Владивосток и поэзия - Владимир Нарбут
... годом раньше Осипа Мандельштама - в сентябре 1937 г. - во Владивостоке - в том же пересыльном лагере - оказался еще один из шести "настоящих" акмеистов (Гумилев, Мандельштам, Ахматова, Нарбут, Зенкевич, Городецкий - Надежда Яковлевна Мандельшьтам уточняла, что "... среди них оказался один лишний" - Городецкий - Гумилев привлек его для придания литературной тяжеловесности созданной им группе) - Владимир Нарбут
... Нарбут так же получил пять лет по той же, что и Мандельштам, статье - контрреволюционная деятельность
... 26 октября 1936 г. он был арестован НКВД по обвинению в пропаганде «украинского буржуазного национализма», причислен следствием к членам «группы украинских националистов - литературных работников», которая занималась антисоветской агитацией - руководителем группы был объявлен И. С. Поступальский, а её членами, помимо Нарбута - переводчики П. С. Шлейман (Карабан) и П. Б. Зенкевич, литературовед Б. А. Навроцкий
... 23 июля 1937 г. постановлением Особого совещания при НКВД СССР каждый из пятерых был осуждён на пять лет лишения свободы по статьям 58-10 и 58-11 УК РСФСР
... 29-го сентября 1937 г. Нарбут пишет первое - из сохранившихся - письмо своей жене из пересылочного лагеря во Владивостоке - "... посланное мне испытание переношу твердо, героически - буду работать как лев. Я докажу, что я не контрреволюционер, никогда им не был и не буду - ни при каких обстоятельствах ..." - и - позже - уже с Колымы - из транзитного лагеря - "... как мне хочется ... показать себя на работе , быть стахановцем, всегда первым, не боящимся никаких трудностей! А ведь я могу, могу воскликнуть, как в древности: "Дай мне рычаг и я переверну земной шар!" -
... доказывать свою не контрреволюционность Нарбут собирался, видимо, в том числе и себе - Валентин Катаев в своей автобиографической книге Алмазный мой венец пишет: "Он был мелкопоместный демон, отверженный богом революции. Но его душа тяготела к этому богу. Он хотел и не мог искупить какой-то свой тайный грех, за который его уже один раз покарали отсечением руки, но он чувствовал, что рано или поздно за этой карой последует другая, еще более страшная, последняя."
... об отсечении руки и тайном грехе сам Нарбут упоминает в стихотворении Совесть (книга стихов В огненных столбах)
Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьется по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая не отрублена…
Разве мало мною крови пролито,
мало перетуплено ножей?
А в яру, а за курганом, в поле,
до самой ночи поджидать гостей!
Эти шеи, узкие и толстые, -
как ужаки, потные, как вол,
непреклонные, - рукой апостола
Савла - за стволом ловил я ствол,
Хвать - за горло, а другой - за ножичек
(легонький, да кривенький ты мой),
И бордовой застит очи тьмой,
И тошнит в грудях, томит немножечко.
А потом, трясясь от рясных судорог,
кожу колупать из-под ногтей,
И - опять в ярок, и ждать гостей
на дороге, в город из-за хутора.
Если всполошит что и запомнится, -
задыхающийся соловей:
от пронзительного белкой-скромницей
детство в гущу юркнуло ветвей.
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Шевелит отрубленною кистью, -
червяками робкими пятью, -
тянется к горячему питью,
и, как Ева, прячется за листьями.
1919 (1922)
... история с отсечением руки (кисти левой руки) случилась в январе 1918 года - Нарбут вместе со своим братом жил на Черниговщине в усадьбе Лысенко Глуховской волости, которой управлял его отец - на усадьбу напали партизаны - брат погиб, Нарбуту прострелили руку, которую пришлось ампутировать - здесь, кажется, никакой причины считать свою жизнь "загубленной" нет
... другая темная история произошла с Нарбутом в начале 1919 г., когда он оказался в захваченном белыми Киеве - Нарбут пробирается на восток - к красным - но в Ростове на Дону попал в руки контрразведки Деникина и - вынужден был отказаться от большевистской деятельности - почти как герой булгаковского Бега, отказавшийся от деятельности против красных - Нарбут "дал показания, в которых признался в ненависти к большевикам и объяснил своё сотрудничество с советской властью безденежьем, страхом и отчаянием" - он подписал документ, который стал известен в 1928 г. - Нарбута - в этот момент ответственного работника отдела печати ЦК РКП (б) - исключают из партии - и отстраняют от работы
... но ощущение "загубленности" из Совести и эта история, кажется, не проясняет
... Нарбут погиб на Колыме - был расстрелян 14 апреля 1938 г. - в день своего 50-летия - в карантинно-пересыльном пункте № 2 треста «Дальстрой» - вместе с ним были расстреляны еще несколько инвалидов
... от инвалидов, кажется, не знали как избавиться - Н.Я. Мандельштам упоминает о барже, на которой собрали колымских инвалидов, вывели ее в бухту Нагаево - и там взорвали
... через год больного Мандельштама просто оставят умирать во Владивостоке - к этому времени процедуры с больными/ инвалидами будут отработаны
... так же как и Мандельштам, Нарбут был реабилитирован в 1956 г. - "за отсутствием состава преступления" - местонахождение его могилы также неизвестно - еще один неизвестный солдат русской поэзии .
