"Техникум": Ностальгии пост
Это будет ностальгии пост. Первое мое знакомство с техникумом произошло 12 лет назад, в 2004 году. Это был очень важный и переломный день в моей жизни. Можно сказать, что именно техникум легкой промышленности в какой-то степени повлиял на то, что в моей жизни появилась НГАХА (сейчас переименовано в НГУАДИ). А НГАХА для меня остается до сих пор местом, где я впервые смогла раскрыться как человек и личность, где я в полном смысле нашла себя, нашла настоящих друзей, которые меня понимают и любят до сих пор.
И вообще, я рассуждаю сейчас об этом… Со временем многое встает на свои места, и все, что мне виделось в розовом свете тогда, сейчас уже поблекло, и объективно я понимаю все косяки и неровности учебного процесса в НГАХА того времени. У меня не осталось иллюзий по поводу нгаховского образования в целом, а также по поводу отдельных преподавателей; я вообще, при желании, могу разобрать все по костям в пух и прах. Не все было так гладко, как казалось. То же самое я могу сказать и про себя; в целом мое восприятие было чуть идеализировано, возвышенно, и это нормально для человека, который впервые попал в свою атмосферу, и который сохранил возможность не просто молодого, а ЮНОГО восприятия этой самой атмосферы. Я вообще без страха задаю сейчас себе вопрос, а, собственно, может, это была ошибка - поступление в НГАХА? Ведь в контексте своего профессионального пути вряд ли мне нужно было это образование, учитывая свою дальнейшую неуспешную карьеру. Но мне на этот вопрос приходит необычный ответ: а может ли быть ошибкой то, что подарило тебе когда-то столько счастья?
И вообще, следующая история о том, как важно верить в себя, как важна при этом поддержка близких людей, и как важно встречать на своем пути учителей и проводников в иные этапы своей жизни.
***
Лето 2004 года. Трудное время. На зимней сессии меня отчислили из института легкой промышленности (НТИ МГУДТ), что на Потанинской. Я не сдала всего лишь один зачет по теоретической механике. Ну, как не сдала… Эх, да что уж теперь деликатничать, все и так все знают, кто в узком кругу. Наша преподавательница, - пышногрудая дебелая блондинка, пышущая довольством женщина в самом расцвете лет, с чудесным именем Любовь, - отличалась мелочной алчностью, что выражалось в вымогательстве денег и подарков у студентов за оценки и зачеты. Я была у нее на особом счету; на одной из лекций я вызвала у нее личную неприязнь (видать, озорничала много и хихикала не по делу), и это вылилось у нее в некую месть. Последующие два года я не могла сдать именно ее предмет. Она просто не ставила мне зачет из принципа, а я, малолетняя наивная дурочка, считала, что своим умом и послушанием растоплю ее сердце, все выучу и сдам. Я-то все выучила, но было поздно. Даже мой папа, который обычно стоит на стороне преподавателей после «разговоров» с ними, сказал про нее, что она «та еще су…а», и не стал меня журить. Но на коньяк ему все же пришлось раскошелиться. К сожалению, эта прожорливая рыба выпила коньяк, съела конфеты, но сердце ее оставалось холодным. Она не поставила зачет, из-за чего я благополучно вылетела из этого учебного учреждения.
Вообще, вспоминая себя пятнадцать лет назад, я сильно удивляюсь, как же меня берегла судьба тогда, елки-палки. После школы я изо всех сил стремилась поступить именно в НТИ МГУДТ - это был единственный вуз в Новосибирске, где готовили модельеров-конструкторов. Я успешно поступила на бесплатное отделение, своими силами, без дополнительных нервов и денежных затрат. В то лето 2001 года казалось, что я невероятно удачлива, и теперь меня ждет только счастливый полет в будущее. Я буду заниматься любимым делом и стану самой талантливой! Как только были получены документы о поступлении, и как только декан радостно сообщил нам, желторотым первокурсницам, расписание предметов, я поняла, что попала в какую-то ловушку. Вместо творческих предметов, мы должны были изучать физику, органическую и неорганическую химию, теоретическую механику и сопромат, высшую математику, включающую изучение интегралов и дифференциальных уравнений, теорию рядов… Помню, как я получила в библиотеке учебник по неорганической химии, даже автор запомнился: Глинка. Это был толстенный талмуд. Я открыла на первых страницах, прочла предложение… и у меня потекли слезы досады. Мне некуда было деваться, и я вынуждена буду изучать весь этот бред, от которого, как я наивно думала, открестилась после получения школьного аттестата. Я чувствовала себя обманутой лохушкой, попавшей в какие-то странные сети, и теперь вынуждена выбираться из них на протяжении пяти лет!
Но, как ни странно, сложные предметы оказались не самыми страшными. Во-первых, опытные преподаватели все понимали, и им было ясно, что с нас, молоденьких курочек, что с гуся вода; они частенько делали поблажки в изучении предмета, зверея только в тех моментах, где мы проявляли откровенную тупость. Плюс ко всему скоро выяснилось, что существует некая негласная система, помогающая нерадивым тупицам сдавать зачеты любой сложности. При наличии денег, можно было сдавать домашние задания умным тетенькам, таким же профессорам по математике из других вузов, и они тебе решали все. Так, кстати, я познакомилась с некой мадам, у которой однокомнатная хрущевка была с пола до потолка, по всему периметру, уставлена книгами мировой классики; пока она решала мои примеры по рядам, я впадала в благоговейный транс, кругами по несколько раз обходя ее комнату с книгами. Она в долгу тоже не оставалась; она все любила проявлять истинное восхищение моей способностью вырисовывать графики всяких там гипербол. Я в ответ лишь горько усмехалась; должно же хоть что-то приносить удовольствие в нелюбимом и непонятном занятии… Она также говорила, что всегда испытывала зависть к людям, способным точно и лихо нарисовать хорошую вещь. Как будто для нее это была высшая человеческая добродетель, а решения рядов - так себе умение. Я была ей благодарна за ее чудаковатость, она меня очень утешала.
Уже спустя несколько лет я осознала, что странным образом все эти химии и математики раскрыли во мне какой-то новый потенциал. От безнадеги мне приходилось вгрызаться своим умишком в страшные непонятные предложения, искать в себе хоть какие-то ресурсы, чтобы хоть что-то понять. Зубрить я категорически не была способна. Мне было проще найти какую-то более-менее подходящую абстракцию, которая могла в моей голове описать всю эту математическую хрень, чем учить правила как стихотворение. Незаметно для себя, я оказалась в числе тех редких студентов, которые на экзамене пытались объяснить то, что выучили, пусть примитивно и по-своему, и это импонировало преподавателям. Они очень уставали от безнадежного нежелания студентов хоть чуть-чуть понять предмет, и малейшая попытка проявить в этом деле осознанность вызывала у них всплески уважения, которые выражались в вялых, ворчливых комментариях, вроде: «Ну, вот… за весь день хоть что-то более-менее внятное услышала… Давайте зачетку, три».
С химией же случились и вовсе чудеса. В течение семестра я нет-нет, да и заглядывала в ненавистный учебник, пытаясь почитать по чайной ложке, прикинуть весь этот бред про атомы и спины на возможности моего мозга. В результате я и не заметила, как увлеклась, и химия предстала передо мной как одна из самых красивых наук. Там есть вещи совершенно загадочные, которым нет аналогов в нашем обычном мире, и это от чего-то вызывало у меня внутри трепет неизвестной мне природы. Этого было достаточно, чтобы не просто выучить предмет, но даже получить от него что-то вроде удовольствия. Я была одной из немногих, кто умудрился получить четверку за экзамен у преподавателя, имеющего среди студяг репутацию настоящего зверя.
