Дни Ивана Купалы. Часть 2
Костер
- О, Соображенский, - ты откуда?
Возле костра, как из небытия, возникла томная фигура завскладом.
Олег Панюковский - директор «Башни» похлопал Соображенского по плечу.
- Мммм… промычал Соображенский сонным голосом, пряча могучие плечи в рукава куртки,
- Чай есть? - услышали мы первые проблески разума в устах начальника склада.
- Есть чай! Водка есть, горилка есть… будешь? - стали предлагать наперебой костровые.
Очкастый - молоденький парень, с покладистым характером инженера-сервисника, подкинул в костер ветки березки.
«Жах!!!» - вспыхнули листочки, обдавая нас приятным запахом бани. Очкастый потер руки и удалился в поисках дров. Народ возле костра оживился. Я опять подумал о Юле и Казарове.
Шло время, жгли дрова, принесенные очкастым и найденные неподалеку заготовленные. Дымились раскаленные бревна. Появилась Юля. Возле костра остались самые буйные. Алевтина Николаевна сидела с подветренной стороны и периодически опускала полезные фразы. Боря, Олег Панюковский, Женька - сын Алевтины Николаевны и Евгения Андреевича прыгал через костер.
- Желание-то хоть загадал? - спросила Алевтина разрезвившегося отпрыска.
Мне тоже жутко захотелось прыгнуть через костер. И я не заставил себя долго ждать. Искры взвились в небо, сопровождая меня снопом воздушного потока, и рассыпались сотнями звезд.
Куда-то исчез Очкастый. Оставаться без главного кострового в разгар ночи было опасно. Неуправляемый огонь опасен вдвойне. Жень-женич перестал прыгать через него.
- Разве это костер? - выдавил из себя Олег Панюковский.
- Вот такой бы, - он показал рукой выше головы, - попробуй тогда -перепрыгни!
Соображенский угрюмо молчал, размышляя о размерах костра. Я на минуту представил его скачущим через пламя: от содрогания земли, наверное, попадали бы палатки и скатились в море «Тауны».
Ничто не нарушало спокойствия умиротворенных лиц. Огонь блуждал по ним высвечивая мелкие детали физиономий. Подошел Казаров и стал подбивать народ пойти искупаться. Вынырнула из палатки Лялька, услышав знакомый голос. Её все еще морозило от остатков дневной солнечной активности отпечатавшейся на теле. И на солнце бывают протуберанцы!
Спустя какое-то время, три полностью голых мужика уже карабкались попами вниз по берегу, соблазненные-таки Казаровым. Я тоже начал поспешно раздеваться, пытаясь присоединиться к ним. Когда на теле осталась последняя деталь одежды в виде очков, я понял, что погорячился. Было довольно прохладно.
Спустившись к воде, я прикоснулся большим пальцем ноги к взволновавшейся глади. Где-то в желудке бултыхнулась горилка, ей не понравилась идея купания по холодку. Остальные купальщики были уже далеко. Следом за ними, согнувшись, ковыляла Лялька. «Клин -клином вышибают», - так что ли в народе говорят?
Возле берега угадывалась разорванная упаковка с остатками баночного пива. «Балтика» плескалась в Обском море, - когда еще такое увидишь! Легким прибоем шевелились причудливые корневища деревьев, нагроможденные друг на друга.
Меня колотило по полной программе не хуже Ляльки. «Брррр… Искупаюсь позже», - думал я, одеваясь, поддавшись минутной слабости.
Вернувшись к костру, я обнаружил там всё ту же компанию. Ряды романтиков не редели! Потрескивали горячие угли. Нутро требовало поддержать не спавших обитателей становища. Огонь миллионы лет объединяет людей. Тянуло пофилософствовать.
- А представьте, раньше по несколько сотен лет люди костры жгли, не давая им угаснуть! - произнес я вслух, пытаясь найти чистый стаканчик под огненную воду.
- Были специальные люди, которые следили за костром! - тут же на мою реплику отреагировала Алевтина Николаевна, проявляя незаурядную эрудированность в вопросах разделения труда в племени.
