01.05 Эрзрум
... я выскочил на улицу пораньше, чтобы успеть до отправления автобуса в Ван, осмотреть эрзрумские мавзолеи/ медресе/ мечети - сельджукские и монгольские - сквознячок с заснеженных гор прочищал горло, так что я не стал пить чай, добежал до крепости построенной еще византийским императором Феодосием (греки называли город Феодосиполь) - тем самым, что "утвердил" разработанный Месропом Маштоцем армянский алфавит как один из алфавитов империи
... Карин/ Феодосиполь/ Эрзрум и был создан по распоряжению Феодосия именно после посещения Константинополя делегацией во главе с Маштоцем
... позже город прославится тем, что сын эрзрумского эмира - потомок великих Сельджуков - откажется от ислама и примет христианство, чтобы жениться на грузинской царице Русудан, дочери царицы Тамар - "страшный, бесподобный случай" - писал мусульманский историк ибн ал-Асир
... эрзрумская крепость с позеленевшими пушками времен русско-турецких войн почти совсем не довлеет над городом - по ней нельзя ориентироваться - отыскав ее, я забрался на самый верх смотровой башни - здесь было не протолкнуться - в Турции сегодня выходной - выходной - день экскурсий и я никак не мог рассинхронизироваться с одной из туристических групп - мы вместе вышли из крепости, вместе прошли мимо закрытого сейчас медресе с резным могольским порталом, позаимствованым у сельджуков, которые в свою очередь научились резать камень у, конечно, армян - "кто же знает лучше армянина толк в искусстве камня" - цитирует Шульпяков (Книга Синана) турецкую поговорку
... есть особое удовольствие распознавать эти заимствования - особенное открытие - мавзолей основателя Чифте Минарели медресе - в его круглом плане и арочках сразу же угадывается Звартноц и анийская церковь 12-ти Апостолов
... удивительное превращение архитектурной формы - римские мортириумы выраженные в своем крайнем проявлении в Звартноце и анийских Апостолах нашли свое завершение в мавзолеях сельджуков и моголов, повсеместно разбросанных по всей Анатолии - в одном только Эрзруме их наверное десяток
... Шукуров пишет (Хорасан, стр. 305), "их <тюркских мавзолеев> ирано-армянское происхождение не вызывает сомнений ... Купол в виде шатра стал неотъемлемостью тюркского этнического сознания. В результате иранская <для Шукурова = армянcкая, т.к. Армению он включает в состав иранского мира> по происхождению форма, обогащенная серьезнейшими смыслами различного происхождения, обратилась в застывший символ этнической идентификации тюрков. Между тем нельзя отбрасывать существования архитектурной стратегии тюркских кочевых шатровых (юртовых) композиций ... Архитектурная стратегия тюркских шатров была, по-видимому, одной из предпосылок этнической адаптации к архитектурным постройкам в Средней Азии и османской Турции"
... когда я возвращался от трех мавзолеев, остановился, чтобы получше рассмотреть портал медресе - фром вере ю фром - подошел ко мне высокий турок похожий на Ататюрку - я ответил - i know very many russian - обрадовался он - because i'm guiding the groups. I'm going with them to the Kachcar mountains, to Kars, to Ani. Do you see this fort? Я кивнул. - The russian, and the armenian was fighting here with turks.
... этот гайд - его звали Нури - оказался первым из тех кого я встречал, кто знал историю места - по крайней мере помнил, что здесь сражались армяне - и русские
... но историю места в Five City рассказывает Ахмет Танпынар: "The 1828 defeat (The battle lost by the Turks against the Russians in and around Erzurum, the Turkish bastion against inroads from the east) and the 1876 (In conflict with the Ottoman Empire, Russian forces advanced towards Erzurum) disaster and several previous uprisings had certainly shaken her. In the first, a population of 132,000 had dropped to 100,000. In the second, the city was shaken to its roots. But this defeat was very dif f erent. This time death fell on the city as though it wanted to leave no one but itself behind. Then it departed, leaving a few broken-down roads, a few so-called gates surrounding what was now a ruin, a little skeleton city on the edge of an endless cemetery, death’s own
true domain.
