Пантелеев - "Верую" и рассказы
Итак, к сегодняшнему дню мы почитали несколько дополнительных рассказов Пантелеева и его позднюю автобиографическую книгу "Верую".Мне было сложно :) книга мне не понравилась однажды и сейчас никак к ней не привыкла.
Я училась в университете в 90-х годах. Тогда печатали множество подобных книг, когда видный партийный деятель вдруг оказывался тайно глубоко верующим. Что не мешало ему хорошо устроиться у кормушки и делать все то, что делали вокруг нее. Помню, один из наших ГОСов пришелся на воскресенье, как раз был христианский праздник. Мы пришли, конечно, заранее. Никого нет. Уже и время - никого нет. Мы как-то заволновались :). Вдруг приходит секретарша кафедры - мы к ней "а где все?!". Она, удивленно: "как где?! в храме!". Мы посмеялись, конечно, что сейчас придут все наши партийные (без исключения) преподаватели и дадут нам втык, что мы-то не в храме :).
Была одна преподавательница, как-то на занятии зашла речь про идеологию, она говорит: "Я продолжаю верить в коммунизм". Одна девочка так аккуратно, мол, что ж вы, какое время-то на дворе, столько информации. И преподавательница говорит: "вы знаете, девочки, я не могу так просто поменять один партбилет на другой, и вдруг оставить убеждения всей своей жизни". И я хочу сказать, что мне симпатичнее такие люди, которые честно верят в свой коммунизм или что там еще, чем нечестно - в Иисуса.
Конечно, нам никогда не понять людей, которые были вынуждены жить в то время, и страшно себе представить, как было и явным, и тайным верующим тогда.
Пантелеев со своей тайной верой был отлично устроен при советской власти. Конечно, в книге описаны какие-то сложные периоды, и даже опасные эпизоды. Но чтобы в то время переживать сложные периоды, не нужно было быть верующим или еще кем-то - перемалывали всех подряд, просто так. Но в целом - союз писателей (это было ого-го!), интеллектуальная элита, тысячные программные издания при жизни - неплохо. Нет, я не призываю осуждать или говорить, что не надо было писать такую автобиографическую книгу при хорошо устроенной жизни или еще что там. Но я не могу вписать христианскую мораль в его для меня абсолютно "правильные" с точки зрения советской литературы произведения. В личной переписке мне прислали вот такой отрывок из этой книги:
'Не проповедуя слова Божия на площадях и стогнах, часто не называя вещи своими именами, я, по мере своих сил и по мере возможности, стараюсь, возжегши тайно светильник, внести теплый свет христианства во все, что выходит из-под моего пера. Там, где можно. А там, где нельзя - там и не получается или получается плохо. Сила моей дидактики, "моральной проповеди", о которых упоминал в своих статьях К. И. Чуковский, объясняется лишь тем, что она основана на моей христианской вере. Язык, на котором я пишу свои книжки - эзопов язык христианина'. Даже сейчас, спустя годы, когда вроде можно разглядеть что-то подстрочное в книгах, для меня это слито с обычными программными "пионерскими" книгами. Уж тогда, мне кажется, лучше было обойтись вовсе без дидактики и писать о природе вроде Бианки (и больше морали было бы), нежели выдавать вот это все за нравственное воспитание.
Я помню, что наша преподавательница детской литературы рассказывала, как только что опубликованную "Нашу Машу" она принесла на занятие и почитала своим "вечерникам" (представляете их ужасную жизнь - после работы в институт, детей непонятно куда, и когда в очередях стоять, и что можно "достать" в магазинах вечером к закрытию? И она им почитала про Машу, окруженную прислугой, и которая за временным неимением дома инжирного варенья согласилась съесть кашу с брусничным :) студентки, конечно, были в ярости от того, насколько писатель, пишущий для родителей, далек от представления, как эти самые родители живут.