ххх
Пьяницы - из книги Аллилуйя (книга была запрещена по указания цензурного комитета Синода, чтобы защитить Нарбута от ареста, Гумилев устроил его в этнографическую экспедицию в Сомали и Абиссинию)
И чарка каторжна гуляе по столи.
Е. В. Гребенка
Объедки огурцов, хрустевших на зубах,
бокатая бутыль сивухи синеватой
и перегар, каким комод-кабан пропах, -
бой-баба, баба-ночь, гульбою нас посватай!
Услонов-растопыр склещился полукруг,
и около стола, над холщовой простынью,
компания (сам-друг, сам-друг, и вновь сам-друг)
носы и шишки скул затушевала синью.
И подбородки - те, что налиты свинцом
и вздернуты потом (как будто всякий потрох)
так - нитками двумя, с концами, под лицом
заштопанными вкось, где скаты линий бодрых, -
замазала она, все та же стерва-ночь,
все та же сволочь-ночь, квачом своим багровым.
Ах, утлого дьячка успело заволочь
под покуть, - растрясти и заклевать под кровом!
Да гнутся - и майор, и поп, и землемер,
обрюзгший, как гусак под игом геморроя.
Надежен адвокат.
- Аз, Веди, Твердо, Хер, -
ударился в букварь. - Глиста вы, не герои! -
и, чаркой чокнувшись с бутылью, - попадье:
Ее же, мать моя, приемлют и монаси. -
Дебела попадья.
- Не сахар ли сие? -
И в сдобный локоть - чмок.
А поп, как в тине, в рясе.
Торчмя торчит, что сыч.
Ворочается глаз,
фарфоровый, пустой
(а веко - сен-бернара):
мерещится попу, что потолок сейчас
с половой плюхнет вниз, сорвавшись с ординара.
Вояка свесил ус, и - капает с него.
…Под Плевною пошли на вылазку османы:
в ущелье - таборов разноголосый вой,
тюрбаны и чалма, и феска - сквозь туманы.
Светает. Бастион… Спросонья… «Ро-та, пли!..»
Обрюзгший землемер - находчивый бурсак:
Цыбулю - пополам, не круто посоли,
не заблудиться б тут да не попасть впросак.
Все собутыльники в размывчивом угаре.
Лишь попадья - в жару: ей впору жеребец.
Брыкаясь, гопака открамсывают хари,
и в зеркальце косом, в куске его - мертвец.
- Эге, да он, кажись, в засиженном стекле
похож на тот рожок, что вылущила полночь…
А муха все шустрей - пред попадьей во мгле -
зеленая снует, расплаживая сволочь.
1911-1915
ххх
Последняя весна - из книги Вий
Журавли на улице поскрипывают,
А другие пронеслись давно.
И пропахнул сад корою липовою,
Талым днем и всем, что негою дано.
Вылез дед, на солнышко посетывая:
Не печет. - Иглится пыльный пруд.
Медуницы красно-фиолетовые
Не сегодня завтра в роще зацветут.
Мреет пар над ветхою завалиною -
Под окошком радужным избы:
Малевал с мечтою опечаленною:
Были ставни бы, как небо, голубы.
Стая весен пела над серебряною
Головою. И опять - весна…
Но за жизнью, былями одебрянною,
Смерть летит, как кобчик пестренький грозна.
<1911>
ххх
Пасхальная жертва - из книги Плоть
В сарае, рыхлой шкурой мха покрытом,
сверля глазком калмыцким мутный хлев,
над слизким, втоптанным в навоз корытом
кабан заносит шмякающий зев.