Almost everyone had a story that only they could tell. Almost everyone wept for their dead or waited for one they loved but whose fate was unknown. They told of an old man who for years had never left his window. He was waiting for his grandson to return from the Caucasus. In the neighbourhoods, every knock at the door was still an excitement. And strange to tell, although five years had passed men were still returning one by one. As the Siberian ice melted and the Indian jungles opened to allow a poor, confused man to come back, surprised to be alive, his story of the hell he had escaped spread through the city like a new Odyssey whose superhuman greatness came from the sufferings he had undergone. Every day in any little village coffee house, tales could be heard of Kamçatka’s icy cold, Ceylon’s burning heat or the snakes of Madagascar."
... позже - в 1920-х - так же будут возвращаться плененные под Эрзерумом в 1916 г, когда русская армия снова взяла город - возвращавшихся из плена, проведенного в Сибири, описал в романе Философия Илья Зданевич, известный как Ильязд: "... среди тысячной толпы <на палубе корабля, отправляющегося из Батуми в Константинополь> не было ни одного целого человека, безрукие, безногие, но больше с обезображенными лицами, большинство, лишенное губ, не переставало смеяться, и все в живых лохмотьях, собрание изувеченных, словно подобранных для послевоенного паноптикума в назидание будущим таким же. Среди этого хуже чем лепрозория, последних остатков войска <пленные, захваченные во время 1-й мировой на русско-турецком фронте, в Эрзеруме и т.п.>, обработанного шашками, поджогами и морозом и теперь возвращавшегося домой"
"... Erzurum - продолжает Танпынар - remembered its lively past now buried in a heap of dust and mud: the caravans that came and went through the four gates; the hum of the market; its workers; its scholars with their shining faces and solid morality that was mirrored in the life of the city; the beautiful voices of the muezzins; the weddings which, every year, kept life up to date; the artisan gatherings; the handsome fellows who organized festivals and tuned up the life of the people like a musician playing his instrument; the traditional young men tossing the javelin; their dances; the old, rich landowners who sometimes entertained a whole regiment for days on end and whose carriages rode back and forth through their lands; in short, Erzurum remembered its whole life. Still, in the days when wounds were still raw and bleeding, it was hard to understand what exactly had been destroyed and lost. The entire community had suf f ered such def i nitive events and experienced such irreversible calamities that the city resembled a man rescued from an accident and inevitable death.
Like the story of the man who lost his leg and began to search for the most trivial things but his mind couldn’t concentrate on the real situation and kept wandering off in search of details.
What was actually lost was a complete way of life, a whole world. In 1855, Erzurum, a city with a population of more than 100,000, had established its growth on its economic stability. Iran provided more than half of the exports and imports by means of the caravan routes that linked Trebizond and Tabriz, a route that for centuries had made Erzurum a truly oriental medieval city, with its notables and senators, its scholars and holy men and its artisan guilds. Every year, along this route passed 3,000 camels and perhaps twice that number of mules. They all passed through Erzurum and, whether coming or going from Tabriz and Trebizond, they bought their provisions from Erzurum, shod their animals, and in short stocked up with all they required, saddles and pack-saddles, horse’s bits, muzzles and horseshoes.
But unfortunately a return to the former life was impossible. And even without the disaster of the Great War the Erzurum market would die away, its tradesmen would disperse, the city would shrink and turn into a village until it found a new mode of work which would enable it to fl ourish again. But this change would be very gradual, like a glass lamp that fell to the ground and broke, spilling all its oil until the light was extinguished. Or more probably it could fi nd a new kind of life through other means of production. Let me say at once that Erzurum is well suited for such a future development. Three coal mines in the neighbourhood, partly worked in the past, reedbeds very suitable for a modern paper factory, petroleum from Tercan (if there is as much as they promised) and finally the Tortum waterfalls, the important source of a life which would, step by step, revive the country if it developed its electrif i cation project to create a new Anatolia. These were major possibilities for the birth of a new energetic Erzurum, very different from its predecessor.
