Границы церкви
"Лурье и его единомышленники постоянно ссылаются на примеры «раскола», учиненные видными авторитетами Православной традиции, которые уклонялись от общения с иерархией во имя догматической истины (Максим Исповедник, иконопочитатели-монахи во время иконоборчества в Византии, Марк Эфесский) или во имя верности христианскому идеалу благочестия (Феодор Студит и его братия во время так наз. «михианской схизмы»). Но правильные ли выводы делают современные расколоучители из этих единичных, но очень ярких событий в жизни Церкви? И, прежде всего, важно понять, как относились сами древние отцы, разрывавшие общение в Таинствах с оказавшейся зараженной ересью иерархией, к сакраментальной жизни Церкви, управляемой еретичествующей иерархией. Разберем все указанные выше случаи.
Б.1. МАКСИМ ИСПОВЕДНИК.
Будучи одарен глубоким философским умом, этот преподобный прозрел ересь в некоторых официальных документах современного ему высшего Церковного Учительства и в трактатах современных ему богословов. Заметим, что на тот момент ни моноэнергизм, ни монофелитство не были еще осуждены как ереси, но и не были - строго говоря - официальными формулами догмата. Догматизация еретических формул началась как раз под влиянием полемики со стороны тех, кого мы сегодня почитаем как отцов Церкви (Максима Исп., Софрония Иерус., а уже затем только Мартина римского Исп. и ряда других). Но пылкий, страстный ум Максима усмотрел в развитии современного ему богословия дефект, и философ - тогда еще даже не монах, а чиновник имперской администрации - оставляет дворец, службу императору (поскольку в кругах последнего и зародилось то направление, которое вызвало тревогу у Максима) и становится монахом. В монастырской глуши он составляет трактаты и словесно наставляет учеников против того направления в богословии, которое с каждым днем становится все более «официальным». Реакция дворца не заставила себя долго ждать: искреннему философскому полемическому запалу Максима приписали «политический характер». И ему было поставлено условие: или замолчать и отречься от своих мнений, или стать жертвой политических репрессий. Т.е. на его исповедание началось гонение. Важно учесть, что до начала этого гонения Максим был в общении с теми, с кем спорил: он спокойно причащался в той Церкви, в которой были оспариваемые им иерархи. Большая часть христиан, разумеется, ничего не понимала в этой борьбе философствующего монаха с высшей иерархией. Так могло продолжаться сколько угодно: монах и иерархия развивали бы две версии Христологии, при этом не анафематствуя друг друга. Но тут включилась политика и первыми об отлучении и о прещениях заговорили как раз имперские богословы, опиравшиеся на репрессивный аппарат имперской администрации. Максим увидел, что отстаиваемое им исповедание уже просто нетерпимо, а подписаться под исповеданием веры в той версии, которую он считал еретической, он видел для себя насилие над совестью. И он объявляет о разрыве общения с иерархией Константинополя. Потому что последняя лишила его как права свободно исповедовать осознанную им истину, так и права возвещать ее в недрах Церкви (пусть и путем внутренней полемики). До включения репрессивного аппарата св. Максим не видел нужды в разрыве общения, хотя и видел, что иерархия вся идет «по официально намеченному курсу». Но пока оставалась свобода внутренней дискуссии, разрыва общения в Таинствах не было. Т.е. тут важно: Максим разорвал общение не после того, как увидел, что иерархи исповедуют ересь (он это видел и раньше, и причащался, не будучи с ними согласен), но только после того, как иерархи потребовали и его принять исповедуемую ими ересь.
