Об отношении к рождению и смерти в конце XVIII - XIX вв.
Пишу родословную книгу, главу об истории семьи горожан из города Вязники Владимирской губернии. Соответственно, перед тем, как писать, собираю литературу, конспектирую лекции и читаю, читаю, читаю. Стараюсь писать в проблемном ключе, а не описывать какие-то идиллические картинки прошлого (чем грешат многие краеведческие книжки). Например: как отразились на горожанах реформы Петра I и Екатерины II, затронул ли семью церковный раскол, почему глава семейства отдал одну дочь замуж за крестьянина, а другую через 10 лет - за купца, почему отдельные представители семьи в начале ХХ века участвовали в революционном движении?
Улочки Вязников:
Благовещенский монастырь
Так выглядела главная площадь Вязников в начале ХХ века - Казанский собор, Никольская церковь, колокольня. Все снесли большевики, от былого великолепия осталась лишь маленькая часовенка.
Основной дореволюционный источник сведений о рождениях и смертях - метрические книги. Они дают фактологию, но всегда хочется заглянуть глубже, узнать об обстоятельствах рождения и имянаречения, об отношении родителей к появлению нового ребенка, об истинных причинах ранней смерти детей, о наличии или отсутствии переживаний родителей по поводу смерти детей. Такие детали возможно почерпнуть лишь из дневников.
Книга А.И. Куприянова "Городская культура русской провинции. Конец XVIII - первая половина XIX века" основана как раз на анализе источников личного происхождения: дневников, писем, мемуаров горожан.
Приведу два эпизода из книги.
Первый основан на записи из дневника И.А. Нечкина, мещанина города Осташкова, служившего приказчиком у богатых купцов:
"В 1850 году, когда Нечкину исполнилось уж 44 года, его жене 30 лет, а в семье росли двое детей, родился ребенок, который умер через несколько минут. Из дневника следует, что накануне родов глава семьи отправился на именины к приятелю, откуда около 9 часов вечера, "окончив чай, ушел домой, ибо было нужно". Далее он пишет буквально следующее: "Итак в 11 часов ночи родила Анна Яковлевна сына. По словам акушерки, был жив, но не мог уже дать голосу и чрез несколько минут я вполне, видя мертвого с поврежденною главою, полагал, рожден мертв. Все было хорошо, роды - как и должно быть". Таким образом, по мнению Ивана Андреевича, роды, завершившиеся смертью ребенка прошли вполне благополучно, ибо роженица осталась жива. И в описании последующих событий автор не отметил у себя каких-либо переживаний в связи со смертью ребенка. Единственная проблема, которая причинила беспокойство, заключалась в том, что отец объявил священнику младенца мертворожденным, но, как выяснилось, тот прожил какое-то время и акушерка "ево крестила по своему и дала имя Петр". "И так, по согласию всех, пошел я к священнику Павлу сказать оное. Пришел к священнику, говорили много и я просил отпеть младенца, буде можно. И согласились так, что отпеть в доме". Обращает на себя внимание, что ошибка отца активно обсуждалась, и женщины, присутствовавшие при родах, убедили его в необходимости просить священника изменить обряд отпевания. При этом ситуация была пограничной, священник, вероятно, мог и отказать, поэтому-то и "говорили много"".
"Отсюда как будто напрашивается вывод о том, что к смерти детей ... относились как к чему-то обыденному, будничному и заурядному". Далее автор приводит цитату из книги Ф. Арьеса "Человек перед лицом смерти" о парадигме отношения к смерти человека традиционной цивилизации: "Здесь нет отвержения смерти, но есть невозможность слишком много о ней думать, ибо смерть очень близка и в большой мере составляет часть повседневной жизни".
Второй эпизод из книги А.И. Куприянова - по материалам дневника дмитровского купца И.А. Толченова.
"В 1787 году он [И.А. Толченов] внес в свой журнал обширный, с мельчайшими подробностями рассказ о тяжелой болезни сына (Ленюшки) и дочери (Катиньки), завершившийся смертью девочки. Во время этой болезни родители проводят ночи у постели больной девочки, предаются "всей печали, о которой судить может одно родительское сердце, лишаясь столь милого дитяти". В смерти любимой дочери отец видел наказание за собственные грехи: "И так властию Бога и в наказание грехов своих лишился я чрезвычайно милого дитяти"".