И все равно было нелегко. Порой находило отчаяние. Все усугублялось тем, что, по сути, я попала в такое место, где у меня было мало друзей. Это было совершенно не мое место. Оно блокировало весь мой потенциал, мне было тяжело быть собой, было непросто реализовывать себя в своих стремлениях и работах. Это я только сейчас понимаю. Меня тогда спасало только мое неведение и моя отчаянная молодость. Я не знала, как может быть иначе, и куда мне, собственно, надо стремиться. Мне казалось, что так и надо, и другого быть не может. А между тем я мучилась частыми депрессиями и тоской. Подруг в группе у меня было мало. Были те, кто меня не понимал, даже втайне хихикал надо мной. Больше было тех девчонок, которые были хорошие, добрые, веселые хохотушки, но они мне были не близки ни разу. Их заботило только то, чтобы похитрее вывернуться с зачетами, а потом пойти в клуб, найти хорошего парня, возможно, охмурить его, а если повезет, то ввязаться с ним в отношения. Те немногие, кто был мне настоящими подругами, на самом деле чувствовали похожую тоску, и наши студенческие посиделки, по сути, имели психотерапевтический характер; мы утешали друг дружку, мечтали о мальчиках, и все такое прочее. В какой-то момент мне становилось так тошно таскаться в вуз, что я прогуливала безбожно все занятия, и только и делала, что тусовалась на квартире с подругами. Это была настоящая депрессия. Каждый день был как день сурка…
Но самое неприятное было то, что в нашем вузе не было мальчишек. Нет, они как бы были, но их как будто не было. Те, что были, совершенно меня не интересовали. В большинстве своем это были такие рабочие ребята, на первых курсах щеголявшие в адидасах и гоповских кепариках, на втором же они меняли спортивный костюм на рубашку, штаны и остроносые ботинки. Это были, как говорится, НОРМАЛЬНЫЕ ПАЦАНЫ, по-своему деловитые, очень смекалистые и совсем не злобные, хотя любили повыпендриваться перед девками, проявляя свою дерзость. Но все это не могло найти у меня отклика. Мне никто не нравился. А те, кто нравились, были на старших курсах, и они всегда были окружены эффектными старшекурсницами. К ним, с моей-то самооценкой, мне не подобраться было никак. Каждый такой парень был на пересчет, и за каждым велась негласная слежка всех девиц института. Мне повезло в том, что я была не из тех, кто был зациклен на мужском внимании, но меня удручала невероятно сама эта всеобщая девичья тоска по мальчикам. Ею были пропитаны все щели нашего вуза, и она сочилась из здания НТИ МГУДТ ядовитым невидимым облаком. Это было сложно выдержать. Унылость. Девичья коллективная тоска. В тусклых пыльных лекториях мы развлекались тем, что наманикюренными пальчиками листали тоненькие каталоги сетевой косметики, и мечтали, когда же это все, наконец, закончится…
И в то же время отцепиться от этого тихого ада было трудно. Чуть наступала сессия, и все рвали когти, чтобы все сдать. И я тоже. Но, «добрая» тетя по имени Любовь не дала мне ходу. Тогда это казалось катастрофой. Сейчас, само собой, хочется принести ей и цветы, и коньяк, и, может быть даже какую-то сумму денег, и от души отблагодарить ее. Золотой человек!
Меня отчислили за один несданный зачет. Я вынуждена была уехать к родителям обратно в Архангельск. Пережила зиму и весну. Депрессивное время было. Мама заставила меня работать на такой работенке, от которой мне приходилось плакать. Я заходила в общественный туалет офиса и еле сдерживала слезы. Мне стоило невероятных усилий выходить из него и продолжать работу. Я была кем-то вроде торгового агента: ходила по офисам города и предлагала услугу рекламных объявлений в газете. Мне приходилось стоять перед дверьми чужих офисов и гадать, как же, черт возьми, начать разговор с незнакомыми людьми. Я выслушивала отказ за отказом, обливалась пОтом от стыда под снисходительными взглядами высокомерных секретарш… Один раз меня даже послали крепко на х…й. Это было непросто для моего самолюбия, но выбора особо не было. Надо было как-то отрабатывать свой позор в моем тесном семейном сообществе.
Вообще, этот период был хоть и непростым, но весьма полезным. Он мне многое дал для будущего. Я перестала бояться общения с людьми. Узнала, что в неадекватных реакциях людей тоже ничего страшного для меня нет. Я поняла, что снисходительность по отношению ко мне, чувство превосходства и даже чувство жалости, а также откровенные хамство и грубость,- это проблемы других, не меня. Это помогло мне расслабиться, на многое я стала смотреть с юмором. Я теперь не акцентировала внимание на своем «ущемленном» самолюбии, просто «гуляла» по офисам, знакомилась с людьми, мило болтала о том, о сем, об их проблемах и заботах, ненавязчиво раздавая им прайс-листы на услуги. Я стала использовать свое странное положение в наблюдении за людьми. Неожиданно это начало давать приятные результаты; я стала встречать меньше сопротивления от людей, и больше дружелюбия и открытости, а также желания со мной сотрудничать. У меня появились преданные клиенты, которые хотели работать только со мной и ни с кем больше. Я вспоминаю с теплотой то время, хотя возвращаться в те ситуации не хочу совсем))))))) Это не мое, точно.
Между тем вопрос о моем образовательном статусе оставался открытым. Для мамы и папы это было очень важно, значит, для меня тоже. Я не могла представить другого варианта своего развития. Пока я работала, я должна была параллельно готовиться к новому летнему поступлению. Родители делали ставки на иностранный вуз, так как у меня была неплохая база для изучения английского языка. Мама всегда мечтала о том, чтобы я стала переводчиком литературы. Я же, в свою очередь, после своего краха, не могла даже заикаться о дальнейшей карьере дизайнера. Да и что мне было предложить? В Новосибирске больше не было вузов с такой специальностью, а ехать в Москву и Питер не было денег. Дабы не дразнить родителей, я сказала, что буду готовиться к поступлению на переводчика или что-то в этом роде. Взяла какие-то книжки в городской библиотеке для вида и…..ни разу к ним не притронулась.
Дело в том, что, несмотря на свое крайне невыгодное и непонятное положение, я отчего-то была уверена, что я не буду поступать в вуз на переводчика. Я вообще не буду учиться на языках. Иной раз я даже пыталась визуализировать себе в голове будущую ситуацию с поступлением, и сталкивалась с тем, что видела пустоту. Картинки не было совсем. Блок. Это меня озадачивало, конечно, но никак не огорчало. Это была какая-то глубоко внутренняя уверенность, которую я не могла объяснить. Можно сказать, что я ЗНАЛА, что не будет развития ситуаций в этом направлении. С этим я была более-менее спокойна. Озадачивало больше то, что я НЕ ЗНАЛА, что будет взамен. Мысли обо всем этом были такие тяжелые, что я их все время отодвигала на потом. Моя стрессовая работа помогала мне не думать об этом вовсе. В общем, все эти мысли отодвинулись ровно до того момента, когда мы с мамой уже приехали в Новосиб поступать.
Настал день, когда мы собрались было идти узнавать про экзамены в иностранный вуз. Мама была уверена в моей подготовке, между тем только я знала, что у меня были все шансы провалить экзамены.
У меня за пазухой все же была заначка. Это была маленькая идея поступить в техникум легкой промышленности. Я уже не раз слышала, что это был неплохой профессиональный путь: сначала выучиться в шараге на отличного мастера и конструктора, а потом можно с этими умениями двигать прямо в Москву или в Питер.