Но вот произошел разрыв общения в Таинствах. И что же? Считал ли Максим Исповедник, что все, совершаемые «ересиархами», таинства - не действительны, и что эти иерархи, сущие в ереси, автоматически уже лишились священства и никакой пользы от них в Церкви нет? - Оказывается, Максим так не считал. На прямо заданный ему вопрос о Церкви, он четко и внятно ответил, что не считает осужденными на погибель ни тех, кто придерживается моноэнергистского богословия сознательно (если они еще не созрели до более глубокого понимания), ни тех, кто просто в силу простоты и послушания следует за иерархией. Он не читал, что Церковь лишилась Таинств из-за того, что в ее философских формулах появились некоторые ошибки, доступные лишь для утонченного мыслителя. Он говорил лишь о самом себе: «Я осознал, мне раскрыта та глубина как богословия, так и ереси, которая присутствует в нашем споре, а потому я с чистой совестью не могу сопричащаться с вами, поскольку не могу, не кривя душой, сказать, что наша вера во всем единомыслена и что разномыслия касаются чего-то несущественного». Тем более, что, повторимся, не столько Максим требовал от иерархов исповедания определенной веры, сколько сами эти иерархи, как условие общения, требовали от Максима принять моноэнергизм «хотя бы внешне, ради мира в Церкви». Его разрыв с Церковью не был сопряжен с объявлением иерархии «утратившей благодать». Ни разу он не назвал Церковь Византии (оказавшуюся в руках ересиархов) «еретическим скопищем», и ни разу не похулил Евхаристию, совершаемую в этой Церкви.
Тогда почему же он уклонялся от общения в Таинствах, которые признавал действительными? В плоскости мышления раскольников почему-то всегда присутствует только одна альтернатива: Или мы признаем общину Церковью, а значит, не можем от нее отделиться, или мы признаем общину утратившей статус Церкви (т.е. благодать), а потому отделяемся от нее. Но церковная жизнь не столь примитивна, а весьма сложна и глубока. В частности, существует разрыв общения между членами одной и той же Церкви, когда разорвавшие общение группы признают, что их разделяют серьезные внутренние причины, что они не могут искренне сослужить друг с другом, но при этом не объявляют друг друга «детьми погибели». Существует масса сложных ситуаций, когда то, что открыто и доступно для одного, оказывается недоступным для других. При этом эти «другие» вовсе не являются осужденными на погибель заблудившимися еретиками. Простейший пример из апостольской эпохи - это конфликт паулианской традиции и традиции иудео-христиан во главе с Иаковом. Между ними было много непреодолимых преград, настолько сильных, что одни с другими не могли совершать Евхаристию. Но при этом ни первые вторых, ни вторые первых не считали совершенно чуждыми Христу и Церкви. Это был внутренний, тяжелый, болезненный процесс, но ни одна из сторон, участвовавших в этом процессе, не считалась отпавшей от Церкви и чуждой благодати.
У «не в меру православных» (говоря словами Григория Богослова) существенная путаница возникает из-за адаптации некоторых древних канонов «о еретиках» к современным ситуациям. Все катакомбники любят ссылаться на невозможность «лишь даже помолиться» с еретиками, утвержденную 45-м каноном «апостольским». Но при этом они не хотят брать во внимание, что те еретики, о которых шла речь в этих канонах, существенно отличались от того, что появилось в Церкви под именем несторианства, монофизитства, папства и т.п. Еретики 45-го канона апостолов - это пышным цветом расцветшие в первые века Христианства секты гностического дуализма, который представлял собою оккультный суррогат христианства, т.е. прямой подлог. Почему с ними даже нельзя было молиться? - Потому что Субъект, к которому обращаются Христиане как к Богу (Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Израиля и пророков), подвергается многочисленным оскорблениям со стороны этих еретиков. Следует особо обратить внимание на этот факт: те «еретики», о которых говорит 45-е АП, различались с нами не в тонком вопросе экзегетического характера (причем, экзегетики философской - опирающейся на базис античной философии с ее «усиями» и прочими понятиями), а в самом субъекте религии. Признавали ли те отцы, которые в более поздние века отделялись от иерархии по Христологическим вопросам, веру своих оппонентов откровенно сатанинской? - Нет, не признавали! Максим Исповедник не считал, что его оппоненты проповедуют веру в «другого» Бога или исповедуют «иного» Христа. Субъект спора был общим для всех направлений христологического спора. А вот и прямые слова Марка Эфесского (т.е. того самого, на кого так часто раскольники любят ссылаться): «До каких пор мы, исповедуя Одного Христа и одну веру, будем поражать и рассекать друг друга? До каких пор мы, почитатели Одной и Той же Троицы, будем грызть и поедать, пока не истребим друг друга?» [Марк Эфесский. Слово к блаженнейшему Папе Евгению IV на открытии Собора в Ферраре (1438), § 1 // Цит. по: Погодин 1994. С. 40]. Очевидно, что ересь ереси - рознь. И как разные болезни наносят различную степень повреждения организму человека, так и разные ереси не одинаковое воздействие имеют на организм Церкви и не все ереси его сразу прямо вот «убивают». И как для разных болезней существуют разные меры лечения, так и разным ересям существует различие в форме противодействия.