Автор сопоставляет эти переживания И.А. Толченова с его весьма сухим описанием смерти троих старших детей и предполагает: "трое умерших детей прожили на свете слишком мало - отец, обрадовавшись благополучным родам, за неотложными делами и продолжительными пирушками, связанными с крестинами, не успевал даже привыкнуть к ребенку. Скорбь от их утраты и не могла быть острой. ... Иная ситуация в случае смерти Катиньки. Девочка умерла в очень раннем возрасте, но за свою недолгую жизнь успела стать любимой дочерью. ... Иначе говоря, в умершей дочери отец видел уже не новорожденного младенца, который "волею Божией умер", но близкого и родного человека, к которому он был привязан всем сердцем".
Описанная ситуация перекликается с воспоминаниями Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой, дочери Л.Н. Толстого, об отношении к ней отца в первый год жизни:
"...Мне уже пошел пятый месяц. Мать вся была поглощена своей семьей. Для нее в то время не было других интересов в жизни, как ее муж и дети, и ей очень хотелось, чтобы все эти любимые ею существа любили бы друг друга. Отец же никогда не бывал нежен к очень маленьким детям, а в то время ему было не до них: он только что перенес тяжелую операцию и не был еще вполне уверен в том, что будет опять хорошо владеть рукой. Это его очень заботило. Кроме того, в то время он был усиленно занят самым крупным своим сочинением, для которого надо было много прочесть, много разузнать и много передумать.Поэтому ему было не до того - смеется или не смеется его маленькая дочь, выучилась ли она что-нибудь держать в своих маленьких красных руках и узнаёт ли она свою мать и няню.
А мама огорчалась. "На Таню он даже никогда не глядит, - писала она своей сестре Татьяне Андреевне о моем отце, - Мне и обидно и странно. А она такая милая, хорошенькая, покойная и здоровая девочка. Вот уже ей пять месяцев, скоро зубы, скоро ползать, говорить, ходить. И так она и вырастет незамеченная...".
Но уже через год мама писала своей сестре совсем другое. "Танюша все кричит "Датуйте" (здравствуйте) и выучилась говорить "Жёжа" (Сережа). Левочка по ней просто с ума сходит".
Было бы очень интересно найти подобную книге А.И. Куприянова аналитику в отношении крестьянских семей. Для меня одни из главных маяков в этой теме - книга О. Семеновой-Тян-Шанской "Жизнь Ивана", фильм А. Смирнова "Жила-была одна баба" (основанный в том числе на 30-летней работе режиссера в архивах), которые показывают эту сторону крестьянской жизни в достаточно непривлекательном свете...
Улочки Вязников:
Благовещенский монастырь
Так выглядела главная площадь Вязников в начале ХХ века - Казанский собор, Никольская церковь, колокольня. Все снесли большевики, от былого великолепия осталась лишь маленькая часовенка.
Основной дореволюционный источник сведений о рождениях и смертях - метрические книги. Они дают фактологию, но всегда хочется заглянуть глубже, узнать об обстоятельствах рождения и имянаречения, об отношении родителей к появлению нового ребенка, об истинных причинах ранней смерти детей, о наличии или отсутствии переживаний родителей по поводу смерти детей. Такие детали возможно почерпнуть лишь из дневников.
Книга А.И. Куприянова "Городская культура русской провинции. Конец XVIII - первая половина XIX века" основана как раз на анализе источников личного происхождения: дневников, писем, мемуаров горожан.
Приведу два эпизода из книги.
Первый основан на записи из дневника И.А. Нечкина, мещанина города Осташкова, служившего приказчиком у богатых купцов:
"В 1850 году, когда Нечкину исполнилось уж 44 года, его жене 30 лет, а в семье росли двое детей, родился ребенок, который умер через несколько минут. Из дневника следует, что накануне родов глава семьи отправился на именины к приятелю, откуда около 9 часов вечера, "окончив чай, ушел домой, ибо было нужно". Далее он пишет буквально следующее: "Итак в 11 часов ночи родила Анна Яковлевна сына. По словам акушерки, был жив, но не мог уже дать голосу и чрез несколько минут я вполне, видя мертвого с поврежденною главою, полагал, рожден мертв. Все было хорошо, роды - как и должно быть". Таким образом, по мнению Ивана Андреевича, роды, завершившиеся смертью ребенка прошли вполне благополучно, ибо роженица осталась жива. И в описании последующих событий автор не отметил у себя каких-либо переживаний в связи со смертью ребенка. Единственная проблема, которая причинила беспокойство, заключалась в том, что отец объявил священнику младенца мертворожденным, но, как выяснилось, тот прожил какое-то время и акушерка "ево крестила по своему и дала имя Петр". "И так, по согласию всех, пошел я к священнику Павлу сказать оное. Пришел к священнику, говорили много и я просил отпеть младенца, буде можно. И согласились так, что отпеть в доме". Обращает на себя внимание, что ошибка отца активно обсуждалась, и женщины, присутствовавшие при родах, убедили его в необходимости просить священника изменить обряд отпевания. При этом ситуация была пограничной, священник, вероятно, мог и отказать, поэтому-то и "говорили много"".
