О погоде
С облаков
на твёрду землю,
покачиваясь.
Погода благоприятствовала. Располагала к огородничанью. Славный выдался денёк.
Обмотав бинтом больную руку, - какой теперь с него работник - Валодя привязал несколько трёхметровых арматур на крышу «Москвича», на даче не только огородные работы проводились, запихнул в сумку, купленный по дороге деревенский свежий хлеб и, изрядно опаздывая - наверняка уже не ждут - отправился на дачу.
Договаривались не строго обязательно, а - как получится, машина пошаливала, как. Валодя, как на даче, так и дома по хозяйству, представлял собой мало проку, а «однорукий» и того меньше. Но, мир не без добрых людей, нашлась-таки добрая душа поддержать, подменить в трудную минуту, перенять на свои плечи груз семейных обязанностей. Просто гора с плеч. Один из молодых друзей, участник многочисленной заводской самодеятельности, ударник Боня, настолько прикипевший к самодеятельности, которую вели Валодя с Ноташей, что стал почти что членом их семьи, как, впрочем, и многие другие молодые участники самодеятельности. Почитай, с ними жил, являясь лучшим другом детям, которых старше был всего на два и три года. Боня проживал с родителями в частном доме с приусадебным хозяйством и был не чужд труду на огороде и по хозяйству. А ещё у него был мотоцикл с коляской - Иж-Планета. А на даче у Ноташи, мамы его друзей, строился дом и растения нуждались в поливе, прополке и прочем уходе, внимании. Да и кто не нуждается?
Кое-как преодолев последний подъём, Валодя не стал рисковать со спуском для подъезда к даче, оставив машину с арматурой наверху, на общей стоянке. Спустившись с хлебом на участок, никого там не обнаружил.
«Наверное, ушли в овраг за облепихой», - подумал он, обходя знакомую «планету Иж» и направляясь вдоль грядок с красными помидорами, мимо фундамента с начатыми углами, прямиком к шалашу.
«Спрячусь тут и подожду их в тенёчке», - подумал он, предвкушая радостное удивление его неожиданному появлению.
Приподняв полог шалаша и пригнувшись, чтобы нырнуть внутрь, едва не налетел на две прелестные, до боли, как говорится, знакомые, восхитительно возбуждающие женины ножки, сверкнувшие в полумраке шалаша белыми пятками прямо перед его носом. Закинутые через плечи, обнимающие русую голову они елозили или сучили, как вам больше нравится (Валоде не понравилось совсем), по загорелым плечам, в такт ритму танца, музыкального сопровождения без.
Предоставив ногам летать или елозить, или сучить, что, по мнению Валоди, считающего себя неглупым малым, подходило больше всего к определению, открывшегося ему внезапно балета, он замер (онемел и застыл... красотою повержен) в шоке оцепенения, вперившись на, нетрудно догадаться чью, голову, в данном случае, ведущую партию седла перевёрнутого велосипеда, между накручивающими педали удовольствия, сводящими с ума, ах, какими, ух, сексуальными, ох, желанными, но не всегда, увы, доступными законному супругу (Валоде) ножками.
Поощряемый нежными руками, одобрительно теребящему его волосы, к сладкому действу, по уши поглощённый ароматом матёрой, женской плоти, юный Боня не заметил беззвучного появления третьего (лишнего) лица в этой интимной сцене, превратно истолковав напрягшееся вдруг тело прелестницы и звук не то оплеухи, не то пощёчины.
«Ишь, как забирает», - захлебываясь восторгом, судорожно вздохнул он, отклонившись слегка назад, полюбоваться на предмет своей привлечённости - на вертикальные губы, и увидел прямо перед собой призыв жадно открытого, трепещущего живой плотью входа, куда его повлекло с властной, всепоглощающей силой чёрной дыры. С удвоенным рвением впился он жадными губами в розовый, поросший вокруг женской сути кучерявой порослью, бутон, напрочь отбросив сомненья, стесненье и всякий стыд, добавил бы Валодя.
Ноги, необременяющим грузом, перекинутые через его плечи, не стесняли движений головы, а уж языка и подавно. Довольно глубоко проникнув в голую правду жизни, губами впитывая влагу, увлажнённого истомой лона, поддерживая эту священную живую чашу руками, он вжимал себя всё сильнее и глубже в райские кущи.
Обладательница прелестных ножек, равно как и других прелестей, в том числе сладкой промежности, на которой самозабвенно сосредоточился, в тактильном изучении её, одаренный начинающий, не ожидала увидеть между ног своих, над головой ученика, в проёме шалаша знакомое, умное (в данном случае не шибко), в этот момент совсем неуместное лицо мужа, с отвисшей челюстью уставившегося на занятое супружеское место. Она была довольно разогрета, когда вдруг, непонятно откуда, оно (тупо-умное) появилось в проёме входа. От неожиданности у неё случился шок и створки её, только что такой нежной и зовущей раковины, захлопнулись в спазме нервной судороги, защемив при этом, высунутый до конца, язык исследователя и ничего другого не ощущающего, кроме дрожи, охватившей всё его напряжённое естество и восторженного чувства благодарности животрепещущему алтарю, утоляющему в жертвенно-таинственно-интимном ритуале требовательный зуд сладострастия, непреодолимый зов пола и нестерпимую жажду плоти.