Б.2. ИКОНОПОЧИТАТЕЛИ.
Когда империя оказалась в руках императоров-иконоборцев, возникла едва ли ни самая мощная монашеская оппозиция иерархии за всю историю Церкви. Именно в эту эпоху мы сталкиваемся с созданием фактически параллельной «катакомбной» Церкви. Кажется, что вот уж точно ситуация явно для оправдания раскольников. Но давайте внимательно вникнем в эту ситуацию.
Император Лев III Исавр (с 717 г.) долгое время высказывал свои иконоборческие взгляды, которые не были секретом ни от кого. Иконы убирались из поклонных мест, а в самой Церкви (которая, кстати, еще не сформулировала даже основных тезисов «богословия иконы») началось легкое интеллектуальное брожение. Но до 726 г. никто ни от кого не отсоединялся. Что же произошло в указанному году? Император приказал снять с Халтопратии горельеф Христа-Спасителя. Возможно, это был горельеф распятия и иконоборцы просто «срубили» его с Креста (который они демонстративно почитали). Это событие вызвало смуту, в которой погибло несколько благочестивых ревнителей иконопочитания. Вслед за этим событием иконоборчество вошло в стадию террора, а потому вести с ним спокойную богословскую дискуссию было нереально. И снова - как и в случае с Максим Исповедником - разрыв с официальной иерархией был вызван не тем, что последняя поддерживала в своей среде еретические мысли и взгляды, а как раз тем, что империя в поддержку своих богословов пустила репрессивные меры: Не иконопочитатели не согласились терпеть заблуждения иконоборцев (ведь терпели же до 726 г.), а иконоборцы стали преследовать иконопочитателей. Иконопочитатели были вынуждены создавать свою катакомбную церковную структуру, потому что внутри официальной структуры им не позволили существовать даже как параллельному богословскому течению.
Но самое важное в этой истории упускается из виду спорящими сторонами, а именно: Не было ни одного случая, когда бы иконопочитатели-катакомбники требовали от лиц, переходящих к ним из «официальной» Церкви, отречься от совершенных над ними в официальной Церкви Таинств и вновь получить «истинные» Таинства у катакомбников. Т.е. мы снова видим, что сакраментальная полнота жизни Церкви в официальной (иконоборческой) Церкви под сомнение не ставилась! Ересь иконоборцев воспринималась иконопочитателями не как отрицание Церкви у иконоборцев, а как некая ущербность, заключавшаяся на в Таинствах, а в богословии образа. А потому переход от ереси к православие заключался исключительно в отрицании иконоборчества и признании иконопчитания.
Б.3. МАРК ЭФЕССКИЙ.
Но может быть этот иерарх порадует раскольников? Действительно, именно он - столп благочестия во Флоренции - провалил Унию в 1439 г. Уж, наверное, он не считал Церковь Рима Церковью Христа? - Оказывается, все совсем не так.
