(no subject)
... в массивном томе Галчинского, изданного Вахазаром, обнаружилось берлинское стихотворение с - во-первых - очень хорошей - и редкой в польской поэзии - топофилией, во-вторых - уводящее куда-то в довоенный Берлин, сделанный Фассбиндером и Кабаре - ...
ИНГА БАРЧ
Инга Барч, актриса, после переворота сгинувшая при таинственных обстоятельствах...
Вот слово об Инге Барч,
сказанное как можно откровеннее
для будущего поколения.
Она была рыжая, но не совсем - у волос был особый блеск.
Жила с Финком. Финк был режиссер. В коммунисты из снобизма он лез
(есть такие и на Мазовецкой).
А Инга? В Инге был какой-то привкус немецкий,
этот акцент в слове «Mond» - луна... der Mond, im Monde...
A Финк был дурак, но одетый модно.
Простая история: только что я рубеж переехал польский...
Берлин... Берлииин... дождь...
Железный Фридрих вызывает сердечную дрожь.
Скука, и внезапное чудо - театрик! Сердечко в подземелье!
Исполняется песенка: автор - Курт Тухольский.
Вижу: Инга за роялью начинает петь и играть.
До чего хороша; если встанет - будет лучше стократ!
Встала. Груди у нее маленькие, миленькие.
И - извините, господа, - живот,
так чудесно на платье округлял он шелк,
что я начал аплодировать и орать: - Да здравствует живот! -
Да так, что какой-то англичанин буркнул: -
- He's gone mad, - с ума он сошел.
Прошло несколько весен, осеней, зим,
снова несколько весен;
снова мгла покрывает осень, как дым
(я очень люблю осень).
Вдруг в один прекрасный день
переворот. Соар d'etat.
Переворот, nota bene содержал в себе нечто от вифлеемской звезды,
за которой тянулось 3000000 волхвов.
И все произошло, как в театре:
сидели мы с Ингой в Тиргартене,
а осень в Берлине в Тиргартене -
это, прошу прощенья, такие струны...
С деревьев сеялась мгла,
ветра низкий бас,
и внезапно Инга: - Wiffen Sie waf?
(Что-то у ней было не то с голосом, не то с зубами).
Wissen Sie was? Жить
мне надоело.
- Гм. -
Я взглянул на нее, папиросой дымя, -
я не Выспянский, но как-никак
ее афоризм взволновал меня.
Но слишком поздно: револьвер не больше розы -
паф! и Инга погрузилась в вопросы
метафизики немецкой.
Толстяк, что рядышком в кружку свою погрузился,
даже не вздрогнул, не поразился:
такое «паф» могло бы убить только младенца.
А потом ее ресницы стали еще длиннее;
труп пахнул осенью, черным кофе, грибами и абсурдом.
Барч, Инга!
Жалко.
Твой талант мог стоить немало стерлингов.
Инга Барч!!!
Я вернулся в отель.
Сорок трубок за ночь - комната аж почернела от дыма...
Нет, так нельзя: слишком просто - скука.
Надо как-нибудь переиначить,
комментарии присобачить, -
например, кровавая жертва режима,
подозрение, что в родне - семиты.
Гнилая морковь в лагере... подбавить пыла.
Выйдет строк на триста фельетон знаменитый.
(В Польше это именуют «кобыла».)
Осенью это случилось,
года три назад, допустим.
Итак, если редактор позволит,
пойдет так:
«Не выдержав удушливых тисков режима,
Инга Барч, актриса,
исчезла при загадочных обстоятельствах
после переворота».
А для концовки из Рильке что-то
о любви,
об одиночестве,
а заголовок просто: Инга Барч.
Беда!
Хороша.
Молода.
Плечи - что бархат персидский...
И было в ней что-то
женственное,
неуловимое,
далекое,
то, что нужно хватать когтями.
1934
Перевод Б. Слуцкого
ИНГА БАРЧ
Инга Барч, актриса, после переворота сгинувшая при таинственных обстоятельствах...
Вот слово об Инге Барч,
сказанное как можно откровеннее
для будущего поколения.
Она была рыжая, но не совсем - у волос был особый блеск.
Жила с Финком. Финк был режиссер. В коммунисты из снобизма он лез
(есть такие и на Мазовецкой).
А Инга? В Инге был какой-то привкус немецкий,
этот акцент в слове «Mond» - луна... der Mond, im Monde...
A Финк был дурак, но одетый модно.
Простая история: только что я рубеж переехал польский...
Берлин... Берлииин... дождь...
Железный Фридрих вызывает сердечную дрожь.
Скука, и внезапное чудо - театрик! Сердечко в подземелье!
Исполняется песенка: автор - Курт Тухольский.
Вижу: Инга за роялью начинает петь и играть.
До чего хороша; если встанет - будет лучше стократ!
Встала. Груди у нее маленькие, миленькие.
И - извините, господа, - живот,
так чудесно на платье округлял он шелк,
что я начал аплодировать и орать: - Да здравствует живот! -
Да так, что какой-то англичанин буркнул: -
- He's gone mad, - с ума он сошел.
Прошло несколько весен, осеней, зим,
снова несколько весен;
снова мгла покрывает осень, как дым
(я очень люблю осень).
Вдруг в один прекрасный день
переворот. Соар d'etat.
Переворот, nota bene содержал в себе нечто от вифлеемской звезды,
за которой тянулось 3000000 волхвов.
И все произошло, как в театре:
сидели мы с Ингой в Тиргартене,
а осень в Берлине в Тиргартене -
это, прошу прощенья, такие струны...
С деревьев сеялась мгла,
ветра низкий бас,
и внезапно Инга: - Wiffen Sie waf?
(Что-то у ней было не то с голосом, не то с зубами).
Wissen Sie was? Жить
мне надоело.
- Гм. -
Я взглянул на нее, папиросой дымя, -
я не Выспянский, но как-никак
ее афоризм взволновал меня.
Но слишком поздно: револьвер не больше розы -
паф! и Инга погрузилась в вопросы
метафизики немецкой.
Толстяк, что рядышком в кружку свою погрузился,
даже не вздрогнул, не поразился:
такое «паф» могло бы убить только младенца.
А потом ее ресницы стали еще длиннее;
труп пахнул осенью, черным кофе, грибами и абсурдом.
Барч, Инга!
Жалко.
Твой талант мог стоить немало стерлингов.
Инга Барч!!!
Я вернулся в отель.
Сорок трубок за ночь - комната аж почернела от дыма...
Нет, так нельзя: слишком просто - скука.
Надо как-нибудь переиначить,
комментарии присобачить, -
например, кровавая жертва режима,
подозрение, что в родне - семиты.
Гнилая морковь в лагере... подбавить пыла.
Выйдет строк на триста фельетон знаменитый.
(В Польше это именуют «кобыла».)
Осенью это случилось,
года три назад, допустим.
Итак, если редактор позволит,
пойдет так:
«Не выдержав удушливых тисков режима,
Инга Барч, актриса,
исчезла при загадочных обстоятельствах
после переворота».
А для концовки из Рильке что-то
о любви,
об одиночестве,
а заголовок просто: Инга Барч.
Беда!
Хороша.
Молода.
Плечи - что бархат персидский...
И было в ней что-то
женственное,
неуловимое,
далекое,
то, что нужно хватать когтями.
1934
Перевод Б. Слуцкого