Джон Милль о логике
"§ 6. Нам нет поэтому нужды останавливаться долее на решении столь часто обсуждавшегося вопроса о пользе логики. Раз наука «логика» существует или может существовать, она должна быть полезной. Если есть правила, с которыми сознательно или бессознательно сообразуется всякий ум, каждый раз как он делает правильное умозаключение, то очевидно, нет особой необходимости спорить о том, когда люди скорее будут соблюдать эти правила: тогда ли, когда они будут им известны, или же когда они ничего о них не будут знать.
Несомненно, наука может достигнуть известной, и притом довольно значительной, степени развития без всякой другой логики, кроме той, какую эмпирически приобретают в течение своих занятий все люди, обладающие так называемым «здравым смыслом». Люди судили об очевидности (и притом часто правильно) раньше, чем логика стала наукой, - иначе они никогда не могли бы ее сделать таковой. Точно так же громадные сооружения воздвигали прежде, нежели узнали законы механики. Однако существуют известные границы как для того, что могут сделать техники без знания начал механики, так и для того, чего может достигнуть мыслитель, не знакомый с принципами логики. Лишь не многие люди - благодаря необыкновенной гениальности или тому, что им удалось случайно приобрести ряд целесообразных умственных навыков, - могут работать без общих принципов точно так же или почти точно так же, как они работали бы, если бы владели этими принципами. Но для массы людей необходимо или понимать теорию того, что они делают, или же руководствоваться правилами, установленными для них теми, кто понимает эту теорию. В прогрессе науки, от самых легких до наиболее трудных ее проблем, обыкновенно каждому крупному шагу вперед предшествовало (или же сопровождало и необходимо обусловливало его) соответствующее улучшение логических понятий и принципов в умах передовых мыслителей эпохи. И если некоторые из наиболее трудных наук и до сих пор еще находятся в столь неудовлетворительном состоянии, если в них не только так мало доказанного, но и не окончены еще споры даже о том немногом, что уже, казалось бы, доказано, - то причина этому, может быть, именно в том, что логические понятия людей не достигли еще той степени широты и точности, какая потребна для оценки очевидности в этих областях знания.
§ 7. Итак, логика есть наука об отправлениях разума, служащих для оценки очевидности; она есть учение как о самом процессе перехода от известных истин к неизвестным, так и о всех других умственных действиях, поскольку они помогают этому процессу. Таким образом, в нее входит процесс называния, так как язык есть настолько же орудие мысли, насколько и средство для сообщения наших мыслей. В нее войдут также и определение с классификацией, так как назначение этих операций (оставляя в стороне все другие умы, кроме нашего собственного) - именно в том, чтобы не только удерживать в памяти в неизменном и легко доступном для пользования виде наш интуитивные познания и выводы из них, но и так распределять изучаемые нами факты, чтобы можно было ясно видеть, настолько они очевидны, и с наименьшим риском ошибки судить, достаточно ли они очевидны или нет. Эти oneрации служат, следовательно, специально для оценки очевидности и, как таковые, относятся к области логики. Правда, при всяком мышлении имеют место еще и другие, более элементарные процессы, как- то: процессы образования понятий, памяти и т. п.; но для логики нет необходимости обращать на них особое внимание, так как они не связаны специально с проблемой очевидности; логика просто предполагает их, подобно всем другим фактам, связанным с деятельностью ума.
Итак, мы попытаемся дать точный анализ того умственного процесса, который называется рассуждением или умозаключением, и умственных отправлений, имеющих назначением облегчить этот процесс; в то же время, на основании подобного же анализа и параллельно, pari passu с ним, мы попытаемся выработать ряд правил или формул, по которым можно было бы определять, достаточно ли того или другого доказательства для подтверждения данного предложения или же нет.
Что касается первой части этого предприятия, то я не пытаюсь разлагать указанные умственные отправления на их последние элементы. Довольно того, чтобы анализ был верен и чтобы он шел достаточно далеко для практических целей логики, как искусства. Разложение сложного явления на его составные части - не то, что изучение цепи доказательств, составленной из взаимно связанных и друг от друга зависящих звеньев. Если в аргументации разорвется только одно звено, вся цепь упадет на землю; в анализе же каждый шаг имеет значение и ценность сам по себе, хотя бы нам никогда не представилось возможности сделать следующего. Результаты, добытые химическим анализом, не потеряют своей ценности, хотя бы впоследствии и было открыто, что все вещества, которые мы теперь называем простыми, в действительности суть тела сложные: во всяком случае останется справедливым, что все другие вещества состоят из этих элементов; вопрос о том, разложимы ли наши элементы, важен сам по себе, но его решение не затрагивает достоверности того, что наука уже сделала ранее.
