Крымихь
- Халло, ихь хайсе Пауль, ихь комме аус дэр Крым.
Нет, мой дед Пауль так не говорил. Он вообще с нами не говорил по-немецки. Но время от времени в разговорах взрослых мелькали волшебные заклинания: «Джанкой», «Булганак», «Саки». И Крым-Крым-Крым.
И чудился этот Крым таинственной terra, что раньше рождала богатырей, вроде моего деда, а теперь шелестит нам приветами из покупных в Геленджике лакированных ракушек.
Еще мы свято верили, что в Крыму ждет-пождет нашего деда верный Пупсик. В августе 41-го Пупсик, глотая пыль и плача, как умеют плакать собаки, долго-долго бежал за телегами, которые навсегда увозили из Крыма немцев Булганака. Наверное, рядом с Пупсиком бежали и другие собаки, но 12-летний Пауль видел только своего лохматого друга и плакал вместе с ним.
Мария, мама моего деда Пауля, прожила 101 год. Последние 64 - без своего мужа Валентина. Его репрессировали в 38-м, и Валентин безвестно сгинул еще до того, как его большую семью сослали в Северный Казахстан.
А много снегов спустя столетнюю Марию дети увезли в Германию. Через год Марию зарыли в чужой немецкой земле. Всего в девяти взмахах души от родного Крыма.
Не воркуйте, болтуны. Минута молчания. Хоть на минуточку мира.
Зачем Паулю спорить за Крым, когда его Крым в сердце. Ибо благословенна та земля, где по утрам отцы с сыновьями идут в костел, а матери с дочками в лютеранскую кирху, а после литургии достают домашнее вино из погребов и режут дымную колбасу и кровавые помидоры. И желтеют на столах летних кухонь, поблескивая бисером соли, поленницы усатой кукурузы, и манят алой мякотью полосатые кавуны, сахарней чего только сочные груди местных торговок.
И с дальних хуторов вечерами плывет над степью «Мисяць на нэби», а потом детей целуют на ночь и подтыкают одеяла, приговаривая: «Гуднахт, майне гелибтен киндер».
А вам, кто слюняво орет с березовых трибун или сбивается в злорадные коричневые стада, на кой Крым?
Не ваш он, други мазепианцы и европопрошайки.
И не ваш, идолопоклонники с Поклонной и целовальники ежовых рукавиц.
Те, чей Крым, умирают на чужбине. Чтоб возвратиться домой поверх климактерических отливов и приливов людской злобы.
Чтобы в ласковой тиши сфер пожелать родине спокойной ночи.
Той, где по ночам плачет душа Пупсика.
Нет, мой дед Пауль так не говорил. Он вообще с нами не говорил по-немецки. Но время от времени в разговорах взрослых мелькали волшебные заклинания: «Джанкой», «Булганак», «Саки». И Крым-Крым-Крым.
И чудился этот Крым таинственной terra, что раньше рождала богатырей, вроде моего деда, а теперь шелестит нам приветами из покупных в Геленджике лакированных ракушек.
Еще мы свято верили, что в Крыму ждет-пождет нашего деда верный Пупсик. В августе 41-го Пупсик, глотая пыль и плача, как умеют плакать собаки, долго-долго бежал за телегами, которые навсегда увозили из Крыма немцев Булганака. Наверное, рядом с Пупсиком бежали и другие собаки, но 12-летний Пауль видел только своего лохматого друга и плакал вместе с ним.
Мария, мама моего деда Пауля, прожила 101 год. Последние 64 - без своего мужа Валентина. Его репрессировали в 38-м, и Валентин безвестно сгинул еще до того, как его большую семью сослали в Северный Казахстан.
А много снегов спустя столетнюю Марию дети увезли в Германию. Через год Марию зарыли в чужой немецкой земле. Всего в девяти взмахах души от родного Крыма.
Не воркуйте, болтуны. Минута молчания. Хоть на минуточку мира.
Зачем Паулю спорить за Крым, когда его Крым в сердце. Ибо благословенна та земля, где по утрам отцы с сыновьями идут в костел, а матери с дочками в лютеранскую кирху, а после литургии достают домашнее вино из погребов и режут дымную колбасу и кровавые помидоры. И желтеют на столах летних кухонь, поблескивая бисером соли, поленницы усатой кукурузы, и манят алой мякотью полосатые кавуны, сахарней чего только сочные груди местных торговок.
И с дальних хуторов вечерами плывет над степью «Мисяць на нэби», а потом детей целуют на ночь и подтыкают одеяла, приговаривая: «Гуднахт, майне гелибтен киндер».
А вам, кто слюняво орет с березовых трибун или сбивается в злорадные коричневые стада, на кой Крым?
Не ваш он, други мазепианцы и европопрошайки.
И не ваш, идолопоклонники с Поклонной и целовальники ежовых рукавиц.
Те, чей Крым, умирают на чужбине. Чтоб возвратиться домой поверх климактерических отливов и приливов людской злобы.
Чтобы в ласковой тиши сфер пожелать родине спокойной ночи.
Той, где по ночам плачет душа Пупсика.