Выше мы уже видели, что сам Марк считал и латинян, и греков исповедующими одну и ту же веру в одну и ту же Троицу. Марк пишет свое «вступительное слово» к Папе Римскому в начале Собора (это слово, будучи написано без ведома императора и патриарха, вызвало агрессию последних и Марку даже грозило лишения сана за нарушение субординации). В этом слове Марк коснулся вопросов о Filioque, опресноках и чистилище, но не коснулся фундаментального вопроса - о границах власти Папы. Марка Эфеского не волновал основной вопрос, разделивший христиан - вопрос о границах и форме папских полномочий. Папский догмат и папский абсолютизм он воспринимал нейтрально: он может быть добром, если папа будет ортодоксом, а может стать злом, если папа будет еретиком. В слове Марка к Папе есть все основания видеть поддержку папского абсолютизма. Марк утонул в философских, метафизических умозрительных спорах и в силлогистике. Но и в этих спорах он сразу был на стороне ищущих компромисса, о чем и недвусмысленно заявил: "Когда мы устроим собеседование об объединении, то возможно, что из этих собеседований найдётся некая середина, за которой последует единство" (Сиропул 5: 7). Так что его знаменитые громкие негативные слова, сказанные впоследствии о компромиссе - поздняя риторика после неудачи. Более того! На самом Соборе полемический стиль Марка был результатом указания императора, коему Марк задал вопрос: «Как ты повелеваешь, чтобы мы вели дискуссию - в полемическом стиле, или по икономии?» и получил ответ императора: «Говорите в полемическом стиле» (Сиропул 5: 26). Лишь после этого Марк написал свое первое полемическое слово против латинян. Впоследствии он был вынужден держаться полемической линии исключительно из чувства собственного достоинства, чтобы не казаться людям человеком, идущим по веянию ветра. Хотя на соборе он еще и колебался даже после долгих прений с латинянами. Так перед переездом собора во Флоренцию, Марк просил императора (снова императора, заметим, а не патриарха) разъяснить ему дальнейшую тактику. «Поскольку нам предстоит говорить об учении, то сначала нам следует посовещаться между собою, что и как говорить, чтобы мы знали, как расположен каждый из нас касательно вероучения. Если со мной все окажутся единомышленными в вопросе веры, то я вступаю в бой. Если же я не имею всеобщей поддержки, то я буду просто сидеть, как и остальные» (Сиропул 7:30).
Но важнее всего то, что в начале унионального Собора сам Марк Эфесский соприсутствовал на богослужении, возглавляемом Папой Римским, в числе сослужащих: он стоял в архиерейском облачении (о чем. см. в монографии о.Погодина), т.е. он не считал, что молясь с Римским Папой, нарушает 45-е правило апостольское."
Б.1. МАКСИМ ИСПОВЕДНИК.
Будучи одарен глубоким философским умом, этот преподобный прозрел ересь в некоторых официальных документах современного ему высшего Церковного Учительства и в трактатах современных ему богословов. Заметим, что на тот момент ни моноэнергизм, ни монофелитство не были еще осуждены как ереси, но и не были - строго говоря - официальными формулами догмата. Догматизация еретических формул началась как раз под влиянием полемики со стороны тех, кого мы сегодня почитаем как отцов Церкви (Максима Исп., Софрония Иерус., а уже затем только Мартина римского Исп. и ряда других). Но пылкий, страстный ум Максима усмотрел в развитии современного ему богословия дефект, и философ - тогда еще даже не монах, а чиновник имперской администрации - оставляет дворец, службу императору (поскольку в кругах последнего и зародилось то направление, которое вызвало тревогу у Максима) и становится монахом. В монастырской глуши он составляет трактаты и словесно наставляет учеников против того направления в богословии, которое с каждым днем становится все более «официальным». Реакция дворца не заставила себя долго ждать: искреннему философскому полемическому запалу Максима приписали «политический характер». И ему было поставлено условие: или замолчать и отречься от своих мнений, или стать жертвой политических репрессий. Т.е. на его исповедание началось гонение. Важно учесть, что до начала этого гонения Максим был в общении с теми, с кем спорил: он спокойно причащался в той Церкви, в которой были оспариваемые им иерархи. Большая часть христиан, разумеется, ничего не понимала в этой борьбе философствующего монаха с высшей иерархией. Так могло продолжаться сколько угодно: монах и иерархия развивали бы две версии Христологии, при этом не анафематствуя друг друга. Но тут включилась политика и первыми об отлучении и о прещениях заговорили как раз имперские богословы, опиравшиеся на репрессивный аппарат имперской администрации. Максим увидел, что отстаиваемое им исповедание уже просто нетерпимо, а подписаться под исповеданием веры в той версии, которую он считал еретической, он видел для себя насилие над совестью. И он объявляет о разрыве общения с иерархией Константинополя. Потому что последняя лишила его как права свободно исповедовать осознанную им истину, так и права возвещать ее в недрах Церкви (пусть и путем внутренней полемики). До включения репрессивного аппарата св. Максим не видел нужды в разрыве общения, хотя и видел, что иерархия вся идет «по официально намеченному курсу». Но пока оставалась свобода внутренней дискуссии, разрыва общения в Таинствах не было. Т.е. тут важно: Максим разорвал общение не после того, как увидел, что иерархи исповедуют ересь (он это видел и раньше, и причащался, не будучи с ними согласен), но только после того, как иерархи потребовали и его принять исповедуемую ими ересь.
