Первый раз по 12 - мораль
Как известно, я большая любительница поискать мораль где угодно, даже в собственном детстве. Но иначе я не могу, отсутствие выводов мне жмет и свербит где-то в области то ли гиппокампа, то ли гипоталамуса.
Огромное спасибо всем, кто не поленился поискать мораль вместе со мной. Их было немного, но замечания их были ценным и во многом совпадающими с моими собственными оценками, хотя бы частично. Комментарии открывать не буду, некоторые комментаторы писали о личном, вряд ли им будет приятно это светить.
Сейчас я конспективно изложу основные тезисы, которые можно будет обсудить, при желании. Дискуссия всячески приветствуется, и, хотя мое босоногое детство, безусловно, не такой важный предмет для обсуждения - это вполне себе полноценный психолого-педагогический кейс, который очень полезно разобрать. Если вы не пишите комментарии из опасения задеть меня критикой, это зря. Задеть меня по-настоящему очень сложно.
В моем воспитании сразу надо отделить мух от котлет, то есть собственно семейную часть процесса от государственной. И принять как данность то, что государственной части воспитания в те годы избежать было куда сложнее, чем сейчас, если это вообще было возможно. Поэтому никак нельзя возложить на моих родителей ответственность, к примеру, за мой детский атеизм (о нем позже) или за то, что меня в ясли отдали в год: декрет у матери кончился (тогда до года можно было сидеть с ребенком) и пришлось отдать, а куда деваться-то? Не работать она не могла, из семейного общежития их с папой поперли бы сразу, и куда бы они пошли? Точно так же они не могли меня не отдать в школу - уж если мне для того, чтобы подумать в сторону СО, понадобилось, чтоб сын чуть не умер у меня на руках, то я не знаю, что могло бы подвинуть моих родителей: они вообще не могли мыслить таким образом. При том, что и садики и школы поругать они были горазды, но сделать что-нибудь вопреки - не способны. Поэтому считать своих родителей ответственными за то, что мои первые 12 лет были поделены пополам между домом и советскими воспитательными учреждениями я не могу и конечно не буду. Но это ничего не меняет: казенное воспитание накладывает очень серьезный отпечаток на личность. И у меня эта стигма советского ребенка, ребенка как бы коллективного и обобществленного, присутствовала долгие годы и до сей поры не до конца ушла: я не была в полной мере частью своей семьи.
В комментах мне справедливо указали на то, что моя семья по моим рассказам получилась чуть ли не идеальной. Я скажу: да, во многом для СССР она такой и была. Мои родители были верны друг другу и преданы нам с сестрой, они вели трезвый образ жизни, они были образованы и стремились дать нам лучшее образование, для чего шли на многие жертвы. Но, как ни странно, это не делало нашу семью семьей в полном смысле этого слова. Между родителями и детьми в нашей семье (и думаю, не только в нашей) была самая настоящая пропасть: у нас просто не было общей жизни. Мы с сестрой проводили бОльшую часть недели в садиках и школах, родители - на работе. Мы встречались по вечерам и в выходные, но общая жизнь не велась и тогда: мама выходные посвящала быту, отец - уезжал на рыбалку или по грибы, по сезону, и мы с сестрой оказывались на улице вовсе не потому, что там было что-то особенно интересное - просто альтернативы не было. И нам уж хочешь-не хочешь, а приходилось находить что-то интересное (о, я умела это делать, находить приключения на свою задницу у меня получалось замечательно). Ни отец, ни мать не пытались вовлечь нас в свои занятия, какими бы они ни были: мама не просила нас себе помогать и тащила все домашнее хозяйство на себе до нашего совершеннолетия. Нет, мы конечно мыли посуду, ходили в магазин, выносили мусор и убирались в комнате - но наши обязанности на этом и заканчивались. Мы не готовили, не стирали, не гладили белье, не делали влажную уборку и тем более не принимали участие в ремонте. Конечно, мы могли проявить инициативу (когда я стала постарше, я порой ее проявляла), но это не было нормой и обязанностью. Нормой было то, что мама была нашей обслугой - нам с сестрой это вовсе не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Почему мама тянула эту лямку в одиночку? Она была из многодетной семьи и просто не хотела, чтобы мы росли так, как она. Она хотела, чтобы у нас было "счастливое детство", поэтому на выходных запирала себя в ванну со стиркой и на кухню с готовкой, а нас выгоняла на улицу. То, что это делает нас не счастливее, а эгоистичнее, она не учла.