After the ulema came the guild, which was the real backbone of the city, headed by Dabaklar, a personality who could, even when necessary, oppose government decisions. Neither the Tanzimat reforms6 nor Abdülhamid’s central administration had destroyed the authority which originally derived from the ‘ahî’ and which constituted the soul of the city. Formerly, the Dabaklar sheikh had always had power in the Anatolian cities, whose structure had depended on the artisan guilds. The maintenance of important and necessary skills, like the art of shoemaking and saddling, and reliance on their principal source of wealth, their animals, bound their skills mainly to the way of life of a tribal village.
It was certainly possible to find the former city in its stories but very hard to recover the warmth of life from a few scattered memories."
... после разговора с гайдом у меня оставалось еще с полчаса и я побежал смотреть могольское медресе Якутийа покрытую армянским куполом со срезанным верхом - мне ни разу не удавалось увидеть на какой оптический эффект рассчитывали армянские зодчие создавая такие купола - в Армении не удавалось присутствовать в церкви с таким куполом, в момент, когда он впускает яркое утреннее солнце - здесь - солнце хлынуло в зал медресе - сверху - играя в ячейках вырезанных в камне мукарнасов
... Титус Буркхард в своей книге об исламском искусстве писал, что "только в Малой Азии и мамлюкском Египте найдена большая часть превосходных мукарнасов, высеченных в камне. Турки, сначала Сельджуки, а затем Оттоманы, сумели наделить этот элемент огромной пластической силой. ... Причина успеха мукарнас несомненно, заключается в том, что он предполагает как геометрическую, так и ритмическую артикуляцию пространства. Идея мукарнас неотделима от той перспективы, которая объединяет пространство и время."
... подобные высеченные в камне мукарнасы можно увидеть в медресе Якутия - в сельджукско-могольских постройках в Ани - кажется очевидным, что вырезать мукарнас в камне (персы вырезали его в гипсе) - даже если эта идея и была перенята у арабов - сельджуков научили армяне - и мукарнасы Якутийи - пока лучшие из армянских мукарнасов, которые я видел
... плюс - из-за оптического эффекта здесь проявившегося - становится очевидным, что пространство и время объединяются в - свете - и кажется неспроста на стендах медресе выставлены монетки всех сельджукских правителей, на которых - солнце
... Карин/ Феодосиполь/ Эрзрум и был создан по распоряжению Феодосия именно после посещения Константинополя делегацией во главе с Маштоцем
... позже город прославится тем, что сын эрзрумского эмира - потомок великих Сельджуков - откажется от ислама и примет христианство, чтобы жениться на грузинской царице Русудан, дочери царицы Тамар - "страшный, бесподобный случай" - писал мусульманский историк ибн ал-Асир
... эрзрумская крепость с позеленевшими пушками времен русско-турецких войн почти совсем не довлеет над городом - по ней нельзя ориентироваться - отыскав ее, я забрался на самый верх смотровой башни - здесь было не протолкнуться - в Турции сегодня выходной - выходной - день экскурсий и я никак не мог рассинхронизироваться с одной из туристических групп - мы вместе вышли из крепости, вместе прошли мимо закрытого сейчас медресе с резным могольским порталом, позаимствованым у сельджуков, которые в свою очередь научились резать камень у, конечно, армян - "кто же знает лучше армянина толк в искусстве камня" - цитирует Шульпяков (Книга Синана) турецкую поговорку
... есть особое удовольствие распознавать эти заимствования - особенное открытие - мавзолей основателя Чифте Минарели медресе - в его круглом плане и арочках сразу же угадывается Звартноц и анийская церковь 12-ти Апостолов
... удивительное превращение архитектурной формы - римские мортириумы выраженные в своем крайнем проявлении в Звартноце и анийских Апостолах нашли свое завершение в мавзолеях сельджуков и моголов, повсеместно разбросанных по всей Анатолии - в одном только Эрзруме их наверное десяток
... Шукуров пишет (Хорасан, стр. 305), "их <тюркских мавзолеев> ирано-армянское происхождение не вызывает сомнений ... Купол в виде шатра стал неотъемлемостью тюркского этнического сознания. В результате иранская <для Шукурова = армянcкая, т.к. Армению он включает в состав иранского мира> по происхождению форма, обогащенная серьезнейшими смыслами различного происхождения, обратилась в застывший символ этнической идентификации тюрков. Между тем нельзя отбрасывать существования архитектурной стратегии тюркских кочевых шатровых (юртовых) композиций ... Архитектурная стратегия тюркских шатров была, по-видимому, одной из предпосылок этнической адаптации к архитектурным постройкам в Средней Азии и османской Турции"
... когда я возвращался от трех мавзолеев, остановился, чтобы получше рассмотреть портал медресе - фром вере ю фром - подошел ко мне высокий турок похожий на Ататюрку - я ответил - i know very many russian - обрадовался он - because i'm guiding the groups. I'm going with them to the Kachcar mountains, to Kars, to Ani. Do you see this fort? Я кивнул. - The russian, and the armenian was fighting here with turks.