- Если он угасал, костровых приносили в жертву! - вставил Соображенский, сопя и застегивая пуговицу на милицейской рубашке. - Их сажали на кол; костра ведь к тому моменту уже не было, а то бы их обязательно сожгли…
Соображенский все еще боролся с пуговицей. Непослушная пуговица опять расстегнулась и на этот раз отлетела в сторону, как гильза от пистолета Макарова.
Плеснув водки в пластик я залпом осушил стаканчик и приложился к колбаске.
- А что в котелке? - спросил Сооображенский, почесывая полуголое пузо.
Поперек костра на кольях висел котелок, в котором уже несколько часов подогревалась какая-то еда.
- Щас посмотрим, - сказал я, аккуратно снимая котелок, вспомнив про всеми забытую картошку с тушенкой.
Через минуту возле котелка с теплой кашицей разварившейся картошки и говяжьей тушенки вырос Соображенский. Умыкнув с раскладного столика ложки, мы стали по очереди черпать содержимое казанка.
Казалось, ничего вкуснее не было. Кто-то стал искать тарелку, обвиняя нас в наглости. Нашли завернутую скатерть с грязной посудой, пару березовых полешек и спящего под открытым небом человека.
Мы с Соображенским уплетали варево. Остановиться было невозможно и вскоре ложки зашкрябали по блеснувшему дну. Кладовщик облизнул ложку, разогнувшись.
Я подсел к Юльке на табуретку, обняв ее сзади. Вернулись ночные купальщики. Дрожа от холода, они выскакивали на берег, напяливая на себя одежду и стуча зубами. Последней выпрыгнула Лялька, шмыгнув в полотенце, она смотрела на костер и возню возле котелка невидящими глазами. По всему было видно, что она не голодна. Вода успокоила ее и навела на раздумья. Надо сказать, что в компании всегда бывает момент затишья. Соображенский ушел спать. «Мент умер», - обычно говорят завсегдатаи застолья. Уснули даже немногочисленные комары, что уж там говорить о мошках.
Небо посветлело, на горизонте стали вырисовываться контуры яхт. В Сосновке прохрипел петух, страдающий бессонницей. Возле микроавтобуса зашевелился мешок.
- Кто это там спит? - спросила Алевтина, обеспокоенная птенчиком выпавшим из компании. - Надо бы его в палатку переложить!
Очкастый мирно посапывал, свернувшись в позу эмбриона. Он так и не смог дойти до кострища. Сон свалил его возле потухшего мангала. Любит он все-таки огонь, даже в виде золы. Осталось загадкой только то, где он смог раздобыть спальник? Скорее всего, он улегся на приготовленное кем-то ложе. Ванька водитель конторского автобуса с добрыми и вечно смеющимися глазами потрогал мешок за плечо.
- Ну-у… - из спальника показалась голова Очкастого. По всему было видно, что такое положение вещей устраивало эмбриона. Ванька еще раз попытался приподнять голову Очкастого, но тот уже безмятежно спал, не подавая признаков жизни.
- Хорошо ему, - выпала из раздумий Лялька.
Костер чуть теплился, отдавая остатки тепла. Очкастого решили оставить в покое.
- Кто он? - поинтересовался Борис.
- Наши люди в булошную на такси не ездят! - процитировал Ванька крылатое выражение, проявляя предельную политкорректность к спящему в мешке индивиду, которое можно было перевести с ванькиного языка примерно так: «Истинные романтики не встречают рассвет в спальных мешках!».
Казаров, не переставая, шутил. Его анекдоты на все случаи жизни вызывали дружный хохот в кружке у костра. Алевтина пыталась не смеяться, то и дело прыская в воротник спортивной куртки. Вряд ли кто-либо из присутствующих мог упрекнуть Казарова в плоскости шуток; Алевтина с Казаровым рассорились за день до этого и теперь, разобиженные друг на друга стороны мирились, смеясь вместе со всеми. Казаров раззадоривал толпу все больше и больше.
Солнце выглянуло из-за горизонта неожиданно, как и закатилось. Красный диск окрасил в розовый цвет туманность Обского моря, проявляя лодки незадачливых рыбаков. Боря поставил кипятить чай…
- Люди! Просыпайтесь! Уже где-то около шести! - выкрикнул Ванька, пошатываясь на уставших стоять ногах, и залез в палатку Соображенского.
