.
Вот это счастье! Так бродяги верят,
Так верил я! Не смейтесь надо мной.
Я жить хотел на десять долгих жизней,
На сотни жизней, на мильон несчастий.
И что же, я несчастен потому,
Что заключен, как в скорлупу ореха,
В одно существованье, да и то
Наполовину глупое.
О счастье,
Чем ты еще манишь, ведешь меня?
К чему твои протянутые руки?
Не лучше ли - лучи от жалюзи
И бронзовый сверчок, что за стеною,
Сухой, однообразный, словно гаммы?
А там, какое там великолепье:
И ванная с колонкой, и кладовка,
И сундуки, и вешалка, и гвозди,
И холодильник, и скворец домашний -
Всё нужное, достойное, дневное,
Всё полное отменного уюта,
Законного уюта и тупого,
Который я всегда так ненавидел.
Там всё бело, там стены коридоров,
Оленьи рожки, столики в передней,
Уставленные разной дребеденью.
Отец жужжит себе на бормашине.
Иль нет, пожалуй, он метеоролог.
А девочка играет за стеной.
А мама дышит черными грудями
В вискозе черной: ходит возле двери,
Подталкивает дверь бедром широким.
А я не отворю!
Всё те же гаммы.
И желтый треугольник на полу.
Откуда он? Кто ходит синей тенью
Здесь мимо окон? Гаммы. Почему
Беспамятство и гаммы? Почему
Здесь ребрышки желтеющего света,
Диван колючий, злой, темно-зеленый,
С большой скрипучей спинкой, а на полках
Стоят слонишки, слоники, слоны?
Их породил какой-то мыльный камень,
Слоны повсюду означают счастье.
Их много, много - толстеньких слонов.
О брат мой по перу, кто нынче знает,
Когда писанье это доберется
Над быстрою моей случайной смертью
К возвышенному обществу людей.
Быть может, не найдут его - прекрасно!
Быть может, не поймут его - согласен!
Мне наплевать на лавры - в этом слава.
Сейчас я бескорыстен - в этом сила.
И вот теперь в Дербенте много счастья.
Всё потому, что паруса устали,
Ослаблено сияющее небо
Над голубыми крышами, и трубы
Легко дымят. Так много, много счастья
Всё потому, что связан я с людьми,
С природой, с миром напряженной связью,
Всё потому, что мир совсем доступен:
Хочу - приму в себя огонь прибоя,
С глазастой девочкой заговорю,
Соленых грузчиков возьму в обнимку,
В стихе, как в зеркале, переверну
На сотни лет всё небо, море, землю
Такими, как стоят они сейчас
В моем отображенье точном.
Мальчик,
Что позвонил недавно на парадном,
Ответь мне: где же счастье? Неужели
Твоя, художник, воля вечно рвать
Силки и надевать силки, как прежде,
Всё новые силки? Силки тревоги,
Страстей и поисков.
А мама дышит
Вискозными грудями и толкает
Бедром упругим тоненькую дверь.
Но дверь не отворяется. На теплых
Губах волненье, горестный кармин,
Сухие усики, дробинки пота.
О каменное небо! Небывалый
Коричневых сельдей железный запах.
Лимонные полоски на полу.
Ты, счастье, в этом медленном покое,
На грани музыки, на грани гаммы,
Когда сбежал ты от всего.
На миг
Ты выбрался из мировых законов,
И понял их, как бог, со стороны,
И увидал в душе зеленый дворик,
И вырастил выонки, лопух и мяту,
И посмеялся тихо и без злобы.
Ä это, знаю, самый милый смех.
Сегодня день рожденья моего.
Родился я - живой комок земли
На лучшей из планет, в начале века.
Планета лучшая была тиха,
Кончалась интервенция в Китае.
Разграбленный, в крови лежал Пекин,
Мао Цзе-дун ребенком был в Хунани,
Но это никого не занимало.
Всё в мире было слишком безмятежно:
Прогресс, культура и двадцатый век,
Век электричества, как сообщали,
Век гуманизма, светлый храм добра.
У времени едва лишь прорезались
Чуть страшноватые, стальные глазки.
Тринадцать -
слышишь -
лет до первой Марны.
Земля неслышно вздрагивала в гневе:
Шестнадцать -
слышишь -
лет до Октября.
Всё было так спокойно в ясном небе
И на земле в день моего рожденья,
Как будто кто вошел в зеленый дворик
И удивился тишине прозрачной.
Но страсти исполинские кипели
В седой земле пяти материков,
Расшатывая путь земного шара
И потрясая самый символ счастья -
Зеленый дворик маленькой души.
Многообразье счастья... Сколько жизней
Поломано судьбой из-за того,
Что в них замолкло вечное стремленье
Пробиться, проломиться, протаранить,
Вершину взять или достичь глубин.
Я счастлив потому, что я один
Сейчас, наедине со всей природой,
И людям приношу в тот миг добро
Тем, что я слышу, вижу, понимаю
Для них, для них, но нет, не для себя!
Старинный друг, немного посвети
Мне на пути своим холодным светом.
Серебряным светильником своим!
Ты - легкий светлячок, комочек света,
Прощающая ночью, ты прости
И посвети в пути, звезда над крышей!
Ты, длинная, как стебель, ты, жара,
Движение на юг, ты, руки ночи,
На юг направленные,
где тебя
Теперь искать? И есть ли смысл теперь
Тебя искать? Прости! Конечно, нет!
Мне кажется, что нет!
Ликуют тени,
Сидящие на улицах Дербента,
Рябые отсветы зеленых жалюзи.