... этот гайд - его звали Нури - оказался первым из тех кого я встречал, кто знал историю места - по крайней мере помнил, что здесь сражались армяне - и русские
... но историю места в Five City рассказывает Ахмет Танпынар: "The 1828 defeat (The battle lost by the Turks against the Russians in and around Erzurum, the Turkish bastion against inroads from the east) and the 1876 (In conflict with the Ottoman Empire, Russian forces advanced towards Erzurum) disaster and several previous uprisings had certainly shaken her. In the first, a population of 132,000 had dropped to 100,000. In the second, the city was shaken to its roots. But this defeat was very dif f erent. This time death fell on the city as though it wanted to leave no one but itself behind. Then it departed, leaving a few broken-down roads, a few so-called gates surrounding what was now a ruin, a little skeleton city on the edge of an endless cemetery, death’s own
true domain.
Almost everyone had a story that only they could tell. Almost everyone wept for their dead or waited for one they loved but whose fate was unknown. They told of an old man who for years had never left his window. He was waiting for his grandson to return from the Caucasus. In the neighbourhoods, every knock at the door was still an excitement. And strange to tell, although five years had passed men were still returning one by one. As the Siberian ice melted and the Indian jungles opened to allow a poor, confused man to come back, surprised to be alive, his story of the hell he had escaped spread through the city like a new Odyssey whose superhuman greatness came from the sufferings he had undergone. Every day in any little village coffee house, tales could be heard of Kamçatka’s icy cold, Ceylon’s burning heat or the snakes of Madagascar."
... позже - в 1920-х - так же будут возвращаться плененные под Эрзерумом в 1916 г, когда русская армия снова взяла город - возвращавшихся из плена, проведенного в Сибири, описал в романе Философия Илья Зданевич, известный как Ильязд: "... среди тысячной толпы <на палубе корабля, отправляющегося из Батуми в Константинополь> не было ни одного целого человека, безрукие, безногие, но больше с обезображенными лицами, большинство, лишенное губ, не переставало смеяться, и все в живых лохмотьях, собрание изувеченных, словно подобранных для послевоенного паноптикума в назидание будущим таким же. Среди этого хуже чем лепрозория, последних остатков войска <пленные, захваченные во время 1-й мировой на русско-турецком фронте, в Эрзеруме и т.п.>, обработанного шашками, поджогами и морозом и теперь возвращавшегося домой"
"... Erzurum - продолжает Танпынар - remembered its lively past now buried in a heap of dust and mud: the caravans that came and went through the four gates; the hum of the market; its workers; its scholars with their shining faces and solid morality that was mirrored in the life of the city; the beautiful voices of the muezzins; the weddings which, every year, kept life up to date; the artisan gatherings; the handsome fellows who organized festivals and tuned up the life of the people like a musician playing his instrument; the traditional young men tossing the javelin; their dances; the old, rich landowners who sometimes entertained a whole regiment for days on end and whose carriages rode back and forth through their lands; in short, Erzurum remembered its whole life. Still, in the days when wounds were still raw and bleeding, it was hard to understand what exactly had been destroyed and lost. The entire community had suf f ered such def i nitive events and experienced such irreversible calamities that the city resembled a man rescued from an accident and inevitable death.
