Кавказ и литература - Константин Паустовский - ч. 2 - Тифлис
... в Тифлисе Паустовский поселился в доме Зданевичей - Илья к этому времени уже уехал - жил в Париже (см. https://dim-ma.livejournal.com/804693.html) - но о нем "говорили так, будто он только что вышел за дверь... Никто не смел трогать его вещи. К этому все ... отнеслись бы как к кощунству" - Кирилл оставался в Грузии (он был приговорен к 15-ти годам в 1949 г. и сослан в Воркуту, но реабилитирован в 1957 г - после смерти Сталина - так что Паустовский мог вполне безопасно для себя о нем писать) ...
"Зданевичи жили в старом доме с большими запутанными деревянными террасами, выходившими во двор, с полутемными, прохладными комнатами, с выцветшими персидскими коврами и множеством рассохшейся мебели. Лестницы на дрожащих террасах качались под ногами, но никого это не смущало.
С террас был виден на горизонте снег Главного хребта. Из комнат Зданевичей с утра до позднего вечера доносились аккорды рояля, женское пение, чтение стихов и шумные споры и ссоры. По всем террасам и коридорам ходили, прихрамывая, голуби. Когда люди замолкали, то весь дом глухо и страстно ворковал.
Кроме того, с утра во всех углах квартиры была слышна зубрежка французских склонений и
спряжений. Это старик Зданевич - бывший учитель гимназии - занимался французским языком сразу с несколькими недорослями и неучами. У всех недорослей, как на подбор, были унылые, бубнящие голоса.
Каждые полчаса, а то и чаще, где-то падала и разбивалась посуда. На место происшествия тотчас спешила хромая такса и долго лаяла на виновника этого события.
...
Я переступил порог этой квартиры и оторопел. Стены во всех комнатах, террасы и коридоры, даже кладовые и ванная были завешаны от потолка до пола необыкновенными по рисунку и краскам картинами. Много картин, не поместившихся на стенах, было свернуто в рулоны и стояло в углах. Все эти картины принадлежали кисти одного и того же художника, но очень редко можно было найти на них его грузинскую подпись: «Нико Пиросманишвили».
Кроме картин, в комнатах было много цветов. Квартира походила на оранжерею. Цветы часто опрыскивали свежей водой. Поэтому в комнатах пахло сырой землей и листьями.
Когда в окна ударяло солнце, квартира напоминала летний день после ливня: со всех листьев, веток и цветов торопливо падали, поблескивая, капли теплого комнатного дождя. Срезанных и собранных в букеты цветов в доме почти не держали. Вместо них всюду лежали куски коры, похожие на корытца. Они были наполнены разными свежими цветами: фиалками и крокусами, эдельвейсами и камелиями - и мхами всех цветов: изумрудно-зелеными, рыжими, черными, золотыми, красными и лимонными. Мхи пахли йодом.
Кроме цветов и мхов, в коре держали мелкие папоротники, хвощи, всякие интересные вещи из растительного и животного мира, вплоть до корней в виде рыцарей и стыдливых купальщиц. На мхах сидели уснувшие бабочки. Они походили на беспредметные рисунки «левых» художников. Жившая у Зданевичей экспансивная полька, художница Мария, составлявшая все эти необыкновенные «букеты», называла их «супрематистскими мотыльками»...
По всей квартире было разбросано много книг, главным образом тоненьких, с крикливыми названиями и такими же крикливыми обложками. На них были нарисованы цветные полукружья, женские груди и изломанные лучи.
Самой популярной считалась книга стихов под титлом «Цвети, поэзия, сукина дочь!». Она была набрана всеми шрифтами, какие нашлись в Тифлисе, - от афишного до перля и от курсива до эльзевира. Между отдельными словами были вставлены разные линейки, многоточия, скрипичные знаки, буквы из армянского, грузинского и арабского алфавитов, ноты, перевернутые вверх ногами
вопросительные знаки, графские короны (эти клише держали до революции в типографиях только для визитных карточек), виньетки, изображавшие купидонов и гирлянды роз.
