+ протоиерей Дмитрий Смирнов
Анна Ильинична Шмаина-Великанова:
"Умер отец Димитрий Смирнов.
Сын лучшего друга моего отца - композитора Николая Смирнова и его крестной - Людмилы. Верный друг и защитник мой в самом раннем детстве. Необыкновенной красоты, одаренности и радости юноша, чем только ни занимался - и в цирке работал, и в кино, а потом собирался стать художником. Когда он стал священником, наша семья была уже в эмиграции и мы не виделись. Помню только рассказ одного нашего друга, что в день рукоположения встретил Митю на улице - он обходил пешком все московские храмы.
И когда мы вернулись, опытный уже о.Димитрий много, терпеливо и сердечно помогал бестолковому о.Илье с вхождением в новую церковную жизнь в Москве.
А потом он стал выступать. Его публичные высказывания были для меня настолько неприемлемы, что мы перестали общаться и встречались только на похоронах родных и друзей.
Отец Димитрий отпевал и мою сестру Таню и отца Илью.
И я знаю, скольким людям он помогал, сколько сделал добра. Однако, слово, увы, тоже дело. Верующий, любящий, умный человек - зачем носил он долгие годы страшную шутовскую маску?
Я не знаю, но не хочу, чтобы те, кто его не знал, но читали и слышали его шокирующие выступления, помнили только о ней. Он был опорой и утешителем множества прихожан, настоящим отцом им. Они осиротели и наша скорбь и молитвы с бесчисленными прихожанами отца Димитрия и его близкими.
Царствие Небесное новопреставленному протоиерею Димитрию!"
***
Я не могу говорить про "маски". Другого о. Дмитрия я не видел.
Я был просто "влюблен" в него на рубеже 80-90х. Живой, остроумный, не лезет за словом в карман, не официальный.
Я смотрел на него ну почти как Миша Гоголев на этом фото:
Его церковно-патриотическая позиция была вполне моей.
Дальнейшее - это не вопрос его или моей эволюции. Это эволюция (или, напротив, не-эволюция) всей РПЦ.
На рубеже 80х-90х Церковь выглядела затравленным зайчиком. И зайчик, будучи загнанным в угол, может давать отпор. Но все же не заяц охотится на волков, а наоборот. Секты были бесчисленны и активны. Правящая либеральная мысль пугала союзом коммунистов, армии и попов ("красно-коричневых"). И тогда мы были диссидентами, меньшинством.
Прошли годы. И зайчик обернулся весьма всеядным медведем. РПЦ стала вертикалью властью, силовым ведомством, которое раздает двушечки своим обидчикам. Симпатия к карающему иосифлянству, которую можно было бы терпеть у маргиналов (городские интеллигенты склонны к самым странным утопиям), стала майнстримом.
Церковь - не изменилась. Она осталась верна своим многовековым крепостническим и "симфонийным" мутациям. И при первой возможности стала властвовать и запрещать.
И я не изменился в своем отторжении такого "исторического православия". Изменились лишь мое надежды на то, что оно достаточно мудро, чтобы хоть чему-то научиться в опыте хотя бы своих собственных гонений.
В 90е я часто говорил, что мое любимое блюдо это мелко шинкованный сектант, и что я никогда не откажу себе в удовольствии поругаться с ним. Но при этом добавлял: при одном условии: что за нашей дискуссией не будет подглядывать государство, и что по ее итогам ни на кого не наденут кляп или наручники.
Наверно, в этом и состоит отличие моей позиции от позиции о. Дмитрия: став профессиональным другом генералов, он уже не видел ценности в свободе чужой совести и свободе не-своего слова.
Для послевкусия:
https://www.youtube.com/watch?v=tJVxjf1fHJM&feature=youtu.be&fbclid=IwAR1onXRa2LYLQZ1Llgnn71PFoI0ODwiCrcSUQ1gBj9Q8lP8NZSP5FSkoblI
1. (по поводу критерия духовности) "Но у нас нет теперь таких людей, у которых хватит мужества, чтобы нажать ядерные кнопки - народ измельчал духовно..."
2. (по поводу войны для русских) "Я русский. А Русь - это значит военная дружина. У нас в генах любовь к армии. Для нас любая война - священная война".