Я помню, это был солнечный, жаркий день. Мы с мамой вышли из здания НТИ МГУДТ; мы только что забрали документы, в том числе и альбом с моими учебными эскизами. Стояли в раздумьях в самом центре города. Она уже готова была потащить меня на остановку, чтобы ехать в «иностранный» вуз, но я робко остановила ее, попросив меня выслушать. Я поделилась с ней своей идеей насчет техникума. Мол, давай сходим, посмотрим, какие экзамены надо сдавать; он же рядом, тут недалеко. Надо было видеть лицо мамы; она уж было решила, что этот творческий сорняк уже искоренили в дочери, а он, вона как, вылез в самый неподходящий момент. Я даже не помню, как мама согласилась все же пойти в техникум, но она явно была не рада всему этому.
Едва мы вошли в коридоры техникума, мне стало дурно. Пол был покрыт старым линолеумом, еще советских времен, с огромными проплешинами, в которых виднелись неровные деревянные половицы. Ремонт тут делали, видать, тоже в перестроечное время. Запах был затхлый, тесный, удручающий. Двери кабинетов были небрежно покрашены светлой краской. Краска ложилась прямо на кракелюры предыдущего слоя. Некоторые кусочки старой покраски, которые каким-то чудом не отвалились совсем, были как бы приклеены к поверхности за счет наложения верхнего липкого слоя. Один из кабинетов был открыт. Это был лекционный зал. Там стояли громоздкие парты, еще с наклонной плоскостью. Все они были густо исчерканы сине-фиолетовой пастой шариковой ручки: тут можно было прочитать все непристойности, на которые были способны скучающие на лекциях ПТУ -шницы, примитивные портреты одногруппниц, кусочки диалогов и переписок…
От всего этого пахло такой тоской, что мне хотелось бежать. Как только я увидела, куда я собираюсь ходить ближайшие три года, мне стало стыдно за себя и свой выбор. Я повернулась к маме, чтобы найти хоть какую-то поддержку. Мама стояла, поджав от брезгливости плечи. Она с некоторым омерзением оглядывала пыльные потолки, на которых по углам висела темная паутина. Потом она осторожно оглядела косяк, чтобы убедиться, достоин ли он того, чтобы прислониться к нему. А потом взглянула на меня; уголок ее рта полез чуть вверх, выдавая ужасную ехидину в мой адрес, между тем глаза ее были злые и напряженные. Она как будто говорила мне: «Ну-ну, вот значит, куда ты хочешь поступать….Что ж, не буду тебе мешать, дочечка…». Мне хотелось схватить ее за руку и потянуть к выходу, но вместо этого я отвернулась. Мы ожидали, что нас пригласят в приемную для выяснения условий поступления. Но нас все время «динамили», говорили, что «директор занят, подождите». Через час это все стало казаться издевательством, насмешкой. Мама начала уже нетерпеливо под нос мяукать ворчания, что выдавало в ней крайнюю степень недовольства. Открыто наорать на свою великовозрастную дочь она не могла, так как это было общественное место, да и стыдно уже было мозги вправлять непутевой девке. Я от греха подальше старалась не поворачиваться к ней, хотя спину жгло от ее желчного взгляда: «Нннну,….ты еще не передумала?».
Мне самой было все это крайне неприятно, и поступать сюда я точно уже расхотела. Но что-то во мне засело такое, что не давало мне возможности сдаться. Это было в первый раз в моей жизни. Я стояла и больше пыталась понять, что со мной происходит. Я понимала маму, понимала, что она права как никогда, я сама бы с охотой ушла прочь из этого места, но вместо этого я, на зло ей и себе, заставляла себя ждать. Внутренняя борьба перешла на новый уровень; мне важно было доказать, что мой выбор хоть и ошибочен, но вовсе не означает, что я отрекаюсь от своей идеи стать дизайнером одежды. Если я сдамся, то мама победоносно потащит меня как телку в этот ненавистный иностранный вуз, черт его дери… А этого нельзя было допустить! Хотя, разве это было хуже того, что мы увидели здесь?
На каком-то очередном мамином драматическом вздохе я не выдержала и сорвалась. Пошла к выходу. Мама крикнула мне в спину: «Куда ты?... Вернись!». «Я ухожу!» - ответила я, так и не повернувшись. Я знала, что если я послушаюсь, то мама уцепится в меня взглядом, и это разобьёт мое сердце совсем, я разревусь от своей никчемности, и все это сдобрится хорошей взбучкой за мое бессовестное поведение. Я слышала спиной, как она хочет выкрикнуть мне какие-то ругательства. Она еле сдерживала себя. Люди уже поглядывали на нас. Я же всю свою злость вложила в ускорение. Вот, я не повернусь! Можешь догонять меня, и только тогда можешь все мне высказать, а пока - я буду идти вперед, и не буду оглядываться! Если я сделаю это, я проиграю.
Так я ушла от мамы на значительное расстояние. В какой-то момент она поняла, что я не намерена поворачиваться и возвращаться, как бы гневно она не пыталась кричать мне вслед: «Вернись щаж-же!». Я останавливалась издалека посмотреть, где она, чтобы не терять ее из виду. Она в свою очередь все равно шла за мной, уже замедлив шаг, чуть остыв. В какой-то момент вы поравнялись. Она не стала мне ничего говорить, но я знала, что если дать ей волю, на меня обрушиться разрушительная волна. Надо было поскорее расстаться как-то. У меня в руках было мое портфолио с моими художественными работами. Я впихнула ей в руки этот альбом, сказав, что намерена ехать к подружкам в общагу отдыхать до вечера. Уж не знаю, как вообще я могла быть в тот момент такой наглой, и почему мать мне не дала за это по ушам; но, видимо, моя злость тоже была на пределе и перешла в браваду, которую сложно было пресечь подзатыльником.
Я неплохо провела время у подружек. Весь недавно пережитый адреналин вылился в веселье. Но пришло время возвращаться домой… Это было нелегко сделать; я знала, что меня дома ожидает тягостный разговор и нравоучения.
Мама открыла мне дверь. Она не сказала ни слова. И вообще не разговаривала. Может, так и лучше, подумала я. Помыла руки. Поела одна в кухне. Собралась было посмотреть телек… Но тут мама загробным голосом сообщила: «Иди сюда. Надо поговорить». «Ну вот, ща начнется…», - подумала я и поплелась на кухню для «серьезного» разговора.
Мама села передо мной, очень строго стала смотреть на меня сквозь огромные очки.
- Завтра ты будешь разговаривать с деканом академии.
Я не поняла. Какой декан? Какая академия?
- Архитектурно-художественная академия. Будешь разговаривать с деканом дизайнерского факультета.
Сказать, что я офигела, - не сказать ничего. Вот это поворот…
- Это та самая? На площади Ленина? - я все не верила в ее слова. Это было каким-то чудом, сном. Это было место, которое казалось мне творческим раем. Я и мечтать не могла о том, чтобы там учиться. А между тем, каждый раз проходя мимо здания академии, я испытывала тоскливую зависть ко всем этим разноцветным студентам-модникам, что тусовались у входа, заляпанные в краске, с огромными папками с рисунками, с этюдниками. Я не верила в такой поворот событий. Неужели на меня свалился шанс здесь учиться? Как? Почему?