"Отсюда как будто напрашивается вывод о том, что к смерти детей ... относились как к чему-то обыденному, будничному и заурядному". Далее автор приводит цитату из книги Ф. Арьеса "Человек перед лицом смерти" о парадигме отношения к смерти человека традиционной цивилизации: "Здесь нет отвержения смерти, но есть невозможность слишком много о ней думать, ибо смерть очень близка и в большой мере составляет часть повседневной жизни".
Второй эпизод из книги А.И. Куприянова - по материалам дневника дмитровского купца И.А. Толченова.
"В 1787 году он [И.А. Толченов] внес в свой журнал обширный, с мельчайшими подробностями рассказ о тяжелой болезни сына (Ленюшки) и дочери (Катиньки), завершившийся смертью девочки. Во время этой болезни родители проводят ночи у постели больной девочки, предаются "всей печали, о которой судить может одно родительское сердце, лишаясь столь милого дитяти". В смерти любимой дочери отец видел наказание за собственные грехи: "И так властию Бога и в наказание грехов своих лишился я чрезвычайно милого дитяти"".
Автор сопоставляет эти переживания И.А. Толченова с его весьма сухим описанием смерти троих старших детей и предполагает: "трое умерших детей прожили на свете слишком мало - отец, обрадовавшись благополучным родам, за неотложными делами и продолжительными пирушками, связанными с крестинами, не успевал даже привыкнуть к ребенку. Скорбь от их утраты и не могла быть острой. ... Иная ситуация в случае смерти Катиньки. Девочка умерла в очень раннем возрасте, но за свою недолгую жизнь успела стать любимой дочерью. ... Иначе говоря, в умершей дочери отец видел уже не новорожденного младенца, который "волею Божией умер", но близкого и родного человека, к которому он был привязан всем сердцем".
Описанная ситуация перекликается с воспоминаниями Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой, дочери Л.Н. Толстого, об отношении к ней отца в первый год жизни:
"...Мне уже пошел пятый месяц. Мать вся была поглощена своей семьей. Для нее в то время не было других интересов в жизни, как ее муж и дети, и ей очень хотелось, чтобы все эти любимые ею существа любили бы друг друга. Отец же никогда не бывал нежен к очень маленьким детям, а в то время ему было не до них: он только что перенес тяжелую операцию и не был еще вполне уверен в том, что будет опять хорошо владеть рукой. Это его очень заботило. Кроме того, в то время он был усиленно занят самым крупным своим сочинением, для которого надо было много прочесть, много разузнать и много передумать.Поэтому ему было не до того - смеется или не смеется его маленькая дочь, выучилась ли она что-нибудь держать в своих маленьких красных руках и узнаёт ли она свою мать и няню.
А мама огорчалась. "На Таню он даже никогда не глядит, - писала она своей сестре Татьяне Андреевне о моем отце, - Мне и обидно и странно. А она такая милая, хорошенькая, покойная и здоровая девочка. Вот уже ей пять месяцев, скоро зубы, скоро ползать, говорить, ходить. И так она и вырастет незамеченная...".
Но уже через год мама писала своей сестре совсем другое. "Танюша все кричит "Датуйте" (здравствуйте) и выучилась говорить "Жёжа" (Сережа). Левочка по ней просто с ума сходит".
Было бы очень интересно найти подобную книге А.И. Куприянова аналитику в отношении крестьянских семей. Для меня одни из главных маяков в этой теме - книга О. Семеновой-Тян-Шанской "Жизнь Ивана", фильм А. Смирнова "Жила-была одна баба" (основанный в том числе на 30-летней работе режиссера в архивах), которые показывают эту сторону крестьянской жизни в достаточно непривлекательном свете...