3. (об освящении ядерных бомб) "Мы освящаем все предметы, которыми пользуется человек: и дом, и даже одежду, и автомобили. А ядерное оружие - это вообще такое замечательное изобретение. Благодаря этому оружию Россия до сих пор существует". "Мы просто благодарны господу богу, что он благословил наших ученых создать в очень трудных условиях вот это замечательное оружие, поэтому освящаем как наших защитников"
4. (о насилии) "Если у человека плохой характер, то достаточно выбить ему 4 зуба передних и сказать, если "услышу от тебя хотя бы еще одно слово", выбью еще 8, то характер моментально меняется." "Если применить к человеку насилие, то от него можно добиться прекрасного поведения, изысканных манер. Можно добиться щедрости... Берешь нож - и ему вставляешь в ногу... и нет никакой жадности"
5. (о сектах) "Нужно сделать так, чтобы ни одна поганая секта у нас не могла действовать. Вот мормоны, иеговисты - раньше они все сидели по тюрьмам... Нужно их объявить вне закона... Собирайте народ, громите секты... Нужно сделать, чтобы горела земля под ногами этих уродов..."
6. (в контексте государственно-пропагандистской реакции на протесты на Болотной в 2011-2012 году):
"Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С болотной силой темною
С стоглавою ордой"
пресс-секретарь Минской митрополии протоиерей Сергей Лепин:
serge_le:
"лично я не имел чести близко быть знакомым с почившим. Я с ним встречался только один раз - в Москве, куда был послан митрополитом для участия в работе межведомственной конфликтной комиссии... Еще до начала заседания ко мне подошел сам о. Дмитрий и любезно полюбопытствовал откуда я. Из Беларуси. «А-а-а-а, из Беларуси?!». И дальше пошел стеб на тему того, что нет никакой Беларуси и белорусского языка, нас выдумал кайзер, а разница между белорусским и русским языком меньше, чем разница между вологодским и рязанским наречием, а мы просто опять хотим в Польшу в услужение панам. И вобще, как можно служить на белорусском, если по-белорусски «Радуся, Невеста Неневестная!», якобы, будет «Рогочи, девка нецелаваная» (приблизительно и по памяти, но уверен, что почти дословно)… На мои попытки что-то возразить градом сыпались другие какие-то «белорусофобские» шуточки и прибауточки. Тогда я сказал, что с снисхождением и пониманием отношусь к его нелюбви к белорусам, к идее их государственности, языку и все такое (тут, как говорится, кому что (не)нравится), но мне совсем непонятно отсутствие соображений такта и уважения. Не очень красиво анекдоты про чукчей рассказывать при чукчах; думайте, что хотите, но не надо стебаться над моим народом в моем присутствии -- передо мной, белорусом, приехавшим к своим братьям в Москву по их же приглашению...
В общем, разнимал нас уже вл. Иларион стучанием карандашом по стакану и суровым замечанием…
...И вспомнилось же! О покойниках не говорят плохо? Я и не говорю плохо. Более того, даже сказанное батюшкой воспринималось свидетелями нашего спора вполне одобрительно, не как что-то плохое - во всяком случае, мне так показалось."
https://serge-le.livejournal.com/536256.html
проректор Киевской Академии Владимир Бурега
С о. Димитрием Смирновым я общался совсем мало, но, думаю, что во многом это было уникальное общение, о котором хочется вспомнить.
Сегодня об о. Димитрии уже очень много написали. В основном о нем говорят либо как об успешном пастыре и духовнике, либо как о церковно-общественном деятеле с сомнительной репутацией. Я же видел о. Димитрия в несколько ином амплуа. Я общался с ним как с преподавателем Московской духовной семинарии.
Дело было так. В 2004 г. я окончил МДА и был оставлен в ней преподавателем. Хотя, я был профессиональным историком, и диссертацию защитил по истории Церкви, но мне поручили преподавать гомилетику (об этом я уже подробно рассказывал здесь: http://www.uchkom.info/publikatsii/4686/?sphrase_id=199991). Это было обычным делом, когда молодому преподавателю давали тот предмет, который в настоящий момент «вакантен». По ходу замечу, что это было типично и для дореволюционных духовных академий…
Так вот. В сентябре 2004 г. я начал преподавать гомилетику на 4-м курсе семинарии (это была история русского проповедничества) и на 1-м курсе академии (здесь была теория и практика церковной проповеди), а со второго семестра добавилась еще и гомилетика в 3-м классе семинарии. Так что вся гомилетика, которая тогда была в семинарии и академии, неожиданно свалилась на мои плечи.
Но вот в первый год моего преподавания меня вызвал к себе проректор МДА по учебной части Михал Степаныч Иванов. Я пришел к нему в кабинет, и МС сказал мне, что ректор Академии принял решение взять на работу еще одного преподавателя гомилетики. Этим новым преподавателем оказался протоиерей Димитрий Смирнов. Михал Степаныч сказал мне довольно откровенно, что инициатива этого решения исходила не от него и что его мнение на сей счет не спрашивали. Решение было принято на более высоком уровне.