Душа, душа, ты - девочка седая,
Ты, беловеющая в переулках,
В дверных простенках с белыми звонками,
Порогами бетонными, и гаммой
Из окон, и сверчками, и полдневным
Гнетущим жаром,-
это ты, душа?
Взмах музыки - и длиннота печали.
Душа моя, ты только облик мира,
И скрип причалов, шум листвы и моря,
Раскос снастей и прибережных скал.
Я так хочу жары, громады неба,
Прохладных снов и жалюзи Дербента,
Чтоб девочка играла вечно гаммы,
И солнце колыхалось на полу,
И стыла тишина, и вечно в мире
Ходила бы печаль в одеждах полдня
Легчайшая! Ей даже не покинуть
Сухой жары и этот город снов.
Но жадно мыслю я и жадно верю,
Не подчиняясь тишине и зною,
Хоть видно мне, что следующий шаг
Тревожен будет, труден. Посылаю
Свои окрепнувшие за день мысли
На поиск правды и на берег сказок.
Скорее в путь!
Бывают пропаданья
В людской судьбе, я это замечал.
Но в берегах изъятий не бывает,
Они ведь обозначены на карте,
Там всё известно, верно, кроме кромки
Непостоянных льдов. Они встают
Невдалеке от полюсов. А лучше -
За лживым и наигранным весельем
Понять материки в самом себе.
Я всё же человек - богатство мира.
Я властен понимать и отвергать
И, главное, творить как мне угодно.
Вот это счастье:
верить и творить.
Для всех людей, для самой ясной правды,
Которую порой мы затмевали
Ликующей неразберихой слов.
Вот это счастье:
верить и творить.
И это хорошо, и дай вам бог
Услышать шум лиловых шелкопрядов,
Когда они, шурша, летят под вечер
Меж темных листьев летнего Дербента,
И парочки гуляют на молу,
И пароход коричневый под вечер
Несется, колыхаясь, из Баку,
И мертвые приходят ряд за рядом
С нагорных кладбищ черными камнями
К исходам улиц, и гуляют пчелы
В тяжелых набухающих садах.
Но это будет вечером, а ныне -
Горячий зной и счастье до предела!
Жара, жара, белесая жара!
Ни переехать, ни пройти, ни крикнуть,
Лежать, покуда не умолкнут гаммы,
И слушать остановки гамм и дальний,
Свинцовый запах раскаленных гор.
Велосипед проехал возле дома,
И мальчик нажимает, как нарочно,
Холодный от волнения звонок.
И девочка к нему выходит снова,
Качает малярийными глазами.
И в комнате висит большая муха,
Д'1ерцающими крыльями водя.
И сумрак золотой ее объемлет,
И сотни жилок на крылах мушиных,
И радуга, и мерное жужжанье
Сливаются с морским движеньем гамм.
Прогрохотав, проехала телега,
В ней бочки винные теснят друг друга.
Гром угрожающий и рыжий, словно солнце.
Метнуло женским запахом вина.
Куда везут?
В подвалы, там прохладно,
Там жутковато, может быть, спокойно...
И маленькие рыбы у причалов
Задвигались в полдневном удивленье,
Опять застыли, натянув хвосты.
Их временно не трогают, не ловят,
Не мучают и на крючки не манят:
Они, как видно, временно довольны.
И пароход на рейде не гудит.
Сегодня день рожденья моего,
Простой и сонный, как зеленый дворик.
Сегодня Гитлер был провозглашен
В земле германской фюрером бессменным,
Пожизненным диктатором страны.
За ним -
громада черного рейхстага
С пылающими окнами. За ним -
Знамена, флейты, трубы, барабаны,
Холодные улыбки джентльменов
И бизнесменов жесткие глаза.
Виляют робко маленькие страны
Перед безумным этим наважденьем:
Какой там Григ, какой там Метерлинк!
Лишь топот,
вопли «хайль»
и громы маршей.
А съезд Семнадцатый встает громадой,
Съезд победителей.
Съезд на разломе
Всемирных судеб. Киров жив еще.
Веселый, он идет по Ленинграду,
Чуть поводя широкими плечами.
Сергей Мироныч!
Вы здесь проходили
В Дербенте по неверным переулкам,
Историю сурового Кавказа,
Как медленное знамя, пронося.
Сергей Мироныч!
Я здесь на минуту
Прилег на трехподушечной кровати
Побыть с душой своей, послушать душу,
Ее пустые, девичьи рассказы
О горестном многообразье счастья,
О том, что сердце - это облик мира,
О рыбах, что застыли у причалов,
О длинных перерывах белых гамм.
Сергей Мироныч!
Через полминуты
Я поднимусь. Я отдохнул. Иду!
Жара, жара, отчетливые гам;мы...
Забыться бы, да запрещает совесть.
Потоки солнца плещут на полу,
И по дивану слоники гуляют,
Размеренное обещая счастье.
Мне в жизни ненавистно это счастье.
Я человек другого измеренья,
Пронизанного ветром Октября.
На улице лежат квадраты солнца,
Круги и треугольники косые, -
Фигуры, приносящие покой.
Неужто мне бродить еще по свету,
Предметы трогать, говорить ответы
Или вопросы, если этот полдень -
Средина жизни, и навряд ли будет
Такой же полдень, и навряд ли снова
Большая муха в воздухе повиснет,
Так медленно и точно повторяясь?
Не думаю.
Неповторимо счастье,
Да и не нужно счастье повторять.
История идет железным шагом.
Не замедляй ее шагов железных.
Сегодня день рожденья моего.
1943-1956