Я честно пыталась найти именно христианскую мораль в произведениях, стараясь смотреть специально под этим углом. (кстати, в примере было также "Честное слово", как христианская мораль. Я не знаю, что имел в виду автор. Но это произведение на много лет стало орудием коверканья детской психики в советских школах. Ничего, кроме отторжения и негативных эмоций, в моем детстве этот рассказ не вызывал. И никакой мысли о чем-то хорошем и уж тем более - что нужно держать свое слово. Весь идиотизм ситуации, особенно со взрослыми персонажами, выбивал всю возможную тайную "межстрочную" мораль и оставлял довольно неприятное послевкусие).
Что мне больше всего бросается в глаза, это едкий, язвительный юмор автора. Когда я была маленькой и получала список для внеклассного чтения, чаще всего прочитывала "заодно" и много дополнительных произведений автора. Например, выдают рассказ в толстом сборнике - конечно, я его весь прочитаю! Вот помню, что рассказ "Платочек" меня потряс еще в детстве - даже моя первая ассоциация была, что если у взрослого военного детский или женский платочек, то, вероятно, у него кто-то умер и он хранит это на память. И вся язвительность от лица первого героя была настолько неуместной и гадкой. Что последующее его как бы раскаяние в мыслях (вроде бы христианский мотив раскаяния?) меркнет после первого впечатления от глупых шуток над платочком.
Еще один мотив раскаяния в рассказе "Индиан Чубатый". Искусственность ситуации перекрывает возможную скрытую мораль (как в "Честном слове", на мой взгляд). Кто из тех, кто когда-нибудь видел деревенских мальчишек может написать подобное:
"Вот в этих бареточках... четыре километра по грязи тащилась... из-за
моей дурости", - подумал он, и голос его задрожал..."
(мальчик пожалел учительницу, что она в плохой обуви шла к ним домой под дождем).
Мотив самопожертвования "Гвардии рядовой" - про Александра Матросова. Все хрестоматийные образы идеальных красноармейцев были настолько набившими оскомину, что стирали любую возможность размышлять над текстом. Все эти слишком правильные рафинированные советские солдаты наскучили от постоянной пропаганды. Сильные растиражированные "программные" образы заслоняли собой все возможные "спрятанные" мотивы и морали. Тем более, что за этими образами стояли прочные ассоциации и уже с первых строк ребенку-читателю было ясно, "как надо" и как правильно понимать этот текст и "чему он учит".
"Приказ по дивизии" немножко похож на "Честное слово", когда рядовой исполняет приказ действительно несмотря ни на что, в том числе - не думая. Руководство его потом хвалит (предварительно поругав). Но очень интересный момент - командир-то ехал, получается, нарушая собственный приказ (ведь его машина не остановилась на проверке)? На мой взгляд это тоже типичная советская мораль - придумать правило, и самого тебя оно вроде не касается.
Я все время думала, что этот типичный язвительный юмор в рассказах - наследие "трудной юности" автора. (Например, рассказ "Трус", где мальчик боялся спуститься с кручи на берегу, и тогда девочка с отцом его "выманили", взяв его удочку и осмеяв и опозорив его в конце.) Но оказалось, что это не так, это и называлось "нравственным воспитанием" - формирование привычки высмеивать слабости других людей:
"Но даже, пожалуй, и не этими урочными беседами учила и воспитывала нас прежде всего мама. Учила она, каждый день и каждый час, добрым примером, собственными поступками, всем, что делала и о чем говорила. Самый несложный житейский случай, какой-нибудь семейный анекдот приобретали в ее изложении ненавязчивый учительный характер. Вот рассказывает она о нашем отце:
- Когда вы с Васей были совсем маленькие (а тебя, детка, еще и совсем на свете не было), собрались у нас как-то гости. И среди них был один мальчик, дальний папин родственник - Володя. Он забрался к папе на колени, стал обнимать его и говорить: "Вы знаете, дядя Ваня, хочу коньки себе купить!" "Да что ты?- говорит папа. - А где же ты деньги возьмешь?" "Накоплю". Прижался так нежно-нежно к нашему папочке и ласково так: "Вот вы мне, дядя Ваня, рублик дадите". Папа его с колен стряхнул и говорит: "А ну пошел!"