Здесь надо пояснить, что Михал Степаныч на протяжении нескольких десятилетий оказывал решающее влияние на формирование преподавательского состава МДА. Обычно именно он предлагал ректору кандидатуры на преподавательские вакансии, он же контролировал распределение учебных часов. Даже если кого-то брали в МДА не по инициативе МС, то с ним это все равно согласовывали. Но с о. Димитрием Смирновым, видимо, было не так. Я и сейчас не знаю, каким образом о. Димитрий попал в корпорацию МДА. Возможно, это было его собственное желание, которое он высказал ректору. Возможно, это было как-то иначе… Но, как бы там ни было, решение было принято и о. Димитрий стал преподавателем гомилетики.
Михал Степаныч рассказал мне и о том, каким образом теперь будет преподаваться гомилетика. Поскольку о. Димитрий был весьма занятым человеком и не мог приезжать на лекции в Сергиев Посад каждую неделю, было принято решение, что мы с о. Димитрием вместе будем читать лекции в третьем классе семинарии. Там гомилетика была один раз в неделю. Кажется, по четвергам. Михал Степаныч сказал, что в случае, если у о. Димитрия есть возможность, он будет приезжать в Академию на лекцию. Если же он не может приехать, то на лекцию буду идти я.
Надо сказать, что я провел в МДА 12 лет (8 лет учебы и 4 года преподавания). За эти годы я не видел в МДА ни одного преподавателя с подобным режимом работы… Для о. Димитрия были созданы уникальные условия. Фактически он выступал в Академия в качестве «звезды», под которую готовы были подстраивать учебный процесс…
Михал Степаныч дал мне телефон о. Димитрия и велел с ним созвониться, чтобы согласовать детали. Я позвонил о. Димитрию. Он сказал, что приедет на ближайшую лекцию и попросил меня его встретить, чтобы проводить в аудиторию и ввести в курс дела.
Он, действительно, приехал. Я отвел его в аудиторию в семинарском корпусе. В классе я рассказал студентам, что теперь преподавание будет идти по-новому, представил о. Димитрия и передал ему слово. После этого он прочел лекцию. Я на ней тоже присутствовал. Скажу честно, это сложно было назвать лекцией. О. Димитрий говорил в своем фирменном стиле, с шутками и прибаутками. Но даже не это главное. Его выступление не имело ясной темы и уж тем более продуманного плана. Это была сплошная импровизация. О. Димитрий рассуждал о проповедничестве «вообще». Студенты, которые поначалу пытались конспектировать его речь, довольно быстро отложили ручки. Записывать за о. Димитрием было практически невозможно…
После лекции мы пошли в преподавательскую столовую, пообедали. О. Димитрий сказал, что приезжать каждую неделю не сможет, но постарается бывать в Академии один раз в 2-3 недели. При этом заранее он не сможет сказать, в какие недели он приедет. Потому я должен был в сам день лекции утром звонить ему и выяснять: приедет он или нет. Даже вечером накануне лекции он просил ему не звонить, ибо с вечера он еще не знает точно своего графика на следующий день.
Вот так мы и работали. Реально он приезжал обычно раз в месяц и выступал перед студентами. Получалось, что я читал примерно 3/4 от общего количества лекций, а о. Димитрий - 1/4. Как это не смешно звучит, но фактически он был моим ассистентом))). По отношению ко мне о. Димитрий вел себя подчеркнуто корректно и уважительно. Просил порой пояснить ему какие-то нюансы академической жизни. Но всё же общались мы мало. Обычно он приезжал перед самым началом лекции, а после лекции сразу же уезжал.
«Лекции» о. Димитрия всегда были абсолютно харизматичными и никак не согласовывались с программой преподавания гомилетики. Кажется, он даже и не интересовался, на какие темы я читаю лекции и что вообще предполагает учебная программа.
Помню, среди семинаристов, которые слушали о. Димитрия, был один очень старательный юноша (сейчас он уже стал епископом). Он сидел на первой парте и внимательно конспектировал все лекции. После второго приезда о. Димитрия, когда я пришел к ним на очередное занятие, этот студент поднял руку и спросил: «Владимир Викторович! Скажите, а о. Димитрий вообще готовится к лекциям?» Я всегда стараюсь строго придерживаться педагогической этики, и потому дал какой-то примирительный ответ, чтобы поддержать авторитет о. Димитрия. Но сам вопрос, заданный именно этим студентом, свидетельствовал, что авторитет нового преподавателя среди семинаристов уже пошатнулся…
В связи с приездами о. Димитрия на лекции мне запомнилось несколько забавных историй. Особо памятна одна из них.