Но вот произошел разрыв общения в Таинствах. И что же? Считал ли Максим Исповедник, что все, совершаемые «ересиархами», таинства - не действительны, и что эти иерархи, сущие в ереси, автоматически уже лишились священства и никакой пользы от них в Церкви нет? - Оказывается, Максим так не считал. На прямо заданный ему вопрос о Церкви, он четко и внятно ответил, что не считает осужденными на погибель ни тех, кто придерживается моноэнергистского богословия сознательно (если они еще не созрели до более глубокого понимания), ни тех, кто просто в силу простоты и послушания следует за иерархией. Он не читал, что Церковь лишилась Таинств из-за того, что в ее философских формулах появились некоторые ошибки, доступные лишь для утонченного мыслителя. Он говорил лишь о самом себе: «Я осознал, мне раскрыта та глубина как богословия, так и ереси, которая присутствует в нашем споре, а потому я с чистой совестью не могу сопричащаться с вами, поскольку не могу, не кривя душой, сказать, что наша вера во всем единомыслена и что разномыслия касаются чего-то несущественного». Тем более, что, повторимся, не столько Максим требовал от иерархов исповедания определенной веры, сколько сами эти иерархи, как условие общения, требовали от Максима принять моноэнергизм «хотя бы внешне, ради мира в Церкви». Его разрыв с Церковью не был сопряжен с объявлением иерархии «утратившей благодать». Ни разу он не назвал Церковь Византии (оказавшуюся в руках ересиархов) «еретическим скопищем», и ни разу не похулил Евхаристию, совершаемую в этой Церкви.
Тогда почему же он уклонялся от общения в Таинствах, которые признавал действительными? В плоскости мышления раскольников почему-то всегда присутствует только одна альтернатива: Или мы признаем общину Церковью, а значит, не можем от нее отделиться, или мы признаем общину утратившей статус Церкви (т.е. благодать), а потому отделяемся от нее. Но церковная жизнь не столь примитивна, а весьма сложна и глубока. В частности, существует разрыв общения между членами одной и той же Церкви, когда разорвавшие общение группы признают, что их разделяют серьезные внутренние причины, что они не могут искренне сослужить друг с другом, но при этом не объявляют друг друга «детьми погибели». Существует масса сложных ситуаций, когда то, что открыто и доступно для одного, оказывается недоступным для других. При этом эти «другие» вовсе не являются осужденными на погибель заблудившимися еретиками. Простейший пример из апостольской эпохи - это конфликт паулианской традиции и традиции иудео-христиан во главе с Иаковом. Между ними было много непреодолимых преград, настолько сильных, что одни с другими не могли совершать Евхаристию. Но при этом ни первые вторых, ни вторые первых не считали совершенно чуждыми Христу и Церкви. Это был внутренний, тяжелый, болезненный процесс, но ни одна из сторон, участвовавших в этом процессе, не считалась отпавшей от Церкви и чуждой благодати.
