Этот добрый дядя Давид.
Всего каких-то два года назад я писала о своих замечательных соседях. Сегодня посмотрела на название своей старой записи и вспомнила разговор недельной давности:
- Вы так похожи на Санта Клауса, дядя Давид. И борода белая, и взгляд добрый, и рубашка красная. Вам бы сани с оленями достать и подарки раздавать, - шутила я, как могла.
Мне так нравилось, когда этот сердечник смеялся. И очень нравилось его озорство в глазах, когда речь заходила о скульптурах, о городах, о том, что ему близко и в чем он разбирался как никто.
- Тебе идут сарафаны, - говорил он и по ходу лепил что-то из пластилина, - извини, конечно, но девочки должны выглядеть как девочки, я тебе как родной дочери говорю. Носи сарафаны, ты в них летаешь.
- Спасибо, - краснела я и переводила разговор на лепку. - А что это, дядя Давид?
- Мне заказали скульптуру для велотрека, - загорался он, - Основная часть конструкции должна быть из стекла, а вот эта часть (он показывал несущийся, динамичный велосипед с прижавшимся к нему велосипедистом) что-то мне не нравится. Движения мало.
- А не боитесь, что стекло бьющийся материал? - недоумевала я.
- Нет, ты что, сейчас столько разных технологий работы со стеклом, - улыбался он и продолжал лепить модель будущей скульптуры.
- Да-виид! - сердились его жена и дочь, когда он подходил к холодильнику за водой и льдом. - Тебе же миллион раз врачи говорили, что это категорически воспрещено!
- Да я чуть-чуть, совсем капельку, - виновато смотрел на них дядя Давид и украдкой доставал сигарету.
- Да-вииид!!! - еще больше сердились жена с дочкой, - Нельзя, ты понимаешь?! НЕ-ЛЬЗЯ!!!
- Да я не вдыхаю, я совсем поверхностно, балуюсь, можно сказать, - отвечал он и выдыхал дым носом.
- Покурю, пока не видят, - подмигивал он мне, и я чувствовала в нем безудержное желание пошалить по-мальчишески.
- Знаешь, это так интересно, когда ты видишь абсолютно весь ход операции на экране и тебе рассказывают, что сейчас происходит, - восхищенно говорил дядя Давид. - Я перестал боятся смерти, когда увидел свое собственное сердце. Это что-то потрясающее!
Он рассказывал об этом так, как будто он некий механизм, а юный конструктор, то бишь врач, должен аккуратно собрать все детали воедино.
- Я бы тебе показал, какой компьютер у меня под кожей стоит, знаешь, как интересно! Но ты молодая, не буду я тебя пугать, - совсем не пугающе улыбался он после операции.
- Па-па! Взгляни на Диану, она сейчас умрет от страху, - громко смеялась Эммка, описывая мое бледное лицо и прижавшееся в угол машины тело.
Дядя Давид на пятый день после операции сел за руль, включил музыку на всю катушку, пригласил меня прокатиться в Гюмри на концерт дочери. Сам при вождении гнал на неописуемой скорости, постоянно менял полосы, проскакивал посреди узеньких полосочек среди машин, одной рукой держал руль, а второй барабанил в такт музыке. И при этом еще умудрялся петь! Сколько бы мне не объясняли, что он профессиональный гонщик, память о моей неудавшейся поездке в Батуми никогда не уйдет из моих клеток. Поэтому я все время просила его ехать помедленее и не лихачить. Просьбы выполнялись всего на несколько секунд, а потом снова нога на газ и вперед к приключениям!
- Дурацкое у меня тело, - говорил дядя Давид, - мне бы сейчас работать в мастерской, да сил стало не хватать. Вот поправлюсь, столько всего еще надо сделать!
Мы могли часами говорить обо всем на свете: о музыке, о скульптуре, о книгах, о живописи, о жизни, о Ереване...
- Ты самый настоящий старый ереванец, - сказал как-то он.
- А какая разница старый или новый? - мне было безумно интересно.
- Старый ереванец - добрый и помогающий даже незнакомым людям. Старый ереванец любит читать и в нем нет зависти... Знаешь, когда мы собирались у нас дома еще 30-40 лет назад... - и тут шли очень добрые, очень душевные рассказы о друзьях, родных и близких. Хорошо, что он долго меня не хвалил, а то мне стыдно становилось как-то. До статуса старого доброго ереванца мне еще жить и жить, конечно...
Я могу бесконечно писать о дяде Давиде, потому что он многогранен. И надеюсь вам тоже, как и мне, будет безумно не хватать скульптора, джаззмена и музыканта Давида Беджаняна, настоящего старого ереванца. Моего доброго соседа, Санта Клауса, гонщика и озорного мальчишку в душе... Покойся с миром, дядя Давид, я тебя люблю!