О. Димитрий в первые свои приезды просил, чтобы я его встречал и провожал до аудитории. Он плохо знал дорогу на семинарский корпус (когда сам он учился в семинарии, в этом корпусе еще была городская больница). Обычно утром я звонил о. Димитрию и спрашивал, ждать ли его сегодня. Бывало, что он отвечал примерно так: «Я сейчас нахожусь в Турции, гуляю по Святой Софии, так что приехать не смогу». А бывало так, что он долго не брал трубку, а потом вдруг за 15-20 минут до начала лекции сам звонил и говорил, что уже подъезжает к Лавре. Один раз он именно так позвонил и сказал, что через 15 минут будет в Лавре и предложил встретиться возле Троицкого собора. Я подошел к собору в назначенное время, но о. Димитрия еще не было. Стоя у собора, я ждал появления своего «ассистента». И вот через 5-7 минут вижу, как буквально ко входу в собор подъезжает внушительных размеров черный джип. Открывается задняя дверь, выходит о. Димитрий и говорит водителю: «Я буду через полтора часа, подожди на стоянке». Джип уезжает. Я беру благословение. О. Димитрий идет в собор к мощам преп. Сергия. После этого я веду его на семинарский корпус.
Тут надо пояснить, что на машине к Троицкому собору не подъезжал никто и никогда. Даже если в Лавру приезжал патриарх (тогда - Алексий), то он выходил из машины у главных ворот Лавры и далее шел пешком до Троицкого собора. Лишь когда патриарх Алексий после каких-нибудь Лаврских торжеств уезжал из Лавры, то ему подавали машину ко входу в Патриаршие покои. Но в таком случае машина подъезжала не на центральную площадь Лавры (к Троицкому собору), а к обратной стороне собора. Машина ожидала патриарха между входом в Патриаршие покои и входом в Серапионову палату. Если уж сам патриарх подходил к Троицкому собору только пешком, то понятно, что ни наместник Лавры, ни ректор Академии не могли и помыслить о том, чтобы въехать на своей машине на центральную площадь Лавры. Я за 12 лет пребывания в Лавре видел лишь одного человека, который въехал на машине на площадь у Троицкого собора - это был о. Димитрий Смирнов.
Конечно, можно сказать, что он просто не знал лаврских порядков и потому, получив для машины пропуск в Лавру, поехал не на академическую стоянку (как это делали все преподаватели, приезжавшие в Лавру на личных автомобилях), а к Троицкому собору, где у него была назначена встреча. Но для меня этот выезд на джипе в центр Лавры как нельзя лучше выражает характер о. Димитрия. Он был абсолютно несистемным человеком. И правила ему были неписаны.
Помню, как в другой свой приезд он, прочитав лекцию, позвонил водителю и позвал его пообедать перед отъездом из Сергиева Посада. Водитель оказался молодым человеком в спортивных штанах. Вместе с о. Димитрием он вошел в профессорскую комнату в Академическом корпусе. В этой комнате обед подавали только преподавателям. Понятно, что среди преподавателей людей в спортивных штанах не было. Если кто-то приезжал в Академию с водителем или с гостями, то обычно водителей и гостей кормили в столовой для сотрудников Академии (этажом ниже). Потому, когда на пороге профессорского буфета появился о. Димитрий в сопровождении молодого человека явно не профессорской наружности, бдительная официантка сразу спросила: «А это преподаватель?» О. Димитрий не моргнув глазом ответил: «Конечно! Это начинающий педагог» (не ручаюсь за буквальную точность цитаты, но смысл был именно таков). Официантка отступила, и водитель сел за профессорский стол.
Я уже не помню, сколько просуществовал наш странный преподавательский тандем. Кажется, не более полугода. Каких-то распоряжений Михал Степаныча насчет изменения формата преподавания не было. Но о. Димитрий стал появляться в Лавре все реже и реже, а затем и вовсе перестал приезжать в Академию. Помню, что позже ему поручили преподавать в Академии новый предмет - диаконию. Но как там строилась его работа, я сказать не могу.
Для меня до сих пор остается загадкой, зачем самому о. Димитрию нужно было это преподавание гомилетики? Он явно не имел ни времени, ни сил для серьезной подготовки лекций. К тому же, из моего опыта общения с ним, я сделал вывод, что по своему складу о. Димитрий никак не подходил для системной преподавательской работы. Он нуждался в аудитории, которую можно «зажечь» ярким словом, эффектным выражением. Однако, семинарская аудитория не такова. При первой встрече с семинаристами «зажечь», конечно, можно, но далее начинается системный труд, очень непростой труд. О. Димитрий вовсе не был настроен на то, чтобы продумывать курс лекций, проводить опросы студентов, а уже тем более слушать и оценивать их проповеди (а это важнейшая часть преподавания гомилетики). Он был человеком, с четко сформированным образом жизни. И преподавание никак не вписывалось в круг его занятий…
Таким мне и запомнился о. Димитрий… Наверное, это совсем небольшой штрих, но, надеюсь, он придаст еще один оттенок к портрету о. Димитрия, который еще предстоит написать…
И еще можно раскрыть метку под этой записью.