Как тонкий чуб, что годы обтянули
и закрутили наглухо в шпагат,
стрючок хвоста юлит на карауле,
оберегая тучный круглый зад.
В коровьем вывалявшись, как в коросте,
коптятся заживо окорока.
«Еще две пары индюков забросьте», -
на днях писала барская рука.
И, по складам прочтя, рудой рабочий,
крапленный оспой парень-дармоед,
старательней и далеко до ночи
таскает пойло - жидкий винегрет.
Сопя и хрюкая, коротким рылом
кабан копается, а индюки
в соседстве с ним, в плену своем бескрылом,
овес в желудочные прут мешки.
Того не ведая, что скоро казни
наступит срок и - загудит огонь
и, облизнувшись, жалами задразнит
снегов великопостных, хлябких сонь;
того не ведая, они о плоти
пекутся, чтобы, жиром уснастив
тела́, в слезящей студень позолоте
сиять меж тортов, вин, цукатных слив…
К чему им знать, что шеи с ожерельем,
подвешенным, как сизые бобы,
вот тут же, тут, пред западнею-кельей,
обрубят вдруг по самые зобы,
и схваченная судорогой туша,
расплескивая кляксы сургуча,
запрыгает, как под платком кликуша,
в неистовстве хрипя и клокоча?
И кабану, уж вялому от сала,
забронированному тяжко им,
ужель весна, хоть смутно, подсказала,
что ждет его прохладный нож и дым?..
Молчите, твари! И меня прикончит,
по рукоять вогнав клинок, тоска,
и будет выть и рыскать сукой гончей
душа моя ребенка-старичка.
Но, перед Вечностью свершая танец,
стопой едва касаясь колеса,
Фортуна скажет: «Вот - пасхальный агнец,
и кровь его - убойная роса».
В раздутых жилах пой о мудрых жертвах
и сердце рыхлое, как мох, изрой,
чтоб, смертью смерть поправ, восстать из мертвых,
утробою отравленная кровь!
1913 (1922)
ххх - из книги Спираль
Короткогубой артиллерией
Губили город. Падал снег.
А тучи и шинели серые,
Обоз к обозу: на ночлег.
Прищуренное (не со страху ли?)
Окошко проследило, как,
Покачиваясь под папахами,
Взобрались двое на чердак.
Ползло по желобу, и в желобе
Захлебывалось по трубе,
Когда шрапнель взрывалась голубем
И становилась голубей.
И наконец ворвались.
Ясное
Сиянье скользкого штыка.
На грудь каленая, напрасная
Напрашивается рука…
... Нарбут так же получил пять лет по той же, что и Мандельштам, статье - контрреволюционная деятельность
... 26 октября 1936 г. он был арестован НКВД по обвинению в пропаганде «украинского буржуазного национализма», причислен следствием к членам «группы украинских националистов - литературных работников», которая занималась антисоветской агитацией - руководителем группы был объявлен И. С. Поступальский, а её членами, помимо Нарбута - переводчики П. С. Шлейман (Карабан) и П. Б. Зенкевич, литературовед Б. А. Навроцкий
... 23 июля 1937 г. постановлением Особого совещания при НКВД СССР каждый из пятерых был осуждён на пять лет лишения свободы по статьям 58-10 и 58-11 УК РСФСР
... 29-го сентября 1937 г. Нарбут пишет первое - из сохранившихся - письмо своей жене из пересылочного лагеря во Владивостоке - "... посланное мне испытание переношу твердо, героически - буду работать как лев. Я докажу, что я не контрреволюционер, никогда им не был и не буду - ни при каких обстоятельствах ..." - и - позже - уже с Колымы - из транзитного лагеря - "... как мне хочется ... показать себя на работе , быть стахановцем, всегда первым, не боящимся никаких трудностей! А ведь я могу, могу воскликнуть, как в древности: "Дай мне рычаг и я переверну земной шар!" -
... доказывать свою не контрреволюционность Нарбут собирался, видимо, в том числе и себе - Валентин Катаев в своей автобиографической книге Алмазный мой венец пишет: "Он был мелкопоместный демон, отверженный богом революции. Но его душа тяготела к этому богу. Он хотел и не мог искупить какой-то свой тайный грех, за который его уже один раз покарали отсечением руки, но он чувствовал, что рано или поздно за этой карой последует другая, еще более страшная, последняя."
... об отсечении руки и тайном грехе сам Нарбут упоминает в стихотворении Совесть (книга стихов В огненных столбах)
Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьется по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая не отрублена…
Разве мало мною крови пролито,
мало перетуплено ножей?