Долгое время я стеснялась спрашивать у мамы, как ей удалось встретиться с деканом архитектурно-художественной академии, Юрием Михайловичем Косовым, и тем более договориться о личной встрече со мной. Он был в своем кругу фигурой легендарной; основал и возглавил первый в городе факультет, в котором были направления промышленного, графического, интерьерного дизайна и дизайна одежды. Имел характер далеко не простой, не всякий мог к нему просто так с улицы подойти . А мама - смогла, получается. Буквально с улицы. Это трудно было представить, поэтому я немного боялась услышать детали этой истории. Может, маме пришлось что-то заплатить за возможность встречи, или пришлось просить за меня? Таких ведь историй много, сейчас мало кто этого стесняется.
Что произошло за то время, пока я гуляла тогда с подружками?
Только со временем мама рассказала. Все оказалось очень просто. Настолько банально просто, что кажется, будто все случилось само собой, будто изначально все так и задумывалось. Не удивлюсь, если это была судьба.
После того, как я отправилась весело кутить к подружкам, мама, удрученная, растерянная, побрела вдоль проспекта, пока не дошла до архитектурно-художественной академии. На стенах висело объявление о наборе студентов, в нем же были перечислены все специальности, которые выпускает вуз. Был там и «дизайнер одежды». У мамы неожиданно созрел план. Так как у нее на руках было мое портфолио, она решила зайти в деканат и показать его самому декану. Цель у нее была на тот момент очень простая: получить добрый совет. Она просто хотела спросить опытного профессионала, действительно ли ее дочь обладает какими-то художественными задатками, или же это все блажь, и она только терроризирует всю семью своими бреднями о дизайне. Большего мама не хотела.
Маме повезло. Косов оказался на месте. Более того, ей разрешили к нему пройти. Как она потом рассказывала, встретил он ее не шибко радушно; еще бы, таких сумасшедших мамаш, ратующих за своих талантливых деточек, он встречал ежедневно. Она сразу обозначила цель своего визита, дабы не раздражать его просьбами; сказала, что ей нужен только совет и не более. Косов ворчливо согласился. Стал листать портфолио, и, видимо, неожиданно для себя самого, задержался на нем чуть больше, чем планировал. Мама рассказывала, что на каких-то рисунках он и вовсе «завис». Но он ничего не комментировал, только смотрел. Она спросила, каково его мнение. Ерунда ли это все? «Нет, я так не скажу…», - ответил он, но он также не сказал своей оценки. Попросил портфолио у мамы, дабы показать его преподавателю по дизайну одежды. Назначил следующую встречу с ней и со мной. Сказал, что обсудит возможность моего перевода на факультет. Вот и все.
Что ж, на следующий день мы пришли прямо в деканат. Этот день я тоже буду помнить. Меня уже слегка штормило от пафоса трехметровых потолков, от античных статуй в коридорах, от масштаба студенческой суеты, от всего этого движения. Тут была жизнь! Я уже не сомневалась в том, что хочу быть именно здесь. Но как это сделать?
Меня усадили прямо перед столом Косова. Он сам отсутствовал. Я нервничала, потому что не знала, кто войдет. Я пялилась на пустое кресло перед собой, отделенное от меня добротным кабинетным столом. Что это за человек? Как с ним разговаривать, и что я вообще могу ему сказать? Меня начало тошнить от беспокойства. Я перевела взгляд от пустого кресла на стены. На них были вывешены работы студентов, изумительные эскизы, изящно прочерченные проекты… Ясно было, что этот человек очень трепетно относился к этим работам, раз повесил их в своем кабинете. Они имели для него какую-то ценность, это было очевидно. Только я погрузилась в изучение деталей рисунка на одном из эскизов, как за моей спиной неожиданно проскочил поток воздуха, хлопнула с шумом дверь. Не успела я опомниться, как мимо меня буквально метнулась чья-то длинная высокая фигура. С феноменальной быстротой фигура втиснулась в пространство своего стола, - передо мной уже сидел худой длиннющий старикан с лысой продолговатой головой. Он расквасил свои худые коричневые ручищи по всему столу, сцепив пальцы в замок, выдвинул корпус своего тела максимально ко мне. На нем были огромные старомодные очки, и в них я видела маленькие и очень пронзительные глазки, стального цвета. Он как будто изучал меня. Я уже готова была вылететь от страха из его кабинета. Казалось, меня только что поймали за шпионаж и сейчас будут пытать.
Он по-прежнему ничего не говорил. Молча и бесцеремонно вглядывался в мое лицо. Чего он хочет?
- Нннну! - сказал он, - Чего?
И ждет. Не шевелиться, смотрит.
Я уже готова была что-то промямлить, как вдруг он гаркнул. Именно гаркнул. Строго так, громко.
- Хочешь учиться?
- ДА! - это «да» как-то очень бессовестно выскочило из моего нутра, хотя тут же, опять же внутри меня, кто-то обхватил себя за голову и застонал: «Что ты делаешь….ну, куда ты лезешь?....ну, какой учиться?... Ты же даже рисовать не умеешь толком….»
- Платно! - старикан даже не моргнул ни разу. Его слова звучали как угроза.
- Да! - снова вякнула я. А у самой еще холоднее стало внутри.
- С первого курса будешь СНОВА учиться! - снова угроза. Его глаза оставались такими же строгими, очень суровыми, как будто я ему успела сделать что-то нехорошее, и он меня сразу не взлюбил.
- Да! - в третий раз вырвалось.
И тут я заметила, как у старикана еле-еле дернулись уголки глаз. Все это время я удивлялась его строгому и беспощадному взгляду, он меня страшно пугал, и я все надеялась, что эта пытка закончится. В то же время я как будто чуяла, как он держит мой взгляд, мне важно было не сдрейфить и не опустить глаза. Ведь мне нечего было стыдиться, он САМ меня позвал! Это был странный поединок. После моего очередного «да!», старикан сделал паузу. Продолжал смотреть. Но морщинки у глаз сщурили его взгляд, и в нем стала проявляться невероятная теплота, доброта и мягкость. Ох, какой же это был огонек! Мне вдруг хотелось разреветься отчего-то. Я всем нутром уцепилась за это едва видимое изменение в его взгляде, с того момента я доверилась ему вся, без остатка.
- Будет трудно, - мягко, по-отечески, как будто жалея меня, произнес он.
- Знаю, - все так же выдерживая его взгляд, ответила я, хотя тогда я про себя страшно сердилась на себя. Ну, что ты знаешь-то? Ты даже рисовать не умеешь! Разоришь семью, и вылетешь с позором с первого же курса!
Косову, видимо, было забавно рассматривать такую странную диковину как я. Его узкие губы стали медленно растягиваться до самых ушей. Улыбка у него оказалась совершенно мальчишеской, даже передние зубы были какие-то детские…. Он не выдержал, хмыкнул, опустив голову в стол:
- Хххех! - чуть помедлил, что-то прикидывая в уме, потом опять поднял голову. Теперь он уже не мог притворяться, не мог играть в строгого декана. Он снова мягко сказал:
- Экзамены будешь сдавать. Как все. Сможешь?
- Ага, - хотя я понимала, что это вообще будет катастрофой, учитывая мои навыки.
- Ххххех!, - снова хрякнул Косов куда-то себе в стол. - Ладно, иди! Сдашь экзамен по живописи- будешь учиться на дизайнера.
Дальше я не помню. Вышла как в бреду. Маменька все прыгала на меня:
- Ну! Ну! Что сказал?
- Сказал, что экзамен буду сдавать.
Мама сама испугалась и тихо, почти шепотом спросила:
- А ты сможешь?...
- А куда деваться! - весело ответила я, а у самой волосы шевелились от страха. В последний раз я держала кисточку три года назад….