"Умер отец Димитрий Смирнов.
Сын лучшего друга моего отца - композитора Николая Смирнова и его крестной - Людмилы. Верный друг и защитник мой в самом раннем детстве. Необыкновенной красоты, одаренности и радости юноша, чем только ни занимался - и в цирке работал, и в кино, а потом собирался стать художником. Когда он стал священником, наша семья была уже в эмиграции и мы не виделись. Помню только рассказ одного нашего друга, что в день рукоположения встретил Митю на улице - он обходил пешком все московские храмы.
И когда мы вернулись, опытный уже о.Димитрий много, терпеливо и сердечно помогал бестолковому о.Илье с вхождением в новую церковную жизнь в Москве.
А потом он стал выступать. Его публичные высказывания были для меня настолько неприемлемы, что мы перестали общаться и встречались только на похоронах родных и друзей.
Отец Димитрий отпевал и мою сестру Таню и отца Илью.
И я знаю, скольким людям он помогал, сколько сделал добра. Однако, слово, увы, тоже дело. Верующий, любящий, умный человек - зачем носил он долгие годы страшную шутовскую маску?
Я не знаю, но не хочу, чтобы те, кто его не знал, но читали и слышали его шокирующие выступления, помнили только о ней. Он был опорой и утешителем множества прихожан, настоящим отцом им. Они осиротели и наша скорбь и молитвы с бесчисленными прихожанами отца Димитрия и его близкими.
Царствие Небесное новопреставленному протоиерею Димитрию!"
***
Я не могу говорить про "маски". Другого о. Дмитрия я не видел.
Я был просто "влюблен" в него на рубеже 80-90х. Живой, остроумный, не лезет за словом в карман, не официальный.
Я смотрел на него ну почти как Миша Гоголев на этом фото:
Его церковно-патриотическая позиция была вполне моей.
Дальнейшее - это не вопрос его или моей эволюции. Это эволюция (или, напротив, не-эволюция) всей РПЦ.
На рубеже 80х-90х Церковь выглядела затравленным зайчиком. И зайчик, будучи загнанным в угол, может давать отпор. Но все же не заяц охотится на волков, а наоборот. Секты были бесчисленны и активны. Правящая либеральная мысль пугала союзом коммунистов, армии и попов ("красно-коричневых"). И тогда мы были диссидентами, меньшинством.
Прошли годы. И зайчик обернулся весьма всеядным медведем. РПЦ стала вертикалью властью, силовым ведомством, которое раздает двушечки своим обидчикам. Симпатия к карающему иосифлянству, которую можно было бы терпеть у маргиналов (городские интеллигенты склонны к самым странным утопиям), стала майнстримом.
Церковь - не изменилась. Она осталась верна своим многовековым крепостническим и "симфонийным" мутациям. И при первой возможности стала властвовать и запрещать.
И я не изменился в своем отторжении такого "исторического православия". Изменились лишь мое надежды на то, что оно достаточно мудро, чтобы хоть чему-то научиться в опыте хотя бы своих собственных гонений.
В 90е я часто говорил, что мое любимое блюдо это мелко шинкованный сектант, и что я никогда не откажу себе в удовольствии поругаться с ним. Но при этом добавлял: при одном условии: что за нашей дискуссией не будет подглядывать государство, и что по ее итогам ни на кого не наденут кляп или наручники.
Наверно, в этом и состоит отличие моей позиции от позиции о. Дмитрия: став профессиональным другом генералов, он уже не видел ценности в свободе чужой совести и свободе не-своего слова.
Для послевкусия:
Click to viewhttps://www.youtube.com/watch?v=tJVxjf1fHJM&feature=youtu.be&fbclid=IwAR1onXRa2LYLQZ1Llgnn71PFoI0ODwiCrcSUQ1gBj9Q8lP8NZSP5FSkoblI
1. (по поводу критерия духовности) "Но у нас нет теперь таких людей, у которых хватит мужества, чтобы нажать ядерные кнопки - народ измельчал духовно..."
2. (по поводу войны для русских) "Я русский. А Русь - это значит военная дружина. У нас в генах любовь к армии. Для нас любая война - священная война".
3. (об освящении ядерных бомб) "Мы освящаем все предметы, которыми пользуется человек: и дом, и даже одежду, и автомобили. А ядерное оружие - это вообще такое замечательное изобретение. Благодаря этому оружию Россия до сих пор существует". "Мы просто благодарны господу богу, что он благословил наших ученых создать в очень трудных условиях вот это замечательное оружие, поэтому освящаем как наших защитников"
4. (о насилии) "Если у человека плохой характер, то достаточно выбить ему 4 зуба передних и сказать, если "услышу от тебя хотя бы еще одно слово", выбью еще 8, то характер моментально меняется." "Если применить к человеку насилие, то от него можно добиться прекрасного поведения, изысканных манер. Можно добиться щедрости... Берешь нож - и ему вставляешь в ногу... и нет никакой жадности"
5. (о сектах) "Нужно сделать так, чтобы ни одна поганая секта у нас не могла действовать. Вот мормоны, иеговисты - раньше они все сидели по тюрьмам... Нужно их объявить вне закона... Собирайте народ, громите секты... Нужно сделать, чтобы горела земля под ногами этих уродов..."
