Михаил Ходорковский
Послушал сегодняшние его интервью Ксении Собчак и европейской прессе.
Ранее я видел лишь одного настолько свободного и глубокого человека - Петра Мамонова.
Его пробуют уложить в какие-то клише, роли - а он не укладывается. Из него вытягивают определенные формулы - а он их не произносит. Причем это не лавирование карьерного дипломата и двуязыкого политика, а просто проявление другого измерения, таящегося в нем.
Полное отсутствие давления на собеседника (то, что напрягало даже в Солженицыне). Странно, но такими бывают очень хорошие монахи-духовники. Без превознесения, без назидательства, возвышательства человек просто видит мир иначе, чем ты. Без торжества и без осуждения, но то, что так волнует тебя, в его вселенной оказывается не таким уж и огромным.
Десять лет боли и мысли чувствуются в нем. Потом, он наверно, изменится. Но сейчас это не политик, не зубастый олигарх, не таран, сокрушающий деспотию, а просто человек. Раб Божий Михаил. Я рад, что благодаря его многолетней работе в своей душе его (и отчасти наш) мир оказался интереснее и человечнее, чем можно было предположить.
И мне кажется, ему задают совсем не те вопросы. Ему есть что сказать о чем-то гораздо более серьезном, чем олимпиада в Сочи.
Старые стихи другого сидельника Александра Солодовникова тут кажутся кстати:
Решетка ржавая, - спасибо;
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох да сума.
Мной не владеют больше вещи,
Все потемняя и глуша,
Но Солнце, Солнце, Солнце блещет
И тихо говорит душа
Запоры крепкие, - спасибо!
Спасибо, лезвие штыка!
Такую мудрость дать могли бы
Мне только долгие века.
Не напрягая больше слуха,
Чтоб уцелеть в тревоге дня,
Я слышу все томленье духа
С Екклесиаста до меня.
Спасибо, свет коптилки слабый,
Спасибо, жесткая постель.
Такую нежность дать могла бы
Мне только детства колыбель.
Уж я не бьюсь в сетях словесных,
Ища причин добру и злу,
Но чую близость тайн чудесных,
И только верю и люблю.
***
Попросил бы комментаторов потрудиться посмотреть записи этих интервью прежде чем исходить своим заранее запасенным веществом.
Ранее я видел лишь одного настолько свободного и глубокого человека - Петра Мамонова.
Его пробуют уложить в какие-то клише, роли - а он не укладывается. Из него вытягивают определенные формулы - а он их не произносит. Причем это не лавирование карьерного дипломата и двуязыкого политика, а просто проявление другого измерения, таящегося в нем.
Полное отсутствие давления на собеседника (то, что напрягало даже в Солженицыне). Странно, но такими бывают очень хорошие монахи-духовники. Без превознесения, без назидательства, возвышательства человек просто видит мир иначе, чем ты. Без торжества и без осуждения, но то, что так волнует тебя, в его вселенной оказывается не таким уж и огромным.
Десять лет боли и мысли чувствуются в нем. Потом, он наверно, изменится. Но сейчас это не политик, не зубастый олигарх, не таран, сокрушающий деспотию, а просто человек. Раб Божий Михаил. Я рад, что благодаря его многолетней работе в своей душе его (и отчасти наш) мир оказался интереснее и человечнее, чем можно было предположить.
И мне кажется, ему задают совсем не те вопросы. Ему есть что сказать о чем-то гораздо более серьезном, чем олимпиада в Сочи.
Старые стихи другого сидельника Александра Солодовникова тут кажутся кстати:
Решетка ржавая, - спасибо;
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох да сума.
Мной не владеют больше вещи,
Все потемняя и глуша,
Но Солнце, Солнце, Солнце блещет
И тихо говорит душа
Запоры крепкие, - спасибо!
Спасибо, лезвие штыка!
Такую мудрость дать могли бы
Мне только долгие века.
Не напрягая больше слуха,
Чтоб уцелеть в тревоге дня,
Я слышу все томленье духа
С Екклесиаста до меня.
Спасибо, свет коптилки слабый,
Спасибо, жесткая постель.
Такую нежность дать могла бы
Мне только детства колыбель.
Уж я не бьюсь в сетях словесных,
Ища причин добру и злу,
Но чую близость тайн чудесных,
И только верю и люблю.
***
Попросил бы комментаторов потрудиться посмотреть записи этих интервью прежде чем исходить своим заранее запасенным веществом.