Белоногая затарабанила пятками по спине русоголового и уже не гладила его голову, а толкала её прочь-прочь, в тщетных усилиях занять пристойное(?) положение. Голова невразумительно мычала что-то, пытаясь высвободить язык из мёртвой хватки нежнейшей щели, мгновенно превратившейся в жёсткий капкан. Телосплетение, в другом разе, да хоть минуту назад, казавшееся таким удобным, обернулось большим неудобством...
Сказать по-правде, ничего этого Валодя не видел, всё это ему привиделось за то короткое время, что он держал открытым полог шалаша и свой рот, захлопнувшийся после удара по отвисшей челюсти (по мозгам), танцующей в мыслях знакомой ножкой: - «Бац!».
Не обманешь - не продашь. Не приврёшь - не скажешь.
А увидел он, откинувши полог, такие знакомые ножки, спокойно лежащие на подстилке и совсем не обнимающие ничью голову, и не летающие в каком-то безумном танце, наподобие того, что нарисовало разыгравшееся Валодино воображение. Всё что он на самом деле увидел, это лежащих рядом Ноташу в кофте и юбке и одетого Боню. Когда Валодино неуместное лицо появилось в проёме, Ноташа убрала из под Бониной ладони свою правую руку, а левой одёрнула юбку. Валодя опустил перед собой полог шалаша, занавес закрылся, спектакль продолжился, переходя на авансцену перед шалашом. Полог упал, но не оторвался. Валодя не упал, но с глаз упала пелена. Внутри у него что-то оборвалось. Покорёжились и отпали привычные представления о... многом.
- А где машина, что-то я не слышала, как ты подъехал? - спросила Ноташа, выходя из шалаша.
- Наверху оставил, она не выберется отсюда. Сейчас схожу, притащу арматуру и, вот ещё, хлеб привёз. Потом сразу обратно поеду.
Такой «оборванный», «распеленатый» внутри и невозмутимый снаружи потащился он наверх. Ноташа шла за ним:
- Зачем тебе уезжать, раз уж приехал? Можешь остаться, а Боня уедет, - как ни в чём ни бывало, она сказала.
- Зачем? - выразительно безразлично он ответил.
на твёрду землю,
покачиваясь.
Погода благоприятствовала. Располагала к огородничанью. Славный выдался денёк.
Обмотав бинтом больную руку, - какой теперь с него работник - Валодя привязал несколько трёхметровых арматур на крышу «Москвича», на даче не только огородные работы проводились, запихнул в сумку, купленный по дороге деревенский свежий хлеб и, изрядно опаздывая - наверняка уже не ждут - отправился на дачу.
Договаривались не строго обязательно, а - как получится, машина пошаливала, как. Валодя, как на даче, так и дома по хозяйству, представлял собой мало проку, а «однорукий» и того меньше. Но, мир не без добрых людей, нашлась-таки добрая душа поддержать, подменить в трудную минуту, перенять на свои плечи груз семейных обязанностей. Просто гора с плеч. Один из молодых друзей, участник многочисленной заводской самодеятельности, ударник Боня, настолько прикипевший к самодеятельности, которую вели Валодя с Ноташей, что стал почти что членом их семьи, как, впрочем, и многие другие молодые участники самодеятельности. Почитай, с ними жил, являясь лучшим другом детям, которых старше был всего на два и три года. Боня проживал с родителями в частном доме с приусадебным хозяйством и был не чужд труду на огороде и по хозяйству. А ещё у него был мотоцикл с коляской - Иж-Планета. А на даче у Ноташи, мамы его друзей, строился дом и растения нуждались в поливе, прополке и прочем уходе, внимании. Да и кто не нуждается?
Кое-как преодолев последний подъём, Валодя не стал рисковать со спуском для подъезда к даче, оставив машину с арматурой наверху, на общей стоянке. Спустившись с хлебом на участок, никого там не обнаружил.
«Наверное, ушли в овраг за облепихой», - подумал он, обходя знакомую «планету Иж» и направляясь вдоль грядок с красными помидорами, мимо фундамента с начатыми углами, прямиком к шалашу.
«Спрячусь тут и подожду их в тенёчке», - подумал он, предвкушая радостное удивление его неожиданному появлению.
Приподняв полог шалаша и пригнувшись, чтобы нырнуть внутрь, едва не налетел на две прелестные, до боли, как говорится, знакомые, восхитительно возбуждающие женины ножки, сверкнувшие в полумраке шалаша белыми пятками прямо перед его носом. Закинутые через плечи, обнимающие русую голову они елозили или сучили, как вам больше нравится (Валоде не понравилось совсем), по загорелым плечам, в такт ритму танца, музыкального сопровождения без.