6. (в контексте государственно-пропагандистской реакции на протесты на Болотной в 2011-2012 году):
"Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С болотной силой темною
С стоглавою ордой"
пресс-секретарь Минской митрополии протоиерей Сергей Лепин:
serge_le:
"лично я не имел чести близко быть знакомым с почившим. Я с ним встречался только один раз - в Москве, куда был послан митрополитом для участия в работе межведомственной конфликтной комиссии... Еще до начала заседания ко мне подошел сам о. Дмитрий и любезно полюбопытствовал откуда я. Из Беларуси. «А-а-а-а, из Беларуси?!». И дальше пошел стеб на тему того, что нет никакой Беларуси и белорусского языка, нас выдумал кайзер, а разница между белорусским и русским языком меньше, чем разница между вологодским и рязанским наречием, а мы просто опять хотим в Польшу в услужение панам. И вобще, как можно служить на белорусском, если по-белорусски «Радуся, Невеста Неневестная!», якобы, будет «Рогочи, девка нецелаваная» (приблизительно и по памяти, но уверен, что почти дословно)… На мои попытки что-то возразить градом сыпались другие какие-то «белорусофобские» шуточки и прибауточки. Тогда я сказал, что с снисхождением и пониманием отношусь к его нелюбви к белорусам, к идее их государственности, языку и все такое (тут, как говорится, кому что (не)нравится), но мне совсем непонятно отсутствие соображений такта и уважения. Не очень красиво анекдоты про чукчей рассказывать при чукчах; думайте, что хотите, но не надо стебаться над моим народом в моем присутствии -- передо мной, белорусом, приехавшим к своим братьям в Москву по их же приглашению...
В общем, разнимал нас уже вл. Иларион стучанием карандашом по стакану и суровым замечанием…
...И вспомнилось же! О покойниках не говорят плохо? Я и не говорю плохо. Более того, даже сказанное батюшкой воспринималось свидетелями нашего спора вполне одобрительно, не как что-то плохое - во всяком случае, мне так показалось."
https://serge-le.livejournal.com/536256.html
проректор Киевской Академии Владимир Бурега
С о. Димитрием Смирновым я общался совсем мало, но, думаю, что во многом это было уникальное общение, о котором хочется вспомнить.
Сегодня об о. Димитрии уже очень много написали. В основном о нем говорят либо как об успешном пастыре и духовнике, либо как о церковно-общественном деятеле с сомнительной репутацией. Я же видел о. Димитрия в несколько ином амплуа. Я общался с ним как с преподавателем Московской духовной семинарии.
Дело было так. В 2004 г. я окончил МДА и был оставлен в ней преподавателем. Хотя, я был профессиональным историком, и диссертацию защитил по истории Церкви, но мне поручили преподавать гомилетику (об этом я уже подробно рассказывал здесь: http://www.uchkom.info/publikatsii/4686/?sphrase_id=199991). Это было обычным делом, когда молодому преподавателю давали тот предмет, который в настоящий момент «вакантен». По ходу замечу, что это было типично и для дореволюционных духовных академий…
Так вот. В сентябре 2004 г. я начал преподавать гомилетику на 4-м курсе семинарии (это была история русского проповедничества) и на 1-м курсе академии (здесь была теория и практика церковной проповеди), а со второго семестра добавилась еще и гомилетика в 3-м классе семинарии. Так что вся гомилетика, которая тогда была в семинарии и академии, неожиданно свалилась на мои плечи.
Но вот в первый год моего преподавания меня вызвал к себе проректор МДА по учебной части Михал Степаныч Иванов. Я пришел к нему в кабинет, и МС сказал мне, что ректор Академии принял решение взять на работу еще одного преподавателя гомилетики. Этим новым преподавателем оказался протоиерей Димитрий Смирнов. Михал Степаныч сказал мне довольно откровенно, что инициатива этого решения исходила не от него и что его мнение на сей счет не спрашивали. Решение было принято на более высоком уровне.