Вернулся сонный Жень-женич Полынин. Поднялся Кирилл, - он так и не смог уснуть в микроавтобусе под орущую всю ночь музыку. Сев на бревно слева от нас, он тупо уставился на костер. Все дружно стали пить дымящийся чай.
Тонизирующий напиток, выпитый на рассвете на свежую голову, как известно, почти всегда наводит на умные мысли. Казаров предложил Олегу Панюковскому завалить палатку Соображенского. Подкравшись незаметно, они вырвали пару колышков. Толпа прыснула от смеха. Заворочался брезент, в потемках казавшийся берлогой.
- Шуточки, блядь, шутить! Я вам покажу!!! - пытался выбраться из палатки Соображенский.
Из разреза показалась рука возмездия, олицетворяющая непонимание. Нащупав что-то тяжелое, рука отшвырнула пакет набитый мусором и пустыми бутылками с дороги. Показалась голова Соображенского.
- Ты Казаров? Шутники, блядь!.. Я вас научу шутить! - продолжал выкрикивать отставной жандарм, пытаясь поставить колышки палатки на место.
- Ну хватит, Соображенский! - застрожилась Алевтина. - Прекрати! Прекрати я сказала!!!
Все присутствующие молча улыбались, вызывая в Соображенском бурю негодования. Опять заворочался Очкастый, на этот раз уже сам. Он поправил очки, сел, перевернулся на другой бок и предательски уснул.
Борис принес пакет с разбитыми бутылками угадивший в спящего очкарика швырнув его на костер.
- Не сгорит ведь, мусор-то?! - подала голос Лялька.
- Что-то сгорит, что-то не сгорит! - проговорила Алевтина, поглаживая Женьку по голове. - Не выспался? Иди поспи ещё.
Соображенский пришел в себя.
- Прости, Жень, - промычал он, принося извинения Полынину младшему и пытаясь прикурить от пустой зажигалки. Зажигалка выдала пару искр и умерла. Соображенский бросил ее в костер.
- Взорвется же! - вжалась Юлька в мои объятья и заткнула уши.
Я попытался веточкой выковырять зажигалку из углей, размышляя о «добром» нраве Соображенского. Язычки пламени облизнули ее, оплавив сглаженные бока. Отшвырнув в сторону кусок черной пластмассы, - вот всегда так, мне больше всех надо, - я взглянул на море.
Солнце поднималось все выше и выше, согревая нас косыми лучами. Очкастый недовольно зачмокал губами. Кирилл одел плотную синюю майку с фирменным логотипом в виде ступенек разной ширины, по всему видно было, что до его заторможенного сознания дошел ночной холод. Истинные патриоты не жалеют денег на атрибутику любимой фирмы!
- Восемьсот рублей отдал! - сказал он, по-детски открыто улыбнувшись, расправляя сине-белый логотип на груди…
Встреча
По мере движения вверх солнца, туман, ставший белесым, отступал все дальше к горизонту, маня за собой. Я спустился к воде; подумалось, что, пожалуй, можно искупаться. Чуть остывшая вода, отдавшая за ночь часть тепла земле, обдала холодком прибоя. Я вошел в одну и туже воду второй раз, не нарушая законов природы. Мне вспомнилась детская библия со своеобразной подачей библейских истин…
Все тот же длинный путь по воде за туманом, туда, вдаль манящего горизонта. Расстояние до становища размыло берег, превращая его в кашу. Икнулось ночным супом. Я шел, описывая руками круги вокруг себя, как шаман. Спасительная влага лечила разбитое за ночь тело. В памяти всплыл Очкастый и пытающийся гореть в костре пакет с разбитыми бутылками. Досталось же ему, бедняжке.
Так и не догнав мглу, растворившуюся в лучах утреннего солнца, я лег спиной на воду, пытаясь успокоить уставшие от долгой ходьбы ноги. Они то и дело тонули, погружаясь в темную глубину. Я, наконец, успокоился, стал ровно дышать и почувствовал себя совсем легким, как младенец. В ушах забулькала водичка, рассказывая о «Нём».