- Ма, - сказала я, - надо покупать учебник, как натюрморты рисовать. Да, и еще, надо на рынок зайти, купить фруктов и овощей.
- Зачем это?
- А что, по-твоему, на экзамене рисуют? Натюрморт! Вот и буду учиться огурцы рисовать…
И вообще, я рассуждаю сейчас об этом… Со временем многое встает на свои места, и все, что мне виделось в розовом свете тогда, сейчас уже поблекло, и объективно я понимаю все косяки и неровности учебного процесса в НГАХА того времени. У меня не осталось иллюзий по поводу нгаховского образования в целом, а также по поводу отдельных преподавателей; я вообще, при желании, могу разобрать все по костям в пух и прах. Не все было так гладко, как казалось. То же самое я могу сказать и про себя; в целом мое восприятие было чуть идеализировано, возвышенно, и это нормально для человека, который впервые попал в свою атмосферу, и который сохранил возможность не просто молодого, а ЮНОГО восприятия этой самой атмосферы. Я вообще без страха задаю сейчас себе вопрос, а, собственно, может, это была ошибка - поступление в НГАХА? Ведь в контексте своего профессионального пути вряд ли мне нужно было это образование, учитывая свою дальнейшую неуспешную карьеру. Но мне на этот вопрос приходит необычный ответ: а может ли быть ошибкой то, что подарило тебе когда-то столько счастья?
И вообще, следующая история о том, как важно верить в себя, как важна при этом поддержка близких людей, и как важно встречать на своем пути учителей и проводников в иные этапы своей жизни.
***
Лето 2004 года. Трудное время. На зимней сессии меня отчислили из института легкой промышленности (НТИ МГУДТ), что на Потанинской. Я не сдала всего лишь один зачет по теоретической механике. Ну, как не сдала… Эх, да что уж теперь деликатничать, все и так все знают, кто в узком кругу. Наша преподавательница, - пышногрудая дебелая блондинка, пышущая довольством женщина в самом расцвете лет, с чудесным именем Любовь, - отличалась мелочной алчностью, что выражалось в вымогательстве денег и подарков у студентов за оценки и зачеты. Я была у нее на особом счету; на одной из лекций я вызвала у нее личную неприязнь (видать, озорничала много и хихикала не по делу), и это вылилось у нее в некую месть. Последующие два года я не могла сдать именно ее предмет. Она просто не ставила мне зачет из принципа, а я, малолетняя наивная дурочка, считала, что своим умом и послушанием растоплю ее сердце, все выучу и сдам. Я-то все выучила, но было поздно. Даже мой папа, который обычно стоит на стороне преподавателей после «разговоров» с ними, сказал про нее, что она «та еще су…а», и не стал меня журить. Но на коньяк ему все же пришлось раскошелиться. К сожалению, эта прожорливая рыба выпила коньяк, съела конфеты, но сердце ее оставалось холодным. Она не поставила зачет, из-за чего я благополучно вылетела из этого учебного учреждения.
Вообще, вспоминая себя пятнадцать лет назад, я сильно удивляюсь, как же меня берегла судьба тогда, елки-палки. После школы я изо всех сил стремилась поступить именно в НТИ МГУДТ - это был единственный вуз в Новосибирске, где готовили модельеров-конструкторов. Я успешно поступила на бесплатное отделение, своими силами, без дополнительных нервов и денежных затрат. В то лето 2001 года казалось, что я невероятно удачлива, и теперь меня ждет только счастливый полет в будущее. Я буду заниматься любимым делом и стану самой талантливой! Как только были получены документы о поступлении, и как только декан радостно сообщил нам, желторотым первокурсницам, расписание предметов, я поняла, что попала в какую-то ловушку. Вместо творческих предметов, мы должны были изучать физику, органическую и неорганическую химию, теоретическую механику и сопромат, высшую математику, включающую изучение интегралов и дифференциальных уравнений, теорию рядов… Помню, как я получила в библиотеке учебник по неорганической химии, даже автор запомнился: Глинка. Это был толстенный талмуд. Я открыла на первых страницах, прочла предложение… и у меня потекли слезы досады. Мне некуда было деваться, и я вынуждена буду изучать весь этот бред, от которого, как я наивно думала, открестилась после получения школьного аттестата. Я чувствовала себя обманутой лохушкой, попавшей в какие-то странные сети, и теперь вынуждена выбираться из них на протяжении пяти лет!
Но, как ни странно, сложные предметы оказались не самыми страшными. Во-первых, опытные преподаватели все понимали, и им было ясно, что с нас, молоденьких курочек, что с гуся вода; они частенько делали поблажки в изучении предмета, зверея только в тех моментах, где мы проявляли откровенную тупость. Плюс ко всему скоро выяснилось, что существует некая негласная система, помогающая нерадивым тупицам сдавать зачеты любой сложности. При наличии денег, можно было сдавать домашние задания умным тетенькам, таким же профессорам по математике из других вузов, и они тебе решали все. Так, кстати, я познакомилась с некой мадам, у которой однокомнатная хрущевка была с пола до потолка, по всему периметру, уставлена книгами мировой классики; пока она решала мои примеры по рядам, я впадала в благоговейный транс, кругами по несколько раз обходя ее комнату с книгами. Она в долгу тоже не оставалась; она все любила проявлять истинное восхищение моей способностью вырисовывать графики всяких там гипербол. Я в ответ лишь горько усмехалась; должно же хоть что-то приносить удовольствие в нелюбимом и непонятном занятии… Она также говорила, что всегда испытывала зависть к людям, способным точно и лихо нарисовать хорошую вещь. Как будто для нее это была высшая человеческая добродетель, а решения рядов - так себе умение. Я была ей благодарна за ее чудаковатость, она меня очень утешала.
Уже спустя несколько лет я осознала, что странным образом все эти химии и математики раскрыли во мне какой-то новый потенциал. От безнадеги мне приходилось вгрызаться своим умишком в страшные непонятные предложения, искать в себе хоть какие-то ресурсы, чтобы хоть что-то понять. Зубрить я категорически не была способна. Мне было проще найти какую-то более-менее подходящую абстракцию, которая могла в моей голове описать всю эту математическую хрень, чем учить правила как стихотворение. Незаметно для себя, я оказалась в числе тех редких студентов, которые на экзамене пытались объяснить то, что выучили, пусть примитивно и по-своему, и это импонировало преподавателям. Они очень уставали от безнадежного нежелания студентов хоть чуть-чуть понять предмет, и малейшая попытка проявить в этом деле осознанность вызывала у них всплески уважения, которые выражались в вялых, ворчливых комментариях, вроде: «Ну, вот… за весь день хоть что-то более-менее внятное услышала… Давайте зачетку, три».
С химией же случились и вовсе чудеса. В течение семестра я нет-нет, да и заглядывала в ненавистный учебник, пытаясь почитать по чайной ложке, прикинуть весь этот бред про атомы и спины на возможности моего мозга. В результате я и не заметила, как увлеклась, и химия предстала передо мной как одна из самых красивых наук. Там есть вещи совершенно загадочные, которым нет аналогов в нашем обычном мире, и это от чего-то вызывало у меня внутри трепет неизвестной мне природы. Этого было достаточно, чтобы не просто выучить предмет, но даже получить от него что-то вроде удовольствия. Я была одной из немногих, кто умудрился получить четверку за экзамен у преподавателя, имеющего среди студяг репутацию настоящего зверя.