У «не в меру православных» (говоря словами Григория Богослова) существенная путаница возникает из-за адаптации некоторых древних канонов «о еретиках» к современным ситуациям. Все катакомбники любят ссылаться на невозможность «лишь даже помолиться» с еретиками, утвержденную 45-м каноном «апостольским». Но при этом они не хотят брать во внимание, что те еретики, о которых шла речь в этих канонах, существенно отличались от того, что появилось в Церкви под именем несторианства, монофизитства, папства и т.п. Еретики 45-го канона апостолов - это пышным цветом расцветшие в первые века Христианства секты гностического дуализма, который представлял собою оккультный суррогат христианства, т.е. прямой подлог. Почему с ними даже нельзя было молиться? - Потому что Субъект, к которому обращаются Христиане как к Богу (Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Израиля и пророков), подвергается многочисленным оскорблениям со стороны этих еретиков. Следует особо обратить внимание на этот факт: те «еретики», о которых говорит 45-е АП, различались с нами не в тонком вопросе экзегетического характера (причем, экзегетики философской - опирающейся на базис античной философии с ее «усиями» и прочими понятиями), а в самом субъекте религии. Признавали ли те отцы, которые в более поздние века отделялись от иерархии по Христологическим вопросам, веру своих оппонентов откровенно сатанинской? - Нет, не признавали! Максим Исповедник не считал, что его оппоненты проповедуют веру в «другого» Бога или исповедуют «иного» Христа. Субъект спора был общим для всех направлений христологического спора. А вот и прямые слова Марка Эфесского (т.е. того самого, на кого так часто раскольники любят ссылаться): «До каких пор мы, исповедуя Одного Христа и одну веру, будем поражать и рассекать друг друга? До каких пор мы, почитатели Одной и Той же Троицы, будем грызть и поедать, пока не истребим друг друга?» [Марк Эфесский. Слово к блаженнейшему Папе Евгению IV на открытии Собора в Ферраре (1438), § 1 // Цит. по: Погодин 1994. С. 40]. Очевидно, что ересь ереси - рознь. И как разные болезни наносят различную степень повреждения организму человека, так и разные ереси не одинаковое воздействие имеют на организм Церкви и не все ереси его сразу прямо вот «убивают». И как для разных болезней существуют разные меры лечения, так и разным ересям существует различие в форме противодействия.
Б.2. ИКОНОПОЧИТАТЕЛИ.
Когда империя оказалась в руках императоров-иконоборцев, возникла едва ли ни самая мощная монашеская оппозиция иерархии за всю историю Церкви. Именно в эту эпоху мы сталкиваемся с созданием фактически параллельной «катакомбной» Церкви. Кажется, что вот уж точно ситуация явно для оправдания раскольников. Но давайте внимательно вникнем в эту ситуацию.
Император Лев III Исавр (с 717 г.) долгое время высказывал свои иконоборческие взгляды, которые не были секретом ни от кого. Иконы убирались из поклонных мест, а в самой Церкви (которая, кстати, еще не сформулировала даже основных тезисов «богословия иконы») началось легкое интеллектуальное брожение. Но до 726 г. никто ни от кого не отсоединялся. Что же произошло в указанному году? Император приказал снять с Халтопратии горельеф Христа-Спасителя. Возможно, это был горельеф распятия и иконоборцы просто «срубили» его с Креста (который они демонстративно почитали). Это событие вызвало смуту, в которой погибло несколько благочестивых ревнителей иконопочитания. Вслед за этим событием иконоборчество вошло в стадию террора, а потому вести с ним спокойную богословскую дискуссию было нереально. И снова - как и в случае с Максим Исповедником - разрыв с официальной иерархией был вызван не тем, что последняя поддерживала в своей среде еретические мысли и взгляды, а как раз тем, что империя в поддержку своих богословов пустила репрессивные меры: Не иконопочитатели не согласились терпеть заблуждения иконоборцев (ведь терпели же до 726 г.), а иконоборцы стали преследовать иконопочитателей. Иконопочитатели были вынуждены создавать свою катакомбную церковную структуру, потому что внутри официальной структуры им не позволили существовать даже как параллельному богословскому течению.