Я с удовольствием изучал эту книгу, как своего рода коллекцию типографских шрифтов.
Было много книг на заумном языке. Одна из них называлась только буквой «Ю». На столах горами были навалены рисунки, главным образом кубистические. Все женщины на этих рисунках были похожи на подруг неандертальского человека. Иногда огромные молнии с широкими хвостами разрубали на этих рисунках падавшие во все стороны дома."
... дом Зданевичей, кажется, сохранился - находится в Кирпичном переулке дослужившемся до улицы названной в честь Димитри Бакардзе - грузинский археолог, историк, этнограф - улица расположена над парком Вере - несмотря на то, что здесь бывали Ладо Гудиашвили и Тициан Табидзе, останавливался Маяковский, жил Паустовский, Кирилл Зданевич подарил свою коллекцию Пиросмани грузинскому музею искусств - мемориальная доска на доме отсутствует - описание Паустовского больше говорит о том, как дом выглядел из внутреннего двора, чем снаружи - в итоге, уверенно дом мне идентифицировать не удалось - расспрашивать местных жителей я постеснялся - они о чем-то оживленно спорили - каждый прохожий присоединялся к этому спору - забывал по каким делам и куда он направляется
ххх
... по сравнению с Батуми, Тифлис оставил у Паустовского достаточно бедные воспоминания:
"... Тифлис шумел, как водопад (это, оказывается, шумела у Верийского моста <сейчас - мост Галактиона Табидзе, до этого успевший побывать мостом И. В. Сталина, а после разоблачения культа личности - мостом А. Элбакидзе - в честь революционера, совершившего в 1919 году на Верийском спуске (сейчас - улица Джавахишвили) покушение на деникинского генерала Н. Баратова> мутная Кура), продавцы кричали нараспев теноровыми голосами: «Салат, шпинат, лук зеленый, редис молодой!» Тифлисская зима сверкала нам в глаза тоненькими пластинками разбитого пешеходами льда, густым небом, блеском начищенных медных блях на сбруе черных ишаков, тащивших аттические кувшины с мацони. Нестерпимо сверкали окна и лакированные стенки трамваев. Они мчались вдоль Головинского проспекта <сейчас - проспект Руставели - кажется, самый долговечный тбилисский топоним - именем Руставели проспект был назван в 1918 г. и после этого ни разу не был переименован> и напоминали передвижные ярмарочные оркестры - столько звона, треска, лязга, смеха и крика они волочили за собой ..."
"... Тифлис лежал рядом в жаркой котловине, в кольце нагретых гор, и даже страшно было смотреть на него с окрестных высот. Казалось, что Тифлис дымится от накала и вот-вот вспыхнет исполинским костром."
но в этих воспоминаниях можно найти очень интересные комментарии к стихотворению Мандельштама "Мне Тифлис горбатый снится ...", побывавшего в Тифлисе в 1920-м:
Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит.
... "ковровая столица" здесь проясняется следующим наблюдением Паустовского: "... в советских учреждениях - небывалая чистота, зеркала паркетов, тишина, ковры, ковры и ковры и осторожное позванивание телефонов". Но, возможно, у Мандельштама здесь в стихотворение врываются батумские воспоминания, описанные Паустовским: "... на новых коврах, разложенных на мостовой, посреди узеньких улиц, нахальные девочки-цыганки били в старые бубны с колокольцами, танцевали и выкрикивали песни. Новичков в Батуме узнавали по одному верному признаку: они старательно обходили ковры, боясь их запачкать. Но вскоре они узнавали, что ковры раскатывают во всю ширину улиц именно для того, чтобы поскорее уничтожить на них налет новизны и крикливых, еще не потускневших красок. Тогда приезжие начинали с наслаждением топтать ковры вместе с коренными батумцами."
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить тебе готов.
Кахетинское густое
Хорошо в подвале пить, -
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое, -
Одному не надо пить!