- Его зовут Иван. Он живет в воде - это его жилище. Просыпаясь лишь раз в году, Ванька любит проказничать в ночь с шестого на седьмое июля, выходя из моря и заражая людей бесовским огоньком - плескала в уши вода.
- Он водяной? И почему ты сравниваешь Ивана с огнем? - спросил я, глядя в небо по которому побежали, превращаясь в белую дымку, первые облака.
- Нет… водяные - его слуги. Вода и огонь две стихии, просто огонь ближе тебе. Ты ведь принадлежишь к стихии огня! В нашем деле ты еще ребенок, ты многое узнаешь, - нашептывала ласковая водица.
Облака на небе превратились в огромного мужика. Лес казался лаптями на гигантского размера ногах. Струйка дыма от костра обвивалась вокруг них в виде подвязок. Шлейф перистых облаков уходил за горизонт в виде седой бороды Ивана. Купала спал.
- Почему Иван живет в море? - спросил я, зачарованно разглядывая мужика.
- Не настал еще его день! - закончила водица, окончательно залив мои уши.
Я встал на мягкое дно. Поясок дыма, оставленного самолетом, поддерживал иванову рубаху с отворотом. Я уставился на приближающихся ко мне людей и обеспокоено взглянул на уносящего ноги Ивана. Шлейф длинной бородой тянулся в сторону горизонта… Вскоре Ваня исчез, оставив мне только пояс.
Клочья облаков растаяли в лучах ставшего желтым солнца. Воздух стал абсолютно прозрачным. Все наполнилось светом и ожило…
Подойдя к берегу и сделав несколько неуверенных шагов по вырытым земляным ступенькам, я проник в дремучий мир жителей становища.
- Что, проснулись, Марь Ванна? - поинтересовалась Алевтина у высовывающейся из палатки женщины средних лет. Та, напяливая очки, томно вздохнула и, встав на четвереньки, прощебетала:
- Проснешься тут! Соображенского убить мало!!! (благо тот куда-то прилег в очередной раз, измучившийся поисками спичек, и так и не выкуривший свою трубку мира), - продолжала ворковать работница бухгалтерии, почесывая проявившийся укус комара, чуть выше локтя и поправляя сваливающиеся на нос очки.
Оглядевшись вокруг и убедившись, что Соображенского нет рядышком, она, удовлетворенная результатами почесывания прыщика, зашагала в сторону плавающих в воде баночек пива. Ее аристократическое происхождение еще долго пыталось бороться с желанием выпить чего-нибудь горячительного и все таки уступило ему в упорной концовке сражения (по пенальти как говорят телекомментаторы). Остатки пива в виде трех баночек были выброшены прибоем на песчаный берег. Один за другим оживали любители поспать на природе. Ночные же любители выпить, в свою очередь пытались освежиться, купаясь в блестевшем рассветными лучами море, подставляя ему свои измученные тела.
Вскоре с группой купальщиков вернулась Юля.
- Завтра ж Ивана Купала! - проговорила она громко, поправляя волосы, сбившиеся на затылке и вытираясь предварительно заготовленным полотенцем.
Дома обычно мы всегда страдаем отсутствием такового в нужный момент и призываем друг друга на помощь. Видимо Юлька не способна терять контроль над ситуацией, даже несмотря на обилие выпитого. Я всегда завидовал людям способным сохранять разум в самых критических ситуациях, находясь под воздействием каких-либо эмоциональных переживаний. Поэтому мы и вместе, наверное.
Есть не хотелось. Солнце припекало, не на шутку разыгравшись с морем. Вода и огонь играли друг с другом как дети.
Проснулся Очкастый, мелькнул Полынин старший, обнаружил себя Соображенский - нашлись-таки спички, припасенные им заранее. Разве у кладовщика может что-либо пропасть? Это вам не хухры-мухры. Дымя папироской с махрой, он, с генеральской важностью начальника караула, прохаживался по берегу и пускал кольца синего дыма.
- Кофе хочу… прошептала Юлька, прижимаясь ко мне мокрым, прохладным телом.
Тем временем опять наметилась компания для игры в мяч. Играющих не было видно. Над крышей «Тауна» то и дело подлетал волейбольный мяч, надолго исчезая за скрывающей играющих машиной. «Наверное, падает в море…» - подумал я, нанизывая очередной кусок мяса на шпажку.