Отец никогда не брал нас с сестрой на свои выезды по грибы, ягоды и рыбу. Как мы ни хотели этого, как ни упрашивали его - он был непреклонен. То ли боялся ответственности, то ли просто не хотел лишать себя отдыха в одиночестве, я не знаю. Но все мое детство было отравлено ядом неудовлетворенного желания отправиться в какое-нибудь приключение всей семьей, жить в лесу, в одной палатке, петь песни, ловить рыбу - только бы всем вместе. Я часто рисовала такие сюжеты, но родители не обращали на мои рисунки внимания. Много лет спустя я узнала, что было причиной такого статус-кво: в первые годы брака у моих родителей в семье было полное гендерное равенство: отец занимался бытом наравне с матерью, а она ездила с ним если не во все, то во многие его путешествия по ленобласти. Но затем приехала бабушка Лиза из Абхазии, из края непуганного патриархата, раскритиковала отца и посоветовала каждому из родителей заниматься своими делами: мужскими и женскими. После ее отъезда родители в первый раз крупно поссорились, но стиркой и уборкой отец действительно перестал заниматься после этого (хотя готовить не перестал), а мать прекратила ездить с ним в лес. Напоминаю - она была старшей очерью из бедной многодетной семьи, такие дети часто бывают излишне виктимизированы, поэтому мать просто вздохнула и надела на себя ярмо - привычно и покорно.Ее огромную жертву я поняла и оценила только много лет спустя, а в детстве мне казалось в моменты ее ссор с отцом, что она просто сварливая мегера (я обожала отца).
Итак, вот ошибка номер один: в нашей семье не было настоящего единства между родителями и детьми, не было общих ценностей, семейной культуры. Родители считали, что нас нормально воспитывают в школе, поэтому не пытались в нас воспитывать какие-то особые качества. У нас не было никаких особых семейных праздников, традиций и обычаев - того, что делало бы нас, как семью, чем-то особенным. Мы справляли, как и все, праздники государственные - но они не имели никакого прямого отношения к нашей семье, они просто были и отбывались. Мои родители не были членами партии, и советские праздники они не жаловали, но нам не объясняли, почему. Я хорошо улавливала эту недоговоренность, эту фальшь, и задавала вопросы - но родители молчали (еще очень долго молчали, я нашу семейную историю узнала уже в годы перестройки). Они вообще мало с нами разговаривали на отвлеченные темы (отец так и вообще не разговаривал даже на конкретные - мы с сестрой сумели его разговорить только после смерти матери). Поэтому в семье, при всем ее внешнем благополучии, не было подлинного тепла привязанности: мы все были достаточно холодны друг с другом, наши отношения, при всей заботливости с одной стороны и формальном послушании - с другой - были в значительной степени отстраненными и аутичными какими-то, словно каждый из нас жил носом в свой собственный угол, в котором невесть что хотел разглядеть. Это, как я понимаю, была ошибка номер два: родители не пытались привязать нас с сестрой к себе, стать для нас кем-то большим, чем опекающими взрослыми - если не друзьями, то хотя бы моральными авторитетами. За этим, на мой взгляд, скрывался какой-то непонятный комплекс неполноценности: они никогда даже не пытались соревноваться во влиянии на нас с нашими уличными приятелями, а тем более, со школьными учителями. При том оба были весьма неглупыми людьми и наверняка могли бы объяснить нам с сестрой "что такое хорошо и что такое плохо". Но они этого не делали. Они и наказывали, и поощряли нас как-то механически, не пытаясь объяснить, почему они нас наказывают или поощряют. Наверное, поэтому я с таким упорством и продолжала свои хулиганские выходки, несмотря на то, что порой мне попадало очень крепко. Когда я наказывала своих детей, то 90% наказания заключалось в обсуждении содеянного. Мы рассматривали неверный поступок со всех сторон, выясняли причины и следствия, включали мысли и эмоции. Собственно наказание происходило уже тогда, когда ребенок в слезах каялся и просил меня уже поскорее закончить, потому что у него или у нее нет больше сил это слышать и стыдиться самого (самой) себя. Тогда следовало короткое и совсем неболезненное по сравнению с предыдущей процедурой наказание - обычно несколько ударов линейкой пониже спины, число ритуальный акт - и история оставалась в прошлом, безвозвратно внешне, но с очень глубокими последствиями внутренне. В нашей семье ничего подобного не было. Мы с Юлькой, конечно, всегда понимали, за что огребли - но подлинного осознания своей неправоты у нас не было. Такова была ошибка номер три: в нашей семье не было общепринятых этических норм и прозрачных правил, которые нужно было соблюдать и которые нельзя было нарушать. Поэтому "что такое хорошо и что такое плохо" мы узнали много позже, свою совесть и систему этики вместе с ней я выстраивала годами, а в детские и подростковые годы у меня не было вообще никакой личной этики; в этом смысле я мало чем отличалась от животного, а иное и невозможно при атеистическом воспитании, без осознания понятий греха и благодати.