... "Иногда Пиросман" - пишет Паустовский - "сообща с хозяином придумывал для духана название. Чем замысловатее было название, тем больше оно нравилось. Пиросман, усмехаясь, писал: «Шашлыки по-электрически» или «Одному не надо пить»." - и это "одному не надо пить" логически выводится из традиционного грузинского тоста - "эртад кхопна" - "выпьем за наше пребывание вместе" - в ситуации, когда ты пьешь один, тост становится бессмысленным ...
"Зданевичи жили в старом доме с большими запутанными деревянными террасами, выходившими во двор, с полутемными, прохладными комнатами, с выцветшими персидскими коврами и множеством рассохшейся мебели. Лестницы на дрожащих террасах качались под ногами, но никого это не смущало.
С террас был виден на горизонте снег Главного хребта. Из комнат Зданевичей с утра до позднего вечера доносились аккорды рояля, женское пение, чтение стихов и шумные споры и ссоры. По всем террасам и коридорам ходили, прихрамывая, голуби. Когда люди замолкали, то весь дом глухо и страстно ворковал.
Кроме того, с утра во всех углах квартиры была слышна зубрежка французских склонений и
спряжений. Это старик Зданевич - бывший учитель гимназии - занимался французским языком сразу с несколькими недорослями и неучами. У всех недорослей, как на подбор, были унылые, бубнящие голоса.
Каждые полчаса, а то и чаще, где-то падала и разбивалась посуда. На место происшествия тотчас спешила хромая такса и долго лаяла на виновника этого события.
...
Я переступил порог этой квартиры и оторопел. Стены во всех комнатах, террасы и коридоры, даже кладовые и ванная были завешаны от потолка до пола необыкновенными по рисунку и краскам картинами. Много картин, не поместившихся на стенах, было свернуто в рулоны и стояло в углах. Все эти картины принадлежали кисти одного и того же художника, но очень редко можно было найти на них его грузинскую подпись: «Нико Пиросманишвили».
Кроме картин, в комнатах было много цветов. Квартира походила на оранжерею. Цветы часто опрыскивали свежей водой. Поэтому в комнатах пахло сырой землей и листьями.
Когда в окна ударяло солнце, квартира напоминала летний день после ливня: со всех листьев, веток и цветов торопливо падали, поблескивая, капли теплого комнатного дождя. Срезанных и собранных в букеты цветов в доме почти не держали. Вместо них всюду лежали куски коры, похожие на корытца. Они были наполнены разными свежими цветами: фиалками и крокусами, эдельвейсами и камелиями - и мхами всех цветов: изумрудно-зелеными, рыжими, черными, золотыми, красными и лимонными. Мхи пахли йодом.
Кроме цветов и мхов, в коре держали мелкие папоротники, хвощи, всякие интересные вещи из растительного и животного мира, вплоть до корней в виде рыцарей и стыдливых купальщиц. На мхах сидели уснувшие бабочки. Они походили на беспредметные рисунки «левых» художников. Жившая у Зданевичей экспансивная полька, художница Мария, составлявшая все эти необыкновенные «букеты», называла их «супрематистскими мотыльками»...
По всей квартире было разбросано много книг, главным образом тоненьких, с крикливыми названиями и такими же крикливыми обложками. На них были нарисованы цветные полукружья, женские груди и изломанные лучи.
Самой популярной считалась книга стихов под титлом «Цвети, поэзия, сукина дочь!». Она была набрана всеми шрифтами, какие нашлись в Тифлисе, - от афишного до перля и от курсива до эльзевира. Между отдельными словами были вставлены разные линейки, многоточия, скрипичные знаки, буквы из армянского, грузинского и арабского алфавитов, ноты, перевернутые вверх ногами
вопросительные знаки, графские короны (эти клише держали до революции в типографиях только для визитных карточек), виньетки, изображавшие купидонов и гирлянды роз.
Я с удовольствием изучал эту книгу, как своего рода коллекцию типографских шрифтов.
Было много книг на заумном языке. Одна из них называлась только буквой «Ю». На столах горами были навалены рисунки, главным образом кубистические. Все женщины на этих рисунках были похожи на подруг неандертальского человека. Иногда огромные молнии с широкими хвостами разрубали на этих рисунках падавшие во все стороны дома."