Когда, наконец, все поняли, что шашлыков им не дождаться и смирились с голодом, разойдясь по лагерю, уставшие ожиданием чего-нибудь съестного, я смог привести в порядок скачущие мысли. Шашлык спешки не терпит! Я забрался в одну из пустых палаток и улегся на довольно-таки жесткий земляной пол, покрытый брезентом, вспомнив, как ночью Соображенский с гордостью рассказывал про палатку, служившую им прошлую ночь складом для продуктов и выпивки. Здесь меня точно никто не кинется искать, это ж склад Соображенского, да простит меня отставной прапор! Странно, но на складе не оказалось ничего из припасов и я, подумав, что ошибся палаткой, подложив под голову одеяло, провалился в сон.
Разговор
- Что же ты, Иван, раньше не приходил ко мне? - спросил я у могучего бородатого детины, который сидел рядом со мной на завалившейся в воду сосне.
- А оно тебе надо было? Как ты жил, ты посмотри? - отвечал он, и его грузное тело покачивало дерево под ним.
- А ты знаешь всё? Что ты можешь знать, водный обитатель? Ты в воде, а я на земле; ты попробуй хоть день на суше проживи! - недоумевал я.
- А кто ж тебя не знает, ты горазд языком болтать, да слюни пускать! Я затем и выхожу на сушу раз в год и наказываю таких, кто языком чешет попусту да зло людям делает, за грехи за мирские! - замельчили капельки с мокрой бороды.
- Подожди, что ж если меня кто-либо облил на Ивана Купала, так это наказание? - мямлил я.
- Что ты, Сережа, это смывание грязи с души человеческой! - окатил меня Иван, наступая в воду возле меня. Моя береза еще долго колыхалась, пытаясь успокоиться.
- Неужели так уж я плох? За что ты меня? - жалостливо протянул я.
- А не мужик ты! Учишь вас, учишь!!! - топнул второй ногой Иван.
- Ну, это ты зря! - произнес я, надеясь на то, что он меня утопит не сразу. Страх холодком обдал низ спины. Вспомнился отцовский ремень. Нет, отец никогда не бил меня, но что такое сила внушения я знал с детства.
- Воспитывать тебя буду! Жаль только времени мало мне природа отводит, а то б я тебя перевоспитал! - береза продолжала колыхаться, скрипя и поднимая со дна глинистую жижу…
- Нравятся мне слова твои, Купала, я к тебе сам приходить буду иногда! Можно? - спросил я.
- Дак, где ты меня сыщещь-то, милый? Ты ж не один у меня такой нуждающийся. Видно, ты совсем ничего не понимаешь в этой жизни! Это я к тебе приходить буду, когда смогу, потому что помочь тебе хочу и разъяснить что к чему! - молвил Купала, громыхая приближающимися раскатами грома.
- Не гневись, Иван! Я и сам знаю, что грешен, ты б лучше подсказал мне, как быть-то? - не успокаивался я.
- Остановись! Хватит грехи копить! Образумься, посмотри на людей поласковей да подобрей, откуда в тебе столько злобы? - громыхала приближающаяся гроза. Слезы очищения текли по моим щекам.
- Прости меня, Иван, не со зла я, а по глупости ошибки совершал! - не унимался я, встревоженный всполохами молний.
- Что? Ошибки? Ты у сына своего прощения проси! Да у маменьки своей! Да у жены своей, мучаешь ты ее, разве не видишь сам! - звенело в ушах.
Дождь лил уже как из ведра.
- Вижу, Иван, вижу! Виноват! Каюсь! - орал я, пытаясь перекричать гром, превратившийся в гул, но Купала меня уже не слышал, шагая в сторону.
- Приду я еще к тебе, жди, поправлю тут кое-что и приду! - смолк его голос. Иван гнал тучи большущими руками куда-то в даль моря.