Ну и, как итог всех этих ошибок - мы с сестрой превратились во что-то типа божков в нашей семье: таких беспечных и беспечальных домашних идолов, которым родители приносили свои привычные жертвы непонятно даже почему и зачем. Это неизбежно, когда в семье не ставится иной цели, как только цель "воспитать детей счастливыми". Если в мире нет Бога, то ни одна человеческая жизнь не имеет никакого смысла, кроме получения сиюминутного удовольствия. Только Бог и его загадочный акт творения нас по образу и подобию Своему, только второй и еще более загадочный акт принесения Себя в жертву ради нас - оправдывает наше существование и делает его чем-то большим, чем броуновским движением атомов во время "затяжного прыжка их п... в могилу" (с) Фаина Раневская). Мои родители, мозги которых на протяжении всей жизни промывали серной кислотой атеистической пропаганды, этого не понимали, но рудименты религиозного чувства сохранились - и , поскольку свято место пусто не бывает, на алтарь было воздвигнуто новое божество - наше "счастливое детство". А дети, как известно, очень плохие божества, они превращаются в "Повелителей мух" очень быстро, и я неоднократно была на волосок от этого. Кроме эгоизма и душевной холодности, мне были свойственны и коварство, и жестокость. Родители могли бы обратить внимание на мое жестокое обращение с сестрой - но они просто закрыли на это глаза, как потом закроют глаза на мое собственное превращение в "козла отпущения" в школе. А ведь это четко связанные вещи: мое превращение из хищника в жертву было единственным лекарством, которое Господь мог предложить мне в детстве: я должна была на собственной шккуре почувствовать, каково быть несправедливо гонимой и обиженной. Если бы я это лекарство своевременно не получила бы - мне страшно представить, что из меня могло бы вырасти.
Вкратце у меня все, если есть какие-то добавления, возражения, комментарии - милости прошу.
Огромное спасибо всем, кто не поленился поискать мораль вместе со мной. Их было немного, но замечания их были ценным и во многом совпадающими с моими собственными оценками, хотя бы частично. Комментарии открывать не буду, некоторые комментаторы писали о личном, вряд ли им будет приятно это светить.
Сейчас я конспективно изложу основные тезисы, которые можно будет обсудить, при желании. Дискуссия всячески приветствуется, и, хотя мое босоногое детство, безусловно, не такой важный предмет для обсуждения - это вполне себе полноценный психолого-педагогический кейс, который очень полезно разобрать. Если вы не пишите комментарии из опасения задеть меня критикой, это зря. Задеть меня по-настоящему очень сложно.
В моем воспитании сразу надо отделить мух от котлет, то есть собственно семейную часть процесса от государственной. И принять как данность то, что государственной части воспитания в те годы избежать было куда сложнее, чем сейчас, если это вообще было возможно. Поэтому никак нельзя возложить на моих родителей ответственность, к примеру, за мой детский атеизм (о нем позже) или за то, что меня в ясли отдали в год: декрет у матери кончился (тогда до года можно было сидеть с ребенком) и пришлось отдать, а куда деваться-то? Не работать она не могла, из семейного общежития их с папой поперли бы сразу, и куда бы они пошли? Точно так же они не могли меня не отдать в школу - уж если мне для того, чтобы подумать в сторону СО, понадобилось, чтоб сын чуть не умер у меня на руках, то я не знаю, что могло бы подвинуть моих родителей: они вообще не могли мыслить таким образом. При том, что и садики и школы поругать они были горазды, но сделать что-нибудь вопреки - не способны. Поэтому считать своих родителей ответственными за то, что мои первые 12 лет были поделены пополам между домом и советскими воспитательными учреждениями я не могу и конечно не буду. Но это ничего не меняет: казенное воспитание накладывает очень серьезный отпечаток на личность. И у меня эта стигма советского ребенка, ребенка как бы коллективного и обобществленного, присутствовала долгие годы и до сей поры не до конца ушла: я не была в полной мере частью своей семьи.