А в яру, а за курганом, в поле,
до самой ночи поджидать гостей!
Эти шеи, узкие и толстые, -
как ужаки, потные, как вол,
непреклонные, - рукой апостола
Савла - за стволом ловил я ствол,
Хвать - за горло, а другой - за ножичек
(легонький, да кривенький ты мой),
И бордовой застит очи тьмой,
И тошнит в грудях, томит немножечко.
А потом, трясясь от рясных судорог,
кожу колупать из-под ногтей,
И - опять в ярок, и ждать гостей
на дороге, в город из-за хутора.
Если всполошит что и запомнится, -
задыхающийся соловей:
от пронзительного белкой-скромницей
детство в гущу юркнуло ветвей.
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Шевелит отрубленною кистью, -
червяками робкими пятью, -
тянется к горячему питью,
и, как Ева, прячется за листьями.
1919 (1922)
... история с отсечением руки (кисти левой руки) случилась в январе 1918 года - Нарбут вместе со своим братом жил на Черниговщине в усадьбе Лысенко Глуховской волости, которой управлял его отец - на усадьбу напали партизаны - брат погиб, Нарбуту прострелили руку, которую пришлось ампутировать - здесь, кажется, никакой причины считать свою жизнь "загубленной" нет
... другая темная история произошла с Нарбутом в начале 1919 г., когда он оказался в захваченном белыми Киеве - Нарбут пробирается на восток - к красным - но в Ростове на Дону попал в руки контрразведки Деникина и - вынужден был отказаться от большевистской деятельности - почти как герой булгаковского Бега, отказавшийся от деятельности против красных - Нарбут "дал показания, в которых признался в ненависти к большевикам и объяснил своё сотрудничество с советской властью безденежьем, страхом и отчаянием" - он подписал документ, который стал известен в 1928 г. - Нарбута - в этот момент ответственного работника отдела печати ЦК РКП (б) - исключают из партии - и отстраняют от работы
... но ощущение "загубленности" из Совести и эта история, кажется, не проясняет
... Нарбут погиб на Колыме - был расстрелян 14 апреля 1938 г. - в день своего 50-летия - в карантинно-пересыльном пункте № 2 треста «Дальстрой» - вместе с ним были расстреляны еще несколько инвалидов
... от инвалидов, кажется, не знали как избавиться - Н.Я. Мандельштам упоминает о барже, на которой собрали колымских инвалидов, вывели ее в бухту Нагаево - и там взорвали
... через год больного Мандельштама просто оставят умирать во Владивостоке - к этому времени процедуры с больными/ инвалидами будут отработаны
... так же как и Мандельштам, Нарбут был реабилитирован в 1956 г. - "за отсутствием состава преступления" - местонахождение его могилы также неизвестно - еще один неизвестный солдат русской поэзии .
ххх
Пьяницы - из книги Аллилуйя (книга была запрещена по указания цензурного комитета Синода, чтобы защитить Нарбута от ареста, Гумилев устроил его в этнографическую экспедицию в Сомали и Абиссинию)
И чарка каторжна гуляе по столи.
Е. В. Гребенка
Объедки огурцов, хрустевших на зубах,
бокатая бутыль сивухи синеватой
и перегар, каким комод-кабан пропах, -
бой-баба, баба-ночь, гульбою нас посватай!
Услонов-растопыр склещился полукруг,
и около стола, над холщовой простынью,
компания (сам-друг, сам-друг, и вновь сам-друг)
носы и шишки скул затушевала синью.
И подбородки - те, что налиты свинцом
и вздернуты потом (как будто всякий потрох)
так - нитками двумя, с концами, под лицом
заштопанными вкось, где скаты линий бодрых, -
замазала она, все та же стерва-ночь,
все та же сволочь-ночь, квачом своим багровым.
Ах, утлого дьячка успело заволочь
под покуть, - растрясти и заклевать под кровом!
Да гнутся - и майор, и поп, и землемер,
обрюзгший, как гусак под игом геморроя.
Надежен адвокат.
- Аз, Веди, Твердо, Хер, -
ударился в букварь. - Глиста вы, не герои! -
и, чаркой чокнувшись с бутылью, - попадье:
Ее же, мать моя, приемлют и монаси. -
Дебела попадья.
- Не сахар ли сие? -
И в сдобный локоть - чмок.
А поп, как в тине, в рясе.
Торчмя торчит, что сыч.