Меня еще долго знобило. Я наблюдал, как Иван топал по морю широкими шагами, поднимая следом волну величиной с пятиэтажный дом, - видно не на шутку разозлил я его. Мысли разрывали мой мозг на части, бродили в моей голове, как мальки судака в мутной воде. По взъерошенным волосам текли струи воды. Вид у меня был жалкий. Казалось, я вновь стал ребенком, превратившись в маленького новорожденного человечка…
И снова в путь
Звук заведенной «четверки» разбудил меня, запахло гарью. Я вспомнил про шашлыки. Голова отяжелела. Тело обдавало тепло, вязко путаясь в одеждах и прилипая к нему. Я сел, ощупав под собой твердую почву. Полдень. Жара стояла такая, что казалось видавший виды брезент не выдержит и расплавится мне на голову.
Уезжал Казаров, пожав ему руку, я озаботился приготовлением пищи. Нашлось пять маленьких пятикилограммовых ведерок с шашлыками. Я занялся разжиганием мангала, наполняя его заготовленными дровами, и вскоре дымящиеся шпажки по одной стали расходиться по рукам изголодавшихся за ночь обитателей ковчега. Я молча нарезал очередные порции шашлыка. Рядышком появился Кирилл, не переставая разглядывать логотип на фирменной майке, и усаживаясь на мокрую от соуса скатерть. И как только способен человек оставаться так долго пьяным? Диву даешься! Русская душа широка!
В тени «Тауна» лежал Соображенский, прикрытый одеялом от солнечного пекла. Уехали в Сосновку пожилая пара, так и оставшаяся не рассекреченными ни мной ни Юлькой: кто такие? Откуда?
- Пора уже собираться, наверное, скоро наш автобус приедет, - сказала Алевтина, перелистывая страничку дежурной книжки, и клюнула носом.
Она беспокоилась за коллектив. Ее голова то и дело падала в книгу, борясь со сном. Она привстала, с тоской вглядываясь в бесконечность уходящей в небо воды. А все кончается. Впереди были долгие трудовые будни, насыщенные обилием производственных нагрузок.
Я пустился на поиски жены и обнаружил ее спящую на пригорке опушки леса. Намаялась, маленькая. Слабые все-таки существа - женщины! Пристроившись и обняв ее за спину, я тихонечко уснул…
- Автобус приехал! - оживилась бухгалтерия в лице Марь Ванны.
Я потихонечку начал тормошить Юльку, трогая ее за хрупкие плечики:
- Пора, милая! Просыпайся!
- Ууу… проворчала Юлька, обидевшись на мое вероломство, - так сладко спалось!
Рядом храпя, свернувшись калачиком, на резиновом коврике для ванных комнат, безмятежно спал вездесущий Соображенский. Где-то неподалеку слышалось гоготание гусей.
Войдя в автобус с синим пакетом и поздоровавшись с водителем, я стал выбирать место для дислокации. Хотелось сесть на несолнечную сторону, и так от жары было некуда деваться. Тянуло искупаться еще раз. Море, как наркотик, вновь и вновь манило меня приливом…
- Держи его! - кричала пожилая дама, поправляя панамку, срываемую ветром.
Я не сразу понял, кого надо держать, и только, увидев гогочущего и драпающего гуся, уловил зачем парочка ездила в Cосновку. Уставшей отдыхать чете захотелось гусятинки. Гусь, расправив крылья, как лебедь подлетал над землей и прыжками двигался в сторону моря. Я вспомнил про австралийских кенгуру и улыбнулся вослед гончим. За птицей гналиcь: муж пожилой дамы (как самое заинтересованное лицо), Очкастый, Кирилл и, конечно… Соображенский!
Палатки уже давно попадали. Их упаковывали в мешки, скручивая в рулетики, выгоревший на солнце брезент, представители администрации в лице Полынина, Бориса и Олега Панюковского. Все безлошадные уже давно собрались в автобусе и ждали, когда же закончится гонка за гусем.
Наконец, изловив выбившегося из сил гуся, автобус проглотил остатки недостающих членов коллектива.
- Поехали! - скомандовал Боря, усаживаясь на одно из передних мест.
Сквозь мешок прорвалась голова гуся на длинной шее и с любопытством стала разглядывать пассажиров корейского автобуса…
В это время, где-то далеко, маленькая серая мышка нашла кусочек сыра-приманки, и тугая безразличная пружина хлопнула её по хребту. Мышеловка захлопнулась.
Июль 2003