В комментах мне справедливо указали на то, что моя семья по моим рассказам получилась чуть ли не идеальной. Я скажу: да, во многом для СССР она такой и была. Мои родители были верны друг другу и преданы нам с сестрой, они вели трезвый образ жизни, они были образованы и стремились дать нам лучшее образование, для чего шли на многие жертвы. Но, как ни странно, это не делало нашу семью семьей в полном смысле этого слова. Между родителями и детьми в нашей семье (и думаю, не только в нашей) была самая настоящая пропасть: у нас просто не было общей жизни. Мы с сестрой проводили бОльшую часть недели в садиках и школах, родители - на работе. Мы встречались по вечерам и в выходные, но общая жизнь не велась и тогда: мама выходные посвящала быту, отец - уезжал на рыбалку или по грибы, по сезону, и мы с сестрой оказывались на улице вовсе не потому, что там было что-то особенно интересное - просто альтернативы не было. И нам уж хочешь-не хочешь, а приходилось находить что-то интересное (о, я умела это делать, находить приключения на свою задницу у меня получалось замечательно). Ни отец, ни мать не пытались вовлечь нас в свои занятия, какими бы они ни были: мама не просила нас себе помогать и тащила все домашнее хозяйство на себе до нашего совершеннолетия. Нет, мы конечно мыли посуду, ходили в магазин, выносили мусор и убирались в комнате - но наши обязанности на этом и заканчивались. Мы не готовили, не стирали, не гладили белье, не делали влажную уборку и тем более не принимали участие в ремонте. Конечно, мы могли проявить инициативу (когда я стала постарше, я порой ее проявляла), но это не было нормой и обязанностью. Нормой было то, что мама была нашей обслугой - нам с сестрой это вовсе не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Почему мама тянула эту лямку в одиночку? Она была из многодетной семьи и просто не хотела, чтобы мы росли так, как она. Она хотела, чтобы у нас было "счастливое детство", поэтому на выходных запирала себя в ванну со стиркой и на кухню с готовкой, а нас выгоняла на улицу. То, что это делает нас не счастливее, а эгоистичнее, она не учла.
Отец никогда не брал нас с сестрой на свои выезды по грибы, ягоды и рыбу. Как мы ни хотели этого, как ни упрашивали его - он был непреклонен. То ли боялся ответственности, то ли просто не хотел лишать себя отдыха в одиночестве, я не знаю. Но все мое детство было отравлено ядом неудовлетворенного желания отправиться в какое-нибудь приключение всей семьей, жить в лесу, в одной палатке, петь песни, ловить рыбу - только бы всем вместе. Я часто рисовала такие сюжеты, но родители не обращали на мои рисунки внимания. Много лет спустя я узнала, что было причиной такого статус-кво: в первые годы брака у моих родителей в семье было полное гендерное равенство: отец занимался бытом наравне с матерью, а она ездила с ним если не во все, то во многие его путешествия по ленобласти. Но затем приехала бабушка Лиза из Абхазии, из края непуганного патриархата, раскритиковала отца и посоветовала каждому из родителей заниматься своими делами: мужскими и женскими. После ее отъезда родители в первый раз крупно поссорились, но стиркой и уборкой отец действительно перестал заниматься после этого (хотя готовить не перестал), а мать прекратила ездить с ним в лес. Напоминаю - она была старшей очерью из бедной многодетной семьи, такие дети часто бывают излишне виктимизированы, поэтому мать просто вздохнула и надела на себя ярмо - привычно и покорно.Ее огромную жертву я поняла и оценила только много лет спустя, а в детстве мне казалось в моменты ее ссор с отцом, что она просто сварливая мегера (я обожала отца).