- Вы так похожи на Санта Клауса, дядя Давид. И борода белая, и взгляд добрый, и рубашка красная. Вам бы сани с оленями достать и подарки раздавать, - шутила я, как могла.
Мне так нравилось, когда этот сердечник смеялся. И очень нравилось его озорство в глазах, когда речь заходила о скульптурах, о городах, о том, что ему близко и в чем он разбирался как никто.
- Тебе идут сарафаны, - говорил он и по ходу лепил что-то из пластилина, - извини, конечно, но девочки должны выглядеть как девочки, я тебе как родной дочери говорю. Носи сарафаны, ты в них летаешь.
- Спасибо, - краснела я и переводила разговор на лепку. - А что это, дядя Давид?
- Мне заказали скульптуру для велотрека, - загорался он, - Основная часть конструкции должна быть из стекла, а вот эта часть (он показывал несущийся, динамичный велосипед с прижавшимся к нему велосипедистом) что-то мне не нравится. Движения мало.
- А не боитесь, что стекло бьющийся материал? - недоумевала я.
- Нет, ты что, сейчас столько разных технологий работы со стеклом, - улыбался он и продолжал лепить модель будущей скульптуры.
- Да-виид! - сердились его жена и дочь, когда он подходил к холодильнику за водой и льдом. - Тебе же миллион раз врачи говорили, что это категорически воспрещено!
- Да я чуть-чуть, совсем капельку, - виновато смотрел на них дядя Давид и украдкой доставал сигарету.
- Да-вииид!!! - еще больше сердились жена с дочкой, - Нельзя, ты понимаешь?! НЕ-ЛЬЗЯ!!!
- Да я не вдыхаю, я совсем поверхностно, балуюсь, можно сказать, - отвечал он и выдыхал дым носом.
- Покурю, пока не видят, - подмигивал он мне, и я чувствовала в нем безудержное желание пошалить по-мальчишески.
- Знаешь, это так интересно, когда ты видишь абсолютно весь ход операции на экране и тебе рассказывают, что сейчас происходит, - восхищенно говорил дядя Давид. - Я перестал боятся смерти, когда увидел свое собственное сердце. Это что-то потрясающее!
Он рассказывал об этом так, как будто он некий механизм, а юный конструктор, то бишь врач, должен аккуратно собрать все детали воедино.
- Я бы тебе показал, какой компьютер у меня под кожей стоит, знаешь, как интересно! Но ты молодая, не буду я тебя пугать, - совсем не пугающе улыбался он после операции.
- Па-па! Взгляни на Диану, она сейчас умрет от страху, - громко смеялась Эммка, описывая мое бледное лицо и прижавшееся в угол машины тело.
Дядя Давид на пятый день после операции сел за руль, включил музыку на всю катушку, пригласил меня прокатиться в Гюмри на концерт дочери. Сам при вождении гнал на неописуемой скорости, постоянно менял полосы, проскакивал посреди узеньких полосочек среди машин, одной рукой держал руль, а второй барабанил в такт музыке. И при этом еще умудрялся петь! Сколько бы мне не объясняли, что он профессиональный гонщик, память о моей неудавшейся поездке в Батуми никогда не уйдет из моих клеток. Поэтому я все время просила его ехать помедленее и не лихачить. Просьбы выполнялись всего на несколько секунд, а потом снова нога на газ и вперед к приключениям!
- Дурацкое у меня тело, - говорил дядя Давид, - мне бы сейчас работать в мастерской, да сил стало не хватать. Вот поправлюсь, столько всего еще надо сделать!
Мы могли часами говорить обо всем на свете: о музыке, о скульптуре, о книгах, о живописи, о жизни, о Ереване...
- Ты самый настоящий старый ереванец, - сказал как-то он.
- А какая разница старый или новый? - мне было безумно интересно.
- Старый ереванец - добрый и помогающий даже незнакомым людям. Старый ереванец любит читать и в нем нет зависти... Знаешь, когда мы собирались у нас дома еще 30-40 лет назад... - и тут шли очень добрые, очень душевные рассказы о друзьях, родных и близких. Хорошо, что он долго меня не хвалил, а то мне стыдно становилось как-то. До статуса старого доброго ереванца мне еще жить и жить, конечно...
Я могу бесконечно писать о дяде Давиде, потому что он многогранен. И надеюсь вам тоже, как и мне, будет безумно не хватать скульптора, джаззмена и музыканта Давида Беджаняна, настоящего старого ереванца. Моего доброго соседа, Санта Клауса, гонщика и озорного мальчишку в душе... Покойся с миром, дядя Давид, я тебя люблю!