Этот рассказ повторялся многократно, и все-таки всякий раз мы встречали конец его громким хохотом. Смеялась, ничего не понимая, даже маленькая Ляля. А нам с Васей ненавязчиво внушалось, что поступать так нельзя. Мы смеялись над подлизой, подхалимом, над низостью этого нашего дальнего, а теперь уже и вовсе далекого, не нужного нам родственника Володи. "Вот вы рублик дадите" и "Пошел вон" - два характера. Кому подражать? Над кем смеяться? У кого учиться? Знали, над кем, знали, у кого.
Или рассказывает мама о своей гимназической подруге Мане Зиминой. Эта Маня была уже барышня, может быть даже замужняя. Шла Гостиным двором, у нее расстегнулась сумочка и вся мелочь - медь и серебро - посыпалась на тротуар. И эта барынька постеснялась собрать деньги. Покраснела и убежала, стуча каблучками. Оценка и тут не подсказывалась. Но ясно было, что мама, не зло, но все-таки подсмеивается над пошлячкой, мещанкой, над не очень умным человеком."
По-моему, поступок отца с этим грубым "пошел вон" куда непригляднее поступка мальчика - что понял мальчик, получив эту грубость? Какой он урок усвоил? что таким образом поступать плохо? не думаю. мне кажется, он подумал, что надо как-то более тонко выпрашивать деньги, чтобы не получать сразу отпор. Низость не в поступке мальчика, а в отвержении родственника из-за его проступка - ведь теперь он был "вовсе далекий, не нужный нам". И осмеивание слабости подруги куда хуже с точки зрения нравственности, нежели эта самая слабость. По-моему, это тоже отлично вписывается в советскую идеологию, когда всех нужно высмеивать и травить, а никак в милосердие и великодушие к слабым христианской морали.
буду рада узнать ваши впечатления. особенно, если кто-то ясно видит там христианскую мораль :)
Я училась в университете в 90-х годах. Тогда печатали множество подобных книг, когда видный партийный деятель вдруг оказывался тайно глубоко верующим. Что не мешало ему хорошо устроиться у кормушки и делать все то, что делали вокруг нее. Помню, один из наших ГОСов пришелся на воскресенье, как раз был христианский праздник. Мы пришли, конечно, заранее. Никого нет. Уже и время - никого нет. Мы как-то заволновались :). Вдруг приходит секретарша кафедры - мы к ней "а где все?!". Она, удивленно: "как где?! в храме!". Мы посмеялись, конечно, что сейчас придут все наши партийные (без исключения) преподаватели и дадут нам втык, что мы-то не в храме :).
Была одна преподавательница, как-то на занятии зашла речь про идеологию, она говорит: "Я продолжаю верить в коммунизм". Одна девочка так аккуратно, мол, что ж вы, какое время-то на дворе, столько информации. И преподавательница говорит: "вы знаете, девочки, я не могу так просто поменять один партбилет на другой, и вдруг оставить убеждения всей своей жизни". И я хочу сказать, что мне симпатичнее такие люди, которые честно верят в свой коммунизм или что там еще, чем нечестно - в Иисуса.
Конечно, нам никогда не понять людей, которые были вынуждены жить в то время, и страшно себе представить, как было и явным, и тайным верующим тогда.