Итак, вот ошибка номер один: в нашей семье не было настоящего единства между родителями и детьми, не было общих ценностей, семейной культуры. Родители считали, что нас нормально воспитывают в школе, поэтому не пытались в нас воспитывать какие-то особые качества. У нас не было никаких особых семейных праздников, традиций и обычаев - того, что делало бы нас, как семью, чем-то особенным. Мы справляли, как и все, праздники государственные - но они не имели никакого прямого отношения к нашей семье, они просто были и отбывались. Мои родители не были членами партии, и советские праздники они не жаловали, но нам не объясняли, почему. Я хорошо улавливала эту недоговоренность, эту фальшь, и задавала вопросы - но родители молчали (еще очень долго молчали, я нашу семейную историю узнала уже в годы перестройки). Они вообще мало с нами разговаривали на отвлеченные темы (отец так и вообще не разговаривал даже на конкретные - мы с сестрой сумели его разговорить только после смерти матери). Поэтому в семье, при всем ее внешнем благополучии, не было подлинного тепла привязанности: мы все были достаточно холодны друг с другом, наши отношения, при всей заботливости с одной стороны и формальном послушании - с другой - были в значительной степени отстраненными и аутичными какими-то, словно каждый из нас жил носом в свой собственный угол, в котором невесть что хотел разглядеть. Это, как я понимаю, была ошибка номер два: родители не пытались привязать нас с сестрой к себе, стать для нас кем-то большим, чем опекающими взрослыми - если не друзьями, то хотя бы моральными авторитетами. За этим, на мой взгляд, скрывался какой-то непонятный комплекс неполноценности: они никогда даже не пытались соревноваться во влиянии на нас с нашими уличными приятелями, а тем более, со школьными учителями. При том оба были весьма неглупыми людьми и наверняка могли бы объяснить нам с сестрой "что такое хорошо и что такое плохо". Но они этого не делали. Они и наказывали, и поощряли нас как-то механически, не пытаясь объяснить, почему они нас наказывают или поощряют. Наверное, поэтому я с таким упорством и продолжала свои хулиганские выходки, несмотря на то, что порой мне попадало очень крепко. Когда я наказывала своих детей, то 90% наказания заключалось в обсуждении содеянного. Мы рассматривали неверный поступок со всех сторон, выясняли причины и следствия, включали мысли и эмоции. Собственно наказание происходило уже тогда, когда ребенок в слезах каялся и просил меня уже поскорее закончить, потому что у него или у нее нет больше сил это слышать и стыдиться самого (самой) себя. Тогда следовало короткое и совсем неболезненное по сравнению с предыдущей процедурой наказание - обычно несколько ударов линейкой пониже спины, число ритуальный акт - и история оставалась в прошлом, безвозвратно внешне, но с очень глубокими последствиями внутренне. В нашей семье ничего подобного не было. Мы с Юлькой, конечно, всегда понимали, за что огребли - но подлинного осознания своей неправоты у нас не было. Такова была ошибка номер три: в нашей семье не было общепринятых этических норм и прозрачных правил, которые нужно было соблюдать и которые нельзя было нарушать. Поэтому "что такое хорошо и что такое плохо" мы узнали много позже, свою совесть и систему этики вместе с ней я выстраивала годами, а в детские и подростковые годы у меня не было вообще никакой личной этики; в этом смысле я мало чем отличалась от животного, а иное и невозможно при атеистическом воспитании, без осознания понятий греха и благодати.
Ну и, как итог всех этих ошибок - мы с сестрой превратились во что-то типа божков в нашей семье: таких беспечных и беспечальных домашних идолов, которым родители приносили свои привычные жертвы непонятно даже почему и зачем. Это неизбежно, когда в семье не ставится иной цели, как только цель "воспитать детей счастливыми". Если в мире нет Бога, то ни одна человеческая жизнь не имеет никакого смысла, кроме получения сиюминутного удовольствия. Только Бог и его загадочный акт творения нас по образу и подобию Своему, только второй и еще более загадочный акт принесения Себя в жертву ради нас - оправдывает наше существование и делает его чем-то большим, чем броуновским движением атомов во время "затяжного прыжка их п... в могилу" (с) Фаина Раневская). Мои родители, мозги которых на протяжении всей жизни промывали серной кислотой атеистической пропаганды, этого не понимали, но рудименты религиозного чувства сохранились - и , поскольку свято место пусто не бывает, на алтарь было воздвигнуто новое божество - наше "счастливое детство". А дети, как известно, очень плохие божества, они превращаются в "Повелителей мух" очень быстро, и я неоднократно была на волосок от этого. Кроме эгоизма и душевной холодности, мне были свойственны и коварство, и жестокость. Родители могли бы обратить внимание на мое жестокое обращение с сестрой - но они просто закрыли на это глаза, как потом закроют глаза на мое собственное превращение в "козла отпущения" в школе. А ведь это четко связанные вещи: мое превращение из хищника в жертву было единственным лекарством, которое Господь мог предложить мне в детстве: я должна была на собственной шккуре почувствовать, каково быть несправедливо гонимой и обиженной. Если бы я это лекарство своевременно не получила бы - мне страшно представить, что из меня могло бы вырасти.
Вкратце у меня все, если есть какие-то добавления, возражения, комментарии - милости прошу.