И все равно было нелегко. Порой находило отчаяние. Все усугублялось тем, что, по сути, я попала в такое место, где у меня было мало друзей. Это было совершенно не мое место. Оно блокировало весь мой потенциал, мне было тяжело быть собой, было непросто реализовывать себя в своих стремлениях и работах. Это я только сейчас понимаю. Меня тогда спасало только мое неведение и моя отчаянная молодость. Я не знала, как может быть иначе, и куда мне, собственно, надо стремиться. Мне казалось, что так и надо, и другого быть не может. А между тем я мучилась частыми депрессиями и тоской. Подруг в группе у меня было мало. Были те, кто меня не понимал, даже втайне хихикал надо мной. Больше было тех девчонок, которые были хорошие, добрые, веселые хохотушки, но они мне были не близки ни разу. Их заботило только то, чтобы похитрее вывернуться с зачетами, а потом пойти в клуб, найти хорошего парня, возможно, охмурить его, а если повезет, то ввязаться с ним в отношения. Те немногие, кто был мне настоящими подругами, на самом деле чувствовали похожую тоску, и наши студенческие посиделки, по сути, имели психотерапевтический характер; мы утешали друг дружку, мечтали о мальчиках, и все такое прочее. В какой-то момент мне становилось так тошно таскаться в вуз, что я прогуливала безбожно все занятия, и только и делала, что тусовалась на квартире с подругами. Это была настоящая депрессия. Каждый день был как день сурка…
Но самое неприятное было то, что в нашем вузе не было мальчишек. Нет, они как бы были, но их как будто не было. Те, что были, совершенно меня не интересовали. В большинстве своем это были такие рабочие ребята, на первых курсах щеголявшие в адидасах и гоповских кепариках, на втором же они меняли спортивный костюм на рубашку, штаны и остроносые ботинки. Это были, как говорится, НОРМАЛЬНЫЕ ПАЦАНЫ, по-своему деловитые, очень смекалистые и совсем не злобные, хотя любили повыпендриваться перед девками, проявляя свою дерзость. Но все это не могло найти у меня отклика. Мне никто не нравился. А те, кто нравились, были на старших курсах, и они всегда были окружены эффектными старшекурсницами. К ним, с моей-то самооценкой, мне не подобраться было никак. Каждый такой парень был на пересчет, и за каждым велась негласная слежка всех девиц института. Мне повезло в том, что я была не из тех, кто был зациклен на мужском внимании, но меня удручала невероятно сама эта всеобщая девичья тоска по мальчикам. Ею были пропитаны все щели нашего вуза, и она сочилась из здания НТИ МГУДТ ядовитым невидимым облаком. Это было сложно выдержать. Унылость. Девичья коллективная тоска. В тусклых пыльных лекториях мы развлекались тем, что наманикюренными пальчиками листали тоненькие каталоги сетевой косметики, и мечтали, когда же это все, наконец, закончится…
И в то же время отцепиться от этого тихого ада было трудно. Чуть наступала сессия, и все рвали когти, чтобы все сдать. И я тоже. Но, «добрая» тетя по имени Любовь не дала мне ходу. Тогда это казалось катастрофой. Сейчас, само собой, хочется принести ей и цветы, и коньяк, и, может быть даже какую-то сумму денег, и от души отблагодарить ее. Золотой человек!
Меня отчислили за один несданный зачет. Я вынуждена была уехать к родителям обратно в Архангельск. Пережила зиму и весну. Депрессивное время было. Мама заставила меня работать на такой работенке, от которой мне приходилось плакать. Я заходила в общественный туалет офиса и еле сдерживала слезы. Мне стоило невероятных усилий выходить из него и продолжать работу. Я была кем-то вроде торгового агента: ходила по офисам города и предлагала услугу рекламных объявлений в газете. Мне приходилось стоять перед дверьми чужих офисов и гадать, как же, черт возьми, начать разговор с незнакомыми людьми. Я выслушивала отказ за отказом, обливалась пОтом от стыда под снисходительными взглядами высокомерных секретарш… Один раз меня даже послали крепко на х…й. Это было непросто для моего самолюбия, но выбора особо не было. Надо было как-то отрабатывать свой позор в моем тесном семейном сообществе.
Вообще, этот период был хоть и непростым, но весьма полезным. Он мне многое дал для будущего. Я перестала бояться общения с людьми. Узнала, что в неадекватных реакциях людей тоже ничего страшного для меня нет. Я поняла, что снисходительность по отношению ко мне, чувство превосходства и даже чувство жалости, а также откровенные хамство и грубость,- это проблемы других, не меня. Это помогло мне расслабиться, на многое я стала смотреть с юмором. Я теперь не акцентировала внимание на своем «ущемленном» самолюбии, просто «гуляла» по офисам, знакомилась с людьми, мило болтала о том, о сем, об их проблемах и заботах, ненавязчиво раздавая им прайс-листы на услуги. Я стала использовать свое странное положение в наблюдении за людьми. Неожиданно это начало давать приятные результаты; я стала встречать меньше сопротивления от людей, и больше дружелюбия и открытости, а также желания со мной сотрудничать. У меня появились преданные клиенты, которые хотели работать только со мной и ни с кем больше. Я вспоминаю с теплотой то время, хотя возвращаться в те ситуации не хочу совсем))))))) Это не мое, точно.
Между тем вопрос о моем образовательном статусе оставался открытым. Для мамы и папы это было очень важно, значит, для меня тоже. Я не могла представить другого варианта своего развития. Пока я работала, я должна была параллельно готовиться к новому летнему поступлению. Родители делали ставки на иностранный вуз, так как у меня была неплохая база для изучения английского языка. Мама всегда мечтала о том, чтобы я стала переводчиком литературы. Я же, в свою очередь, после своего краха, не могла даже заикаться о дальнейшей карьере дизайнера. Да и что мне было предложить? В Новосибирске больше не было вузов с такой специальностью, а ехать в Москву и Питер не было денег. Дабы не дразнить родителей, я сказала, что буду готовиться к поступлению на переводчика или что-то в этом роде. Взяла какие-то книжки в городской библиотеке для вида и…..ни разу к ним не притронулась.
Дело в том, что, несмотря на свое крайне невыгодное и непонятное положение, я отчего-то была уверена, что я не буду поступать в вуз на переводчика. Я вообще не буду учиться на языках. Иной раз я даже пыталась визуализировать себе в голове будущую ситуацию с поступлением, и сталкивалась с тем, что видела пустоту. Картинки не было совсем. Блок. Это меня озадачивало, конечно, но никак не огорчало. Это была какая-то глубоко внутренняя уверенность, которую я не могла объяснить. Можно сказать, что я ЗНАЛА, что не будет развития ситуаций в этом направлении. С этим я была более-менее спокойна. Озадачивало больше то, что я НЕ ЗНАЛА, что будет взамен. Мысли обо всем этом были такие тяжелые, что я их все время отодвигала на потом. Моя стрессовая работа помогала мне не думать об этом вовсе. В общем, все эти мысли отодвинулись ровно до того момента, когда мы с мамой уже приехали в Новосиб поступать.
Настал день, когда мы собрались было идти узнавать про экзамены в иностранный вуз. Мама была уверена в моей подготовке, между тем только я знала, что у меня были все шансы провалить экзамены.
У меня за пазухой все же была заначка. Это была маленькая идея поступить в техникум легкой промышленности. Я уже не раз слышала, что это был неплохой профессиональный путь: сначала выучиться в шараге на отличного мастера и конструктора, а потом можно с этими умениями двигать прямо в Москву или в Питер.