... дом Зданевичей, кажется, сохранился - находится в Кирпичном переулке дослужившемся до улицы названной в честь Димитри Бакардзе - грузинский археолог, историк, этнограф - улица расположена над парком Вере - несмотря на то, что здесь бывали Ладо Гудиашвили и Тициан Табидзе, останавливался Маяковский, жил Паустовский, Кирилл Зданевич подарил свою коллекцию Пиросмани грузинскому музею искусств - мемориальная доска на доме отсутствует - описание Паустовского больше говорит о том, как дом выглядел из внутреннего двора, чем снаружи - в итоге, уверенно дом мне идентифицировать не удалось - расспрашивать местных жителей я постеснялся - они о чем-то оживленно спорили - каждый прохожий присоединялся к этому спору - забывал по каким делам и куда он направляется
ххх
... по сравнению с Батуми, Тифлис оставил у Паустовского достаточно бедные воспоминания:
"... Тифлис шумел, как водопад (это, оказывается, шумела у Верийского моста <сейчас - мост Галактиона Табидзе, до этого успевший побывать мостом И. В. Сталина, а после разоблачения культа личности - мостом А. Элбакидзе - в честь революционера, совершившего в 1919 году на Верийском спуске (сейчас - улица Джавахишвили) покушение на деникинского генерала Н. Баратова> мутная Кура), продавцы кричали нараспев теноровыми голосами: «Салат, шпинат, лук зеленый, редис молодой!» Тифлисская зима сверкала нам в глаза тоненькими пластинками разбитого пешеходами льда, густым небом, блеском начищенных медных блях на сбруе черных ишаков, тащивших аттические кувшины с мацони. Нестерпимо сверкали окна и лакированные стенки трамваев. Они мчались вдоль Головинского проспекта <сейчас - проспект Руставели - кажется, самый долговечный тбилисский топоним - именем Руставели проспект был назван в 1918 г. и после этого ни разу не был переименован> и напоминали передвижные ярмарочные оркестры - столько звона, треска, лязга, смеха и крика они волочили за собой ..."
"... Тифлис лежал рядом в жаркой котловине, в кольце нагретых гор, и даже страшно было смотреть на него с окрестных высот. Казалось, что Тифлис дымится от накала и вот-вот вспыхнет исполинским костром."
но в этих воспоминаниях можно найти очень интересные комментарии к стихотворению Мандельштама "Мне Тифлис горбатый снится ...", побывавшего в Тифлисе в 1920-м:
Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит.
... "ковровая столица" здесь проясняется следующим наблюдением Паустовского: "... в советских учреждениях - небывалая чистота, зеркала паркетов, тишина, ковры, ковры и ковры и осторожное позванивание телефонов". Но, возможно, у Мандельштама здесь в стихотворение врываются батумские воспоминания, описанные Паустовским: "... на новых коврах, разложенных на мостовой, посреди узеньких улиц, нахальные девочки-цыганки били в старые бубны с колокольцами, танцевали и выкрикивали песни. Новичков в Батуме узнавали по одному верному признаку: они старательно обходили ковры, боясь их запачкать. Но вскоре они узнавали, что ковры раскатывают во всю ширину улиц именно для того, чтобы поскорее уничтожить на них налет новизны и крикливых, еще не потускневших красок. Тогда приезжие начинали с наслаждением топтать ковры вместе с коренными батумцами."
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить тебе готов.
Кахетинское густое
Хорошо в подвале пить, -
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое, -
Одному не надо пить!
... "Иногда Пиросман" - пишет Паустовский - "сообща с хозяином придумывал для духана название. Чем замысловатее было название, тем больше оно нравилось. Пиросман, усмехаясь, писал: «Шашлыки по-электрически» или «Одному не надо пить»." - и это "одному не надо пить" логически выводится из традиционного грузинского тоста - "эртад кхопна" - "выпьем за наше пребывание вместе" - в ситуации, когда ты пьешь один, тост становится бессмысленным ...