Ворочается глаз,
фарфоровый, пустой
(а веко - сен-бернара):
мерещится попу, что потолок сейчас
с половой плюхнет вниз, сорвавшись с ординара.
Вояка свесил ус, и - капает с него.
…Под Плевною пошли на вылазку османы:
в ущелье - таборов разноголосый вой,
тюрбаны и чалма, и феска - сквозь туманы.
Светает. Бастион… Спросонья… «Ро-та, пли!..»
Обрюзгший землемер - находчивый бурсак:
Цыбулю - пополам, не круто посоли,
не заблудиться б тут да не попасть впросак.
Все собутыльники в размывчивом угаре.
Лишь попадья - в жару: ей впору жеребец.
Брыкаясь, гопака открамсывают хари,
и в зеркальце косом, в куске его - мертвец.
- Эге, да он, кажись, в засиженном стекле
похож на тот рожок, что вылущила полночь…
А муха все шустрей - пред попадьей во мгле -
зеленая снует, расплаживая сволочь.
1911-1915
ххх
Последняя весна - из книги Вий
Журавли на улице поскрипывают,
А другие пронеслись давно.
И пропахнул сад корою липовою,
Талым днем и всем, что негою дано.
Вылез дед, на солнышко посетывая:
Не печет. - Иглится пыльный пруд.
Медуницы красно-фиолетовые
Не сегодня завтра в роще зацветут.
Мреет пар над ветхою завалиною -
Под окошком радужным избы:
Малевал с мечтою опечаленною:
Были ставни бы, как небо, голубы.
Стая весен пела над серебряною
Головою. И опять - весна…
Но за жизнью, былями одебрянною,
Смерть летит, как кобчик пестренький грозна.
<1911>
ххх
Пасхальная жертва - из книги Плоть
В сарае, рыхлой шкурой мха покрытом,
сверля глазком калмыцким мутный хлев,
над слизким, втоптанным в навоз корытом
кабан заносит шмякающий зев.
Как тонкий чуб, что годы обтянули
и закрутили наглухо в шпагат,
стрючок хвоста юлит на карауле,
оберегая тучный круглый зад.
В коровьем вывалявшись, как в коросте,
коптятся заживо окорока.
«Еще две пары индюков забросьте», -
на днях писала барская рука.
И, по складам прочтя, рудой рабочий,
крапленный оспой парень-дармоед,
старательней и далеко до ночи
таскает пойло - жидкий винегрет.
Сопя и хрюкая, коротким рылом
кабан копается, а индюки
в соседстве с ним, в плену своем бескрылом,
овес в желудочные прут мешки.
Того не ведая, что скоро казни
наступит срок и - загудит огонь
и, облизнувшись, жалами задразнит
снегов великопостных, хлябких сонь;
того не ведая, они о плоти
пекутся, чтобы, жиром уснастив
тела́, в слезящей студень позолоте
сиять меж тортов, вин, цукатных слив…
К чему им знать, что шеи с ожерельем,
подвешенным, как сизые бобы,
вот тут же, тут, пред западнею-кельей,
обрубят вдруг по самые зобы,
и схваченная судорогой туша,
расплескивая кляксы сургуча,
запрыгает, как под платком кликуша,
в неистовстве хрипя и клокоча?
И кабану, уж вялому от сала,
забронированному тяжко им,
ужель весна, хоть смутно, подсказала,
что ждет его прохладный нож и дым?..
Молчите, твари! И меня прикончит,
по рукоять вогнав клинок, тоска,
и будет выть и рыскать сукой гончей
душа моя ребенка-старичка.
Но, перед Вечностью свершая танец,
стопой едва касаясь колеса,
Фортуна скажет: «Вот - пасхальный агнец,
и кровь его - убойная роса».
В раздутых жилах пой о мудрых жертвах
и сердце рыхлое, как мох, изрой,
чтоб, смертью смерть поправ, восстать из мертвых,
утробою отравленная кровь!
1913 (1922)
ххх - из книги Спираль
Короткогубой артиллерией
Губили город. Падал снег.
А тучи и шинели серые,
Обоз к обозу: на ночлег.
Прищуренное (не со страху ли?)
Окошко проследило, как,
Покачиваясь под папахами,
Взобрались двое на чердак.
Ползло по желобу, и в желобе
Захлебывалось по трубе,
Когда шрапнель взрывалась голубем
И становилась голубей.
И наконец ворвались.
Ясное
Сиянье скользкого штыка.
На грудь каленая, напрасная
Напрашивается рука…