Пантелеев со своей тайной верой был отлично устроен при советской власти. Конечно, в книге описаны какие-то сложные периоды, и даже опасные эпизоды. Но чтобы в то время переживать сложные периоды, не нужно было быть верующим или еще кем-то - перемалывали всех подряд, просто так. Но в целом - союз писателей (это было ого-го!), интеллектуальная элита, тысячные программные издания при жизни - неплохо. Нет, я не призываю осуждать или говорить, что не надо было писать такую автобиографическую книгу при хорошо устроенной жизни или еще что там. Но я не могу вписать христианскую мораль в его для меня абсолютно "правильные" с точки зрения советской литературы произведения. В личной переписке мне прислали вот такой отрывок из этой книги:
'Не проповедуя слова Божия на площадях и стогнах, часто не называя вещи своими именами, я, по мере своих сил и по мере возможности, стараюсь, возжегши тайно светильник, внести теплый свет христианства во все, что выходит из-под моего пера. Там, где можно. А там, где нельзя - там и не получается или получается плохо. Сила моей дидактики, "моральной проповеди", о которых упоминал в своих статьях К. И. Чуковский, объясняется лишь тем, что она основана на моей христианской вере. Язык, на котором я пишу свои книжки - эзопов язык христианина'. Даже сейчас, спустя годы, когда вроде можно разглядеть что-то подстрочное в книгах, для меня это слито с обычными программными "пионерскими" книгами. Уж тогда, мне кажется, лучше было обойтись вовсе без дидактики и писать о природе вроде Бианки (и больше морали было бы), нежели выдавать вот это все за нравственное воспитание.
Я помню, что наша преподавательница детской литературы рассказывала, как только что опубликованную "Нашу Машу" она принесла на занятие и почитала своим "вечерникам" (представляете их ужасную жизнь - после работы в институт, детей непонятно куда, и когда в очередях стоять, и что можно "достать" в магазинах вечером к закрытию? И она им почитала про Машу, окруженную прислугой, и которая за временным неимением дома инжирного варенья согласилась съесть кашу с брусничным :) студентки, конечно, были в ярости от того, насколько писатель, пишущий для родителей, далек от представления, как эти самые родители живут.
Я честно пыталась найти именно христианскую мораль в произведениях, стараясь смотреть специально под этим углом. (кстати, в примере было также "Честное слово", как христианская мораль. Я не знаю, что имел в виду автор. Но это произведение на много лет стало орудием коверканья детской психики в советских школах. Ничего, кроме отторжения и негативных эмоций, в моем детстве этот рассказ не вызывал. И никакой мысли о чем-то хорошем и уж тем более - что нужно держать свое слово. Весь идиотизм ситуации, особенно со взрослыми персонажами, выбивал всю возможную тайную "межстрочную" мораль и оставлял довольно неприятное послевкусие).
Что мне больше всего бросается в глаза, это едкий, язвительный юмор автора. Когда я была маленькой и получала список для внеклассного чтения, чаще всего прочитывала "заодно" и много дополнительных произведений автора. Например, выдают рассказ в толстом сборнике - конечно, я его весь прочитаю! Вот помню, что рассказ "Платочек" меня потряс еще в детстве - даже моя первая ассоциация была, что если у взрослого военного детский или женский платочек, то, вероятно, у него кто-то умер и он хранит это на память. И вся язвительность от лица первого героя была настолько неуместной и гадкой. Что последующее его как бы раскаяние в мыслях (вроде бы христианский мотив раскаяния?) меркнет после первого впечатления от глупых шуток над платочком.
Еще один мотив раскаяния в рассказе "Индиан Чубатый". Искусственность ситуации перекрывает возможную скрытую мораль (как в "Честном слове", на мой взгляд). Кто из тех, кто когда-нибудь видел деревенских мальчишек может написать подобное:
"Вот в этих бареточках... четыре километра по грязи тащилась... из-за
моей дурости", - подумал он, и голос его задрожал..."
(мальчик пожалел учительницу, что она в плохой обуви шла к ним домой под дождем).
Мотив самопожертвования "Гвардии рядовой" - про Александра Матросова. Все хрестоматийные образы идеальных красноармейцев были настолько набившими оскомину, что стирали любую возможность размышлять над текстом. Все эти слишком правильные рафинированные советские солдаты наскучили от постоянной пропаганды. Сильные растиражированные "программные" образы заслоняли собой все возможные "спрятанные" мотивы и морали. Тем более, что за этими образами стояли прочные ассоциации и уже с первых строк ребенку-читателю было ясно, "как надо" и как правильно понимать этот текст и "чему он учит".