Предоставив ногам летать или елозить, или сучить, что, по мнению Валоди, считающего себя неглупым малым, подходило больше всего к определению, открывшегося ему внезапно балета, он замер (онемел и застыл... красотою повержен) в шоке оцепенения, вперившись на, нетрудно догадаться чью, голову, в данном случае, ведущую партию седла перевёрнутого велосипеда, между накручивающими педали удовольствия, сводящими с ума, ах, какими, ух, сексуальными, ох, желанными, но не всегда, увы, доступными законному супругу (Валоде) ножками.
Поощряемый нежными руками, одобрительно теребящему его волосы, к сладкому действу, по уши поглощённый ароматом матёрой, женской плоти, юный Боня не заметил беззвучного появления третьего (лишнего) лица в этой интимной сцене, превратно истолковав напрягшееся вдруг тело прелестницы и звук не то оплеухи, не то пощёчины.
«Ишь, как забирает», - захлебываясь восторгом, судорожно вздохнул он, отклонившись слегка назад, полюбоваться на предмет своей привлечённости - на вертикальные губы, и увидел прямо перед собой призыв жадно открытого, трепещущего живой плотью входа, куда его повлекло с властной, всепоглощающей силой чёрной дыры. С удвоенным рвением впился он жадными губами в розовый, поросший вокруг женской сути кучерявой порослью, бутон, напрочь отбросив сомненья, стесненье и всякий стыд, добавил бы Валодя.
Ноги, необременяющим грузом, перекинутые через его плечи, не стесняли движений головы, а уж языка и подавно. Довольно глубоко проникнув в голую правду жизни, губами впитывая влагу, увлажнённого истомой лона, поддерживая эту священную живую чашу руками, он вжимал себя всё сильнее и глубже в райские кущи.
Обладательница прелестных ножек, равно как и других прелестей, в том числе сладкой промежности, на которой самозабвенно сосредоточился, в тактильном изучении её, одаренный начинающий, не ожидала увидеть между ног своих, над головой ученика, в проёме шалаша знакомое, умное (в данном случае не шибко), в этот момент совсем неуместное лицо мужа, с отвисшей челюстью уставившегося на занятое супружеское место. Она была довольно разогрета, когда вдруг, непонятно откуда, оно (тупо-умное) появилось в проёме входа. От неожиданности у неё случился шок и створки её, только что такой нежной и зовущей раковины, захлопнулись в спазме нервной судороги, защемив при этом, высунутый до конца, язык исследователя и ничего другого не ощущающего, кроме дрожи, охватившей всё его напряжённое естество и восторженного чувства благодарности животрепещущему алтарю, утоляющему в жертвенно-таинственно-интимном ритуале требовательный зуд сладострастия, непреодолимый зов пола и нестерпимую жажду плоти.
Белоногая затарабанила пятками по спине русоголового и уже не гладила его голову, а толкала её прочь-прочь, в тщетных усилиях занять пристойное(?) положение. Голова невразумительно мычала что-то, пытаясь высвободить язык из мёртвой хватки нежнейшей щели, мгновенно превратившейся в жёсткий капкан. Телосплетение, в другом разе, да хоть минуту назад, казавшееся таким удобным, обернулось большим неудобством...
Сказать по-правде, ничего этого Валодя не видел, всё это ему привиделось за то короткое время, что он держал открытым полог шалаша и свой рот, захлопнувшийся после удара по отвисшей челюсти (по мозгам), танцующей в мыслях знакомой ножкой: - «Бац!».
Не обманешь - не продашь. Не приврёшь - не скажешь.
А увидел он, откинувши полог, такие знакомые ножки, спокойно лежащие на подстилке и совсем не обнимающие ничью голову, и не летающие в каком-то безумном танце, наподобие того, что нарисовало разыгравшееся Валодино воображение. Всё что он на самом деле увидел, это лежащих рядом Ноташу в кофте и юбке и одетого Боню. Когда Валодино неуместное лицо появилось в проёме, Ноташа убрала из под Бониной ладони свою правую руку, а левой одёрнула юбку. Валодя опустил перед собой полог шалаша, занавес закрылся, спектакль продолжился, переходя на авансцену перед шалашом. Полог упал, но не оторвался. Валодя не упал, но с глаз упала пелена. Внутри у него что-то оборвалось. Покорёжились и отпали привычные представления о... многом.
- А где машина, что-то я не слышала, как ты подъехал? - спросила Ноташа, выходя из шалаша.
- Наверху оставил, она не выберется отсюда. Сейчас схожу, притащу арматуру и, вот ещё, хлеб привёз. Потом сразу обратно поеду.
Такой «оборванный», «распеленатый» внутри и невозмутимый снаружи потащился он наверх. Ноташа шла за ним:
- Зачем тебе уезжать, раз уж приехал? Можешь остаться, а Боня уедет, - как ни в чём ни бывало, она сказала.
- Зачем? - выразительно безразлично он ответил.