Здесь надо пояснить, что Михал Степаныч на протяжении нескольких десятилетий оказывал решающее влияние на формирование преподавательского состава МДА. Обычно именно он предлагал ректору кандидатуры на преподавательские вакансии, он же контролировал распределение учебных часов. Даже если кого-то брали в МДА не по инициативе МС, то с ним это все равно согласовывали. Но с о. Димитрием Смирновым, видимо, было не так. Я и сейчас не знаю, каким образом о. Димитрий попал в корпорацию МДА. Возможно, это было его собственное желание, которое он высказал ректору. Возможно, это было как-то иначе… Но, как бы там ни было, решение было принято и о. Димитрий стал преподавателем гомилетики.
Михал Степаныч рассказал мне и о том, каким образом теперь будет преподаваться гомилетика. Поскольку о. Димитрий был весьма занятым человеком и не мог приезжать на лекции в Сергиев Посад каждую неделю, было принято решение, что мы с о. Димитрием вместе будем читать лекции в третьем классе семинарии. Там гомилетика была один раз в неделю. Кажется, по четвергам. Михал Степаныч сказал, что в случае, если у о. Димитрия есть возможность, он будет приезжать в Академию на лекцию. Если же он не может приехать, то на лекцию буду идти я.
Надо сказать, что я провел в МДА 12 лет (8 лет учебы и 4 года преподавания). За эти годы я не видел в МДА ни одного преподавателя с подобным режимом работы… Для о. Димитрия были созданы уникальные условия. Фактически он выступал в Академия в качестве «звезды», под которую готовы были подстраивать учебный процесс…
Михал Степаныч дал мне телефон о. Димитрия и велел с ним созвониться, чтобы согласовать детали. Я позвонил о. Димитрию. Он сказал, что приедет на ближайшую лекцию и попросил меня его встретить, чтобы проводить в аудиторию и ввести в курс дела.
Он, действительно, приехал. Я отвел его в аудиторию в семинарском корпусе. В классе я рассказал студентам, что теперь преподавание будет идти по-новому, представил о. Димитрия и передал ему слово. После этого он прочел лекцию. Я на ней тоже присутствовал. Скажу честно, это сложно было назвать лекцией. О. Димитрий говорил в своем фирменном стиле, с шутками и прибаутками. Но даже не это главное. Его выступление не имело ясной темы и уж тем более продуманного плана. Это была сплошная импровизация. О. Димитрий рассуждал о проповедничестве «вообще». Студенты, которые поначалу пытались конспектировать его речь, довольно быстро отложили ручки. Записывать за о. Димитрием было практически невозможно…
После лекции мы пошли в преподавательскую столовую, пообедали. О. Димитрий сказал, что приезжать каждую неделю не сможет, но постарается бывать в Академии один раз в 2-3 недели. При этом заранее он не сможет сказать, в какие недели он приедет. Потому я должен был в сам день лекции утром звонить ему и выяснять: приедет он или нет. Даже вечером накануне лекции он просил ему не звонить, ибо с вечера он еще не знает точно своего графика на следующий день.
Вот так мы и работали. Реально он приезжал обычно раз в месяц и выступал перед студентами. Получалось, что я читал примерно 3/4 от общего количества лекций, а о. Димитрий - 1/4. Как это не смешно звучит, но фактически он был моим ассистентом))). По отношению ко мне о. Димитрий вел себя подчеркнуто корректно и уважительно. Просил порой пояснить ему какие-то нюансы академической жизни. Но всё же общались мы мало. Обычно он приезжал перед самым началом лекции, а после лекции сразу же уезжал.
«Лекции» о. Димитрия всегда были абсолютно харизматичными и никак не согласовывались с программой преподавания гомилетики. Кажется, он даже и не интересовался, на какие темы я читаю лекции и что вообще предполагает учебная программа.
Помню, среди семинаристов, которые слушали о. Димитрия, был один очень старательный юноша (сейчас он уже стал епископом). Он сидел на первой парте и внимательно конспектировал все лекции. После второго приезда о. Димитрия, когда я пришел к ним на очередное занятие, этот студент поднял руку и спросил: «Владимир Викторович! Скажите, а о. Димитрий вообще готовится к лекциям?» Я всегда стараюсь строго придерживаться педагогической этики, и потому дал какой-то примирительный ответ, чтобы поддержать авторитет о. Димитрия. Но сам вопрос, заданный именно этим студентом, свидетельствовал, что авторитет нового преподавателя среди семинаристов уже пошатнулся…
В связи с приездами о. Димитрия на лекции мне запомнилось несколько забавных историй. Особо памятна одна из них.