"Приказ по дивизии" немножко похож на "Честное слово", когда рядовой исполняет приказ действительно несмотря ни на что, в том числе - не думая. Руководство его потом хвалит (предварительно поругав). Но очень интересный момент - командир-то ехал, получается, нарушая собственный приказ (ведь его машина не остановилась на проверке)? На мой взгляд это тоже типичная советская мораль - придумать правило, и самого тебя оно вроде не касается.
Я все время думала, что этот типичный язвительный юмор в рассказах - наследие "трудной юности" автора. (Например, рассказ "Трус", где мальчик боялся спуститься с кручи на берегу, и тогда девочка с отцом его "выманили", взяв его удочку и осмеяв и опозорив его в конце.) Но оказалось, что это не так, это и называлось "нравственным воспитанием" - формирование привычки высмеивать слабости других людей:
"Но даже, пожалуй, и не этими урочными беседами учила и воспитывала нас прежде всего мама. Учила она, каждый день и каждый час, добрым примером, собственными поступками, всем, что делала и о чем говорила. Самый несложный житейский случай, какой-нибудь семейный анекдот приобретали в ее изложении ненавязчивый учительный характер. Вот рассказывает она о нашем отце:
- Когда вы с Васей были совсем маленькие (а тебя, детка, еще и совсем на свете не было), собрались у нас как-то гости. И среди них был один мальчик, дальний папин родственник - Володя. Он забрался к папе на колени, стал обнимать его и говорить: "Вы знаете, дядя Ваня, хочу коньки себе купить!" "Да что ты?- говорит папа. - А где же ты деньги возьмешь?" "Накоплю". Прижался так нежно-нежно к нашему папочке и ласково так: "Вот вы мне, дядя Ваня, рублик дадите". Папа его с колен стряхнул и говорит: "А ну пошел!"
Этот рассказ повторялся многократно, и все-таки всякий раз мы встречали конец его громким хохотом. Смеялась, ничего не понимая, даже маленькая Ляля. А нам с Васей ненавязчиво внушалось, что поступать так нельзя. Мы смеялись над подлизой, подхалимом, над низостью этого нашего дальнего, а теперь уже и вовсе далекого, не нужного нам родственника Володи. "Вот вы рублик дадите" и "Пошел вон" - два характера. Кому подражать? Над кем смеяться? У кого учиться? Знали, над кем, знали, у кого.
Или рассказывает мама о своей гимназической подруге Мане Зиминой. Эта Маня была уже барышня, может быть даже замужняя. Шла Гостиным двором, у нее расстегнулась сумочка и вся мелочь - медь и серебро - посыпалась на тротуар. И эта барынька постеснялась собрать деньги. Покраснела и убежала, стуча каблучками. Оценка и тут не подсказывалась. Но ясно было, что мама, не зло, но все-таки подсмеивается над пошлячкой, мещанкой, над не очень умным человеком."
По-моему, поступок отца с этим грубым "пошел вон" куда непригляднее поступка мальчика - что понял мальчик, получив эту грубость? Какой он урок усвоил? что таким образом поступать плохо? не думаю. мне кажется, он подумал, что надо как-то более тонко выпрашивать деньги, чтобы не получать сразу отпор. Низость не в поступке мальчика, а в отвержении родственника из-за его проступка - ведь теперь он был "вовсе далекий, не нужный нам". И осмеивание слабости подруги куда хуже с точки зрения нравственности, нежели эта самая слабость. По-моему, это тоже отлично вписывается в советскую идеологию, когда всех нужно высмеивать и травить, а никак в милосердие и великодушие к слабым христианской морали.
буду рада узнать ваши впечатления. особенно, если кто-то ясно видит там христианскую мораль :)