Я помню, это был солнечный, жаркий день. Мы с мамой вышли из здания НТИ МГУДТ; мы только что забрали документы, в том числе и альбом с моими учебными эскизами. Стояли в раздумьях в самом центре города. Она уже готова была потащить меня на остановку, чтобы ехать в «иностранный» вуз, но я робко остановила ее, попросив меня выслушать. Я поделилась с ней своей идеей насчет техникума. Мол, давай сходим, посмотрим, какие экзамены надо сдавать; он же рядом, тут недалеко. Надо было видеть лицо мамы; она уж было решила, что этот творческий сорняк уже искоренили в дочери, а он, вона как, вылез в самый неподходящий момент. Я даже не помню, как мама согласилась все же пойти в техникум, но она явно была не рада всему этому.
Едва мы вошли в коридоры техникума, мне стало дурно. Пол был покрыт старым линолеумом, еще советских времен, с огромными проплешинами, в которых виднелись неровные деревянные половицы. Ремонт тут делали, видать, тоже в перестроечное время. Запах был затхлый, тесный, удручающий. Двери кабинетов были небрежно покрашены светлой краской. Краска ложилась прямо на кракелюры предыдущего слоя. Некоторые кусочки старой покраски, которые каким-то чудом не отвалились совсем, были как бы приклеены к поверхности за счет наложения верхнего липкого слоя. Один из кабинетов был открыт. Это был лекционный зал. Там стояли громоздкие парты, еще с наклонной плоскостью. Все они были густо исчерканы сине-фиолетовой пастой шариковой ручки: тут можно было прочитать все непристойности, на которые были способны скучающие на лекциях ПТУ -шницы, примитивные портреты одногруппниц, кусочки диалогов и переписок…
От всего этого пахло такой тоской, что мне хотелось бежать. Как только я увидела, куда я собираюсь ходить ближайшие три года, мне стало стыдно за себя и свой выбор. Я повернулась к маме, чтобы найти хоть какую-то поддержку. Мама стояла, поджав от брезгливости плечи. Она с некоторым омерзением оглядывала пыльные потолки, на которых по углам висела темная паутина. Потом она осторожно оглядела косяк, чтобы убедиться, достоин ли он того, чтобы прислониться к нему. А потом взглянула на меня; уголок ее рта полез чуть вверх, выдавая ужасную ехидину в мой адрес, между тем глаза ее были злые и напряженные. Она как будто говорила мне: «Ну-ну, вот значит, куда ты хочешь поступать….Что ж, не буду тебе мешать, дочечка…». Мне хотелось схватить ее за руку и потянуть к выходу, но вместо этого я отвернулась. Мы ожидали, что нас пригласят в приемную для выяснения условий поступления. Но нас все время «динамили», говорили, что «директор занят, подождите». Через час это все стало казаться издевательством, насмешкой. Мама начала уже нетерпеливо под нос мяукать ворчания, что выдавало в ней крайнюю степень недовольства. Открыто наорать на свою великовозрастную дочь она не могла, так как это было общественное место, да и стыдно уже было мозги вправлять непутевой девке. Я от греха подальше старалась не поворачиваться к ней, хотя спину жгло от ее желчного взгляда: «Нннну,….ты еще не передумала?».
Мне самой было все это крайне неприятно, и поступать сюда я точно уже расхотела. Но что-то во мне засело такое, что не давало мне возможности сдаться. Это было в первый раз в моей жизни. Я стояла и больше пыталась понять, что со мной происходит. Я понимала маму, понимала, что она права как никогда, я сама бы с охотой ушла прочь из этого места, но вместо этого я, на зло ей и себе, заставляла себя ждать. Внутренняя борьба перешла на новый уровень; мне важно было доказать, что мой выбор хоть и ошибочен, но вовсе не означает, что я отрекаюсь от своей идеи стать дизайнером одежды. Если я сдамся, то мама победоносно потащит меня как телку в этот ненавистный иностранный вуз, черт его дери… А этого нельзя было допустить! Хотя, разве это было хуже того, что мы увидели здесь?
На каком-то очередном мамином драматическом вздохе я не выдержала и сорвалась. Пошла к выходу. Мама крикнула мне в спину: «Куда ты?... Вернись!». «Я ухожу!» - ответила я, так и не повернувшись. Я знала, что если я послушаюсь, то мама уцепится в меня взглядом, и это разобьёт мое сердце совсем, я разревусь от своей никчемности, и все это сдобрится хорошей взбучкой за мое бессовестное поведение. Я слышала спиной, как она хочет выкрикнуть мне какие-то ругательства. Она еле сдерживала себя. Люди уже поглядывали на нас. Я же всю свою злость вложила в ускорение. Вот, я не повернусь! Можешь догонять меня, и только тогда можешь все мне высказать, а пока - я буду идти вперед, и не буду оглядываться! Если я сделаю это, я проиграю.
Так я ушла от мамы на значительное расстояние. В какой-то момент она поняла, что я не намерена поворачиваться и возвращаться, как бы гневно она не пыталась кричать мне вслед: «Вернись щаж-же!». Я останавливалась издалека посмотреть, где она, чтобы не терять ее из виду. Она в свою очередь все равно шла за мной, уже замедлив шаг, чуть остыв. В какой-то момент вы поравнялись. Она не стала мне ничего говорить, но я знала, что если дать ей волю, на меня обрушиться разрушительная волна. Надо было поскорее расстаться как-то. У меня в руках было мое портфолио с моими художественными работами. Я впихнула ей в руки этот альбом, сказав, что намерена ехать к подружкам в общагу отдыхать до вечера. Уж не знаю, как вообще я могла быть в тот момент такой наглой, и почему мать мне не дала за это по ушам; но, видимо, моя злость тоже была на пределе и перешла в браваду, которую сложно было пресечь подзатыльником.
Я неплохо провела время у подружек. Весь недавно пережитый адреналин вылился в веселье. Но пришло время возвращаться домой… Это было нелегко сделать; я знала, что меня дома ожидает тягостный разговор и нравоучения.
Мама открыла мне дверь. Она не сказала ни слова. И вообще не разговаривала. Может, так и лучше, подумала я. Помыла руки. Поела одна в кухне. Собралась было посмотреть телек… Но тут мама загробным голосом сообщила: «Иди сюда. Надо поговорить». «Ну вот, ща начнется…», - подумала я и поплелась на кухню для «серьезного» разговора.
Мама села передо мной, очень строго стала смотреть на меня сквозь огромные очки.
- Завтра ты будешь разговаривать с деканом академии.
Я не поняла. Какой декан? Какая академия?
- Архитектурно-художественная академия. Будешь разговаривать с деканом дизайнерского факультета.
Сказать, что я офигела, - не сказать ничего. Вот это поворот…
- Это та самая? На площади Ленина? - я все не верила в ее слова. Это было каким-то чудом, сном. Это было место, которое казалось мне творческим раем. Я и мечтать не могла о том, чтобы там учиться. А между тем, каждый раз проходя мимо здания академии, я испытывала тоскливую зависть ко всем этим разноцветным студентам-модникам, что тусовались у входа, заляпанные в краске, с огромными папками с рисунками, с этюдниками. Я не верила в такой поворот событий. Неужели на меня свалился шанс здесь учиться? Как? Почему?
Долгое время я стеснялась спрашивать у мамы, как ей удалось встретиться с деканом архитектурно-художественной академии, Юрием Михайловичем Косовым, и тем более договориться о личной встрече со мной. Он был в своем кругу фигурой легендарной; основал и возглавил первый в городе факультет, в котором были направления промышленного, графического, интерьерного дизайна и дизайна одежды. Имел характер далеко не простой, не всякий мог к нему просто так с улицы подойти . А мама - смогла, получается. Буквально с улицы. Это трудно было представить, поэтому я немного боялась услышать детали этой истории. Может, маме пришлось что-то заплатить за возможность встречи, или пришлось просить за меня? Таких ведь историй много, сейчас мало кто этого стесняется.