О. Димитрий в первые свои приезды просил, чтобы я его встречал и провожал до аудитории. Он плохо знал дорогу на семинарский корпус (когда сам он учился в семинарии, в этом корпусе еще была городская больница). Обычно утром я звонил о. Димитрию и спрашивал, ждать ли его сегодня. Бывало, что он отвечал примерно так: «Я сейчас нахожусь в Турции, гуляю по Святой Софии, так что приехать не смогу». А бывало так, что он долго не брал трубку, а потом вдруг за 15-20 минут до начала лекции сам звонил и говорил, что уже подъезжает к Лавре. Один раз он именно так позвонил и сказал, что через 15 минут будет в Лавре и предложил встретиться возле Троицкого собора. Я подошел к собору в назначенное время, но о. Димитрия еще не было. Стоя у собора, я ждал появления своего «ассистента». И вот через 5-7 минут вижу, как буквально ко входу в собор подъезжает внушительных размеров черный джип. Открывается задняя дверь, выходит о. Димитрий и говорит водителю: «Я буду через полтора часа, подожди на стоянке». Джип уезжает. Я беру благословение. О. Димитрий идет в собор к мощам преп. Сергия. После этого я веду его на семинарский корпус.
Тут надо пояснить, что на машине к Троицкому собору не подъезжал никто и никогда. Даже если в Лавру приезжал патриарх (тогда - Алексий), то он выходил из машины у главных ворот Лавры и далее шел пешком до Троицкого собора. Лишь когда патриарх Алексий после каких-нибудь Лаврских торжеств уезжал из Лавры, то ему подавали машину ко входу в Патриаршие покои. Но в таком случае машина подъезжала не на центральную площадь Лавры (к Троицкому собору), а к обратной стороне собора. Машина ожидала патриарха между входом в Патриаршие покои и входом в Серапионову палату. Если уж сам патриарх подходил к Троицкому собору только пешком, то понятно, что ни наместник Лавры, ни ректор Академии не могли и помыслить о том, чтобы въехать на своей машине на центральную площадь Лавры. Я за 12 лет пребывания в Лавре видел лишь одного человека, который въехал на машине на площадь у Троицкого собора - это был о. Димитрий Смирнов.
Конечно, можно сказать, что он просто не знал лаврских порядков и потому, получив для машины пропуск в Лавру, поехал не на академическую стоянку (как это делали все преподаватели, приезжавшие в Лавру на личных автомобилях), а к Троицкому собору, где у него была назначена встреча. Но для меня этот выезд на джипе в центр Лавры как нельзя лучше выражает характер о. Димитрия. Он был абсолютно несистемным человеком. И правила ему были неписаны.
Помню, как в другой свой приезд он, прочитав лекцию, позвонил водителю и позвал его пообедать перед отъездом из Сергиева Посада. Водитель оказался молодым человеком в спортивных штанах. Вместе с о. Димитрием он вошел в профессорскую комнату в Академическом корпусе. В этой комнате обед подавали только преподавателям. Понятно, что среди преподавателей людей в спортивных штанах не было. Если кто-то приезжал в Академию с водителем или с гостями, то обычно водителей и гостей кормили в столовой для сотрудников Академии (этажом ниже). Потому, когда на пороге профессорского буфета появился о. Димитрий в сопровождении молодого человека явно не профессорской наружности, бдительная официантка сразу спросила: «А это преподаватель?» О. Димитрий не моргнув глазом ответил: «Конечно! Это начинающий педагог» (не ручаюсь за буквальную точность цитаты, но смысл был именно таков). Официантка отступила, и водитель сел за профессорский стол.
Я уже не помню, сколько просуществовал наш странный преподавательский тандем. Кажется, не более полугода. Каких-то распоряжений Михал Степаныча насчет изменения формата преподавания не было. Но о. Димитрий стал появляться в Лавре все реже и реже, а затем и вовсе перестал приезжать в Академию. Помню, что позже ему поручили преподавать в Академии новый предмет - диаконию. Но как там строилась его работа, я сказать не могу.
Для меня до сих пор остается загадкой, зачем самому о. Димитрию нужно было это преподавание гомилетики? Он явно не имел ни времени, ни сил для серьезной подготовки лекций. К тому же, из моего опыта общения с ним, я сделал вывод, что по своему складу о. Димитрий никак не подходил для системной преподавательской работы. Он нуждался в аудитории, которую можно «зажечь» ярким словом, эффектным выражением. Однако, семинарская аудитория не такова. При первой встрече с семинаристами «зажечь», конечно, можно, но далее начинается системный труд, очень непростой труд. О. Димитрий вовсе не был настроен на то, чтобы продумывать курс лекций, проводить опросы студентов, а уже тем более слушать и оценивать их проповеди (а это важнейшая часть преподавания гомилетики). Он был человеком, с четко сформированным образом жизни. И преподавание никак не вписывалось в круг его занятий…
Таким мне и запомнился о. Димитрий… Наверное, это совсем небольшой штрих, но, надеюсь, он придаст еще один оттенок к портрету о. Димитрия, который еще предстоит написать…
И еще можно раскрыть метку под этой записью.