Like the story of the man who lost his leg and began to search for the most trivial things but his mind couldn’t concentrate on the real situation and kept wandering off in search of details.
What was actually lost was a complete way of life, a whole world. In 1855, Erzurum, a city with a population of more than 100,000, had established its growth on its economic stability. Iran provided more than half of the exports and imports by means of the caravan routes that linked Trebizond and Tabriz, a route that for centuries had made Erzurum a truly oriental medieval city, with its notables and senators, its scholars and holy men and its artisan guilds. Every year, along this route passed 3,000 camels and perhaps twice that number of mules. They all passed through Erzurum and, whether coming or going from Tabriz and Trebizond, they bought their provisions from Erzurum, shod their animals, and in short stocked up with all they required, saddles and pack-saddles, horse’s bits, muzzles and horseshoes.
But unfortunately a return to the former life was impossible. And even without the disaster of the Great War the Erzurum market would die away, its tradesmen would disperse, the city would shrink and turn into a village until it found a new mode of work which would enable it to fl ourish again. But this change would be very gradual, like a glass lamp that fell to the ground and broke, spilling all its oil until the light was extinguished. Or more probably it could fi nd a new kind of life through other means of production. Let me say at once that Erzurum is well suited for such a future development. Three coal mines in the neighbourhood, partly worked in the past, reedbeds very suitable for a modern paper factory, petroleum from Tercan (if there is as much as they promised) and finally the Tortum waterfalls, the important source of a life which would, step by step, revive the country if it developed its electrif i cation project to create a new Anatolia. These were major possibilities for the birth of a new energetic Erzurum, very different from its predecessor.
After the ulema came the guild, which was the real backbone of the city, headed by Dabaklar, a personality who could, even when necessary, oppose government decisions. Neither the Tanzimat reforms6 nor Abdülhamid’s central administration had destroyed the authority which originally derived from the ‘ahî’ and which constituted the soul of the city. Formerly, the Dabaklar sheikh had always had power in the Anatolian cities, whose structure had depended on the artisan guilds. The maintenance of important and necessary skills, like the art of shoemaking and saddling, and reliance on their principal source of wealth, their animals, bound their skills mainly to the way of life of a tribal village.
It was certainly possible to find the former city in its stories but very hard to recover the warmth of life from a few scattered memories."
... после разговора с гайдом у меня оставалось еще с полчаса и я побежал смотреть могольское медресе Якутийа покрытую армянским куполом со срезанным верхом - мне ни разу не удавалось увидеть на какой оптический эффект рассчитывали армянские зодчие создавая такие купола - в Армении не удавалось присутствовать в церкви с таким куполом, в момент, когда он впускает яркое утреннее солнце - здесь - солнце хлынуло в зал медресе - сверху - играя в ячейках вырезанных в камне мукарнасов
... Титус Буркхард в своей книге об исламском искусстве писал, что "только в Малой Азии и мамлюкском Египте найдена большая часть превосходных мукарнасов, высеченных в камне. Турки, сначала Сельджуки, а затем Оттоманы, сумели наделить этот элемент огромной пластической силой. ... Причина успеха мукарнас несомненно, заключается в том, что он предполагает как геометрическую, так и ритмическую артикуляцию пространства. Идея мукарнас неотделима от той перспективы, которая объединяет пространство и время."
... подобные высеченные в камне мукарнасы можно увидеть в медресе Якутия - в сельджукско-могольских постройках в Ани - кажется очевидным, что вырезать мукарнас в камне (персы вырезали его в гипсе) - даже если эта идея и была перенята у арабов - сельджуков научили армяне - и мукарнасы Якутийи - пока лучшие из армянских мукарнасов, которые я видел
... плюс - из-за оптического эффекта здесь проявившегося - становится очевидным, что пространство и время объединяются в - свете - и кажется неспроста на стендах медресе выставлены монетки всех сельджукских правителей, на которых - солнце