Что произошло за то время, пока я гуляла тогда с подружками?
Только со временем мама рассказала. Все оказалось очень просто. Настолько банально просто, что кажется, будто все случилось само собой, будто изначально все так и задумывалось. Не удивлюсь, если это была судьба.
После того, как я отправилась весело кутить к подружкам, мама, удрученная, растерянная, побрела вдоль проспекта, пока не дошла до архитектурно-художественной академии. На стенах висело объявление о наборе студентов, в нем же были перечислены все специальности, которые выпускает вуз. Был там и «дизайнер одежды». У мамы неожиданно созрел план. Так как у нее на руках было мое портфолио, она решила зайти в деканат и показать его самому декану. Цель у нее была на тот момент очень простая: получить добрый совет. Она просто хотела спросить опытного профессионала, действительно ли ее дочь обладает какими-то художественными задатками, или же это все блажь, и она только терроризирует всю семью своими бреднями о дизайне. Большего мама не хотела.
Маме повезло. Косов оказался на месте. Более того, ей разрешили к нему пройти. Как она потом рассказывала, встретил он ее не шибко радушно; еще бы, таких сумасшедших мамаш, ратующих за своих талантливых деточек, он встречал ежедневно. Она сразу обозначила цель своего визита, дабы не раздражать его просьбами; сказала, что ей нужен только совет и не более. Косов ворчливо согласился. Стал листать портфолио, и, видимо, неожиданно для себя самого, задержался на нем чуть больше, чем планировал. Мама рассказывала, что на каких-то рисунках он и вовсе «завис». Но он ничего не комментировал, только смотрел. Она спросила, каково его мнение. Ерунда ли это все? «Нет, я так не скажу…», - ответил он, но он также не сказал своей оценки. Попросил портфолио у мамы, дабы показать его преподавателю по дизайну одежды. Назначил следующую встречу с ней и со мной. Сказал, что обсудит возможность моего перевода на факультет. Вот и все.
Что ж, на следующий день мы пришли прямо в деканат. Этот день я тоже буду помнить. Меня уже слегка штормило от пафоса трехметровых потолков, от античных статуй в коридорах, от масштаба студенческой суеты, от всего этого движения. Тут была жизнь! Я уже не сомневалась в том, что хочу быть именно здесь. Но как это сделать?
Меня усадили прямо перед столом Косова. Он сам отсутствовал. Я нервничала, потому что не знала, кто войдет. Я пялилась на пустое кресло перед собой, отделенное от меня добротным кабинетным столом. Что это за человек? Как с ним разговаривать, и что я вообще могу ему сказать? Меня начало тошнить от беспокойства. Я перевела взгляд от пустого кресла на стены. На них были вывешены работы студентов, изумительные эскизы, изящно прочерченные проекты… Ясно было, что этот человек очень трепетно относился к этим работам, раз повесил их в своем кабинете. Они имели для него какую-то ценность, это было очевидно. Только я погрузилась в изучение деталей рисунка на одном из эскизов, как за моей спиной неожиданно проскочил поток воздуха, хлопнула с шумом дверь. Не успела я опомниться, как мимо меня буквально метнулась чья-то длинная высокая фигура. С феноменальной быстротой фигура втиснулась в пространство своего стола, - передо мной уже сидел худой длиннющий старикан с лысой продолговатой головой. Он расквасил свои худые коричневые ручищи по всему столу, сцепив пальцы в замок, выдвинул корпус своего тела максимально ко мне. На нем были огромные старомодные очки, и в них я видела маленькие и очень пронзительные глазки, стального цвета. Он как будто изучал меня. Я уже готова была вылететь от страха из его кабинета. Казалось, меня только что поймали за шпионаж и сейчас будут пытать.
Он по-прежнему ничего не говорил. Молча и бесцеремонно вглядывался в мое лицо. Чего он хочет?
- Нннну! - сказал он, - Чего?
И ждет. Не шевелиться, смотрит.
Я уже готова была что-то промямлить, как вдруг он гаркнул. Именно гаркнул. Строго так, громко.
- Хочешь учиться?
- ДА! - это «да» как-то очень бессовестно выскочило из моего нутра, хотя тут же, опять же внутри меня, кто-то обхватил себя за голову и застонал: «Что ты делаешь….ну, куда ты лезешь?....ну, какой учиться?... Ты же даже рисовать не умеешь толком….»
- Платно! - старикан даже не моргнул ни разу. Его слова звучали как угроза.
- Да! - снова вякнула я. А у самой еще холоднее стало внутри.
- С первого курса будешь СНОВА учиться! - снова угроза. Его глаза оставались такими же строгими, очень суровыми, как будто я ему успела сделать что-то нехорошее, и он меня сразу не взлюбил.
- Да! - в третий раз вырвалось.
И тут я заметила, как у старикана еле-еле дернулись уголки глаз. Все это время я удивлялась его строгому и беспощадному взгляду, он меня страшно пугал, и я все надеялась, что эта пытка закончится. В то же время я как будто чуяла, как он держит мой взгляд, мне важно было не сдрейфить и не опустить глаза. Ведь мне нечего было стыдиться, он САМ меня позвал! Это был странный поединок. После моего очередного «да!», старикан сделал паузу. Продолжал смотреть. Но морщинки у глаз сщурили его взгляд, и в нем стала проявляться невероятная теплота, доброта и мягкость. Ох, какой же это был огонек! Мне вдруг хотелось разреветься отчего-то. Я всем нутром уцепилась за это едва видимое изменение в его взгляде, с того момента я доверилась ему вся, без остатка.
- Будет трудно, - мягко, по-отечески, как будто жалея меня, произнес он.
- Знаю, - все так же выдерживая его взгляд, ответила я, хотя тогда я про себя страшно сердилась на себя. Ну, что ты знаешь-то? Ты даже рисовать не умеешь! Разоришь семью, и вылетешь с позором с первого же курса!
Косову, видимо, было забавно рассматривать такую странную диковину как я. Его узкие губы стали медленно растягиваться до самых ушей. Улыбка у него оказалась совершенно мальчишеской, даже передние зубы были какие-то детские…. Он не выдержал, хмыкнул, опустив голову в стол:
- Хххех! - чуть помедлил, что-то прикидывая в уме, потом опять поднял голову. Теперь он уже не мог притворяться, не мог играть в строгого декана. Он снова мягко сказал:
- Экзамены будешь сдавать. Как все. Сможешь?
- Ага, - хотя я понимала, что это вообще будет катастрофой, учитывая мои навыки.
- Ххххех!, - снова хрякнул Косов куда-то себе в стол. - Ладно, иди! Сдашь экзамен по живописи- будешь учиться на дизайнера.
Дальше я не помню. Вышла как в бреду. Маменька все прыгала на меня:
- Ну! Ну! Что сказал?
- Сказал, что экзамен буду сдавать.
Мама сама испугалась и тихо, почти шепотом спросила:
- А ты сможешь?...
- А куда деваться! - весело ответила я, а у самой волосы шевелились от страха. В последний раз я держала кисточку три года назад….
- Ма, - сказала я, - надо покупать учебник, как натюрморты рисовать. Да, и еще, надо на рынок зайти, купить фруктов и овощей.
- Зачем это?
- А что, по-твоему, на экзамене рисуют? Натюрморт! Вот и буду учиться огурцы рисовать…