Поэтому я буду вдаваться в анализ процессов умозаключения и других, подчиненных умозаключению, лишь постольку, поскольку это может быть нужно для определения различия между правильным и неправильным ходом этих процессов. Основание подобного ограничения нашей задачи очевидно. Противники логики говорили, что изучение анатомии мускулов не может научить нас пользоваться мускулами. Однако вопрос поставлен здесь не совсем правильно. Ведь если деятельность того или другого из наших мускулов нарушена местным заболеванием или каким-либо другим физическим повреждением, то для того чтобы его вылечить, знание анатомии окажется совершенно необходимым. Приведенное выше возражение имело бы силу против нас только в том случае, если бы в трактате по логике мы повели анализ процесса умозаключения далее того пункта, с которого должна стать заметной всякая могущая в него вкрасться неточность. Изучая телесные упражнения (пользуемся тем же самым сравнением), мы анализируем и должны анализировать телесные движения лишь постольку, поскольку это необходимо для того, чтобы отличить среди них подлежащие выполнению от таких, которые ему не подлежат. В такой же степени, но не более, необходимо и логике анализировать умственные процессы, с которыми она имеет дело. Ей нет надобности простирать анализ далее той точки, с которой можно ясно видеть, правильно или неправильно были выполнены умственные действия в том или другом отдельном случае, - точно так же, как теория музыки учит нас различать музыкальные ноты и указывает возможные их комбинации, но не касается соответствующего каждой из них числа воздушных волн (хотя это и полезно знать, но для совершенно иных целей). Объем логики как науки определяется ее потребностями как искусства: все, что ей не нужно для ее практических целей, она предоставляет более широкой науке, которая, можно сказать, соответствует не какому-либо отдельному искусству, а искусству вообще: науке, изучающей законы человеческих способностей; именно эта наука должна - по отношению как к той части нашей умственной природы, с которой имеет дело логика, так и к другим ее частям - решать, какие факты являются последними элементами и какие могут быть разложены на другие. И мне думается, большинство заключений, к которым я прихожу в этом сочинении, не стоит ни в какой необходимой связи с теми или иными воззрениями в области дальнейшего анализа умственных операций. Логика представляет собой нейтральную почву, на которой могут встретиться и подать друг другу руки последователи как Гертли, так и Рида, как Локка, так и Канта10. Придется, конечно, оспаривать то те, то другие частные, отдельные мнения всех этих мыслителей, так как все они были не только метафизиками, но и логиками; но та область, в которой происходили их главные битвы, лежит вне границ нашей науки.
Нельзя, конечно, утверждать, что логические принципы не имеют совершенно никакого отношения к этим очень трудным и запутанным вопросам; и вполне возможно, что наш взгляд на задачу логики будет больше благоприятствовать какому-либо одному решению этих спорных вопросов, чем другим. Дело в том, что и метафизика, пытаясь решить свои специальные задачи, должна пользоваться средствами, пригодность которых оценивается той же логикой. Метафизика, конечно, часто просто более тщательно и внимательно допрашивает (поскольку это вообще возможно) наше сознание, или, говоря точнее, нашу память, - и постольку она не ответственна перед логикой. Но всякий раз, как этого метода оказывается недостаточно, ей, как и другим наукам, приходится прибегать к помощи доказательства (evidence). И вот, с того момента, как эта наука начинает основывать свои заключения на доказательствах, логика становится верховным судьей того, обоснованы ли как следует ее выводы и не нужно ли признать за обоснованные какие-либо другие решения тех же вопросов.
Это, однако, не ставит логики и метафизики в более близкую или просто в иную связь друг с другом, чем та, какая существует между логикой и всякой другой наукой. И я могу по совести утверждать, что ни одно положение во всем этом сочинении не имеет целью укоренить - ни одно не введено мною из тех соображений, что оно может оказаться полезным для укоренения, - каких бы то ни было предвзятых мнений в том или другом отделе знания, мнений, относительно которых мыслящий мир еще не пришел к тому или другому определенному решению11."
(Система логики силлогической и индуктивной Милль Дж. Ст.)