Но самое важное в этой истории упускается из виду спорящими сторонами, а именно: Не было ни одного случая, когда бы иконопочитатели-катакомбники требовали от лиц, переходящих к ним из «официальной» Церкви, отречься от совершенных над ними в официальной Церкви Таинств и вновь получить «истинные» Таинства у катакомбников. Т.е. мы снова видим, что сакраментальная полнота жизни Церкви в официальной (иконоборческой) Церкви под сомнение не ставилась! Ересь иконоборцев воспринималась иконопочитателями не как отрицание Церкви у иконоборцев, а как некая ущербность, заключавшаяся на в Таинствах, а в богословии образа. А потому переход от ереси к православие заключался исключительно в отрицании иконоборчества и признании иконопчитания.
Б.3. МАРК ЭФЕССКИЙ.
Но может быть этот иерарх порадует раскольников? Действительно, именно он - столп благочестия во Флоренции - провалил Унию в 1439 г. Уж, наверное, он не считал Церковь Рима Церковью Христа? - Оказывается, все совсем не так.
Выше мы уже видели, что сам Марк считал и латинян, и греков исповедующими одну и ту же веру в одну и ту же Троицу. Марк пишет свое «вступительное слово» к Папе Римскому в начале Собора (это слово, будучи написано без ведома императора и патриарха, вызвало агрессию последних и Марку даже грозило лишения сана за нарушение субординации). В этом слове Марк коснулся вопросов о Filioque, опресноках и чистилище, но не коснулся фундаментального вопроса - о границах власти Папы. Марка Эфеского не волновал основной вопрос, разделивший христиан - вопрос о границах и форме папских полномочий. Папский догмат и папский абсолютизм он воспринимал нейтрально: он может быть добром, если папа будет ортодоксом, а может стать злом, если папа будет еретиком. В слове Марка к Папе есть все основания видеть поддержку папского абсолютизма. Марк утонул в философских, метафизических умозрительных спорах и в силлогистике. Но и в этих спорах он сразу был на стороне ищущих компромисса, о чем и недвусмысленно заявил: "Когда мы устроим собеседование об объединении, то возможно, что из этих собеседований найдётся некая середина, за которой последует единство" (Сиропул 5: 7). Так что его знаменитые громкие негативные слова, сказанные впоследствии о компромиссе - поздняя риторика после неудачи. Более того! На самом Соборе полемический стиль Марка был результатом указания императора, коему Марк задал вопрос: «Как ты повелеваешь, чтобы мы вели дискуссию - в полемическом стиле, или по икономии?» и получил ответ императора: «Говорите в полемическом стиле» (Сиропул 5: 26). Лишь после этого Марк написал свое первое полемическое слово против латинян. Впоследствии он был вынужден держаться полемической линии исключительно из чувства собственного достоинства, чтобы не казаться людям человеком, идущим по веянию ветра. Хотя на соборе он еще и колебался даже после долгих прений с латинянами. Так перед переездом собора во Флоренцию, Марк просил императора (снова императора, заметим, а не патриарха) разъяснить ему дальнейшую тактику. «Поскольку нам предстоит говорить об учении, то сначала нам следует посовещаться между собою, что и как говорить, чтобы мы знали, как расположен каждый из нас касательно вероучения. Если со мной все окажутся единомышленными в вопросе веры, то я вступаю в бой. Если же я не имею всеобщей поддержки, то я буду просто сидеть, как и остальные» (Сиропул 7:30).
Но важнее всего то, что в начале унионального Собора сам Марк Эфесский соприсутствовал на богослужении, возглавляемом Папой Римским, в числе сослужащих: он стоял в архиерейском облачении (о чем. см. в монографии о.Погодина), т.е. он не считал, что молясь с Римским Папой, нарушает 45-е правило апостольское."