Мушкетеры \ Рембо
Была у нас в классе девочка, с которой мы постоянно были на ножах: я тогда начинала болеть темой "Мушкетеры", а она болела темой "Гардемарины", тем более, что фильм только-только вышел на экраны. Шумиха вокруг него была огромная; поклонники "Мушкетеров" считали Боярского изменником, хохотали над его вечным кинематографическим конфликтом с Владимиром Балоном, и громко завывали в коридорах: "Алиоооошаааа"! А поклонники "Гардемаринов" усиленно убеждали всех, что "Россия еще сделает Францию", что "смотреть надо только патриотическое кино", что "Вот как у нас играют, а у вас играют дурно". Как будто бы оба фильма не были сняты здесь.
А я не спорила, хотя была в команде "Мушкетеров". Зато спорила Оля. Спасу от нее не было никакого.
Потом она переболела "Гардемаринами", и буквально через год начала называть все это "детским садом". Меня всегда восхищала способность людей, отказывающихся от своих былых привычек, называть новые привычки неким этапом развития. Зато старые привычки - это "Фу,фу,фу", старые друзья "Все еще не вышли из детсадовского возраста", зато "Я, птица такая гордая, стою на новом этапе развития".
Вот у нее новым этапом развития и стал Рембо. Не тот, что Артюр - великий французский поэт, а тот, что Сталлоне. Рембо она затюкала всю долину, округу, и иные места прилагающиеся. Почему-то говорила, что Рембо жив, скрывается в горах, и выслал ей свой постер. А я фильма не смотрела, не знаю, зачем ему там в горах скрываться, а главное - слать оттуда Оле постеры, но если шлет, значит так надо.
Правда, потом он мне надоел, Оля с постером - тоже, к тому же, как только я приходила к ней домой, ее собака начинала радостно насиловать мою ногу, а Оля меж тем молилась на груду мускулов, висевших над ее кроватью. "Святая Катерина, пошли мне дворянина" просто. Когда же я спросила, почему эта груда обмазана не то жиром, не то маслом, Оля пинком выставила собачку и поперла на меня с криком, что это не жир, а пот - Рембо трудится! Поэтому у него так морду перекосячило!
Кстати, позже оказалось, что Сталлоне действительно обмазали жиром, эффекту ради.
И вот на радостной нотке столкновения интересов (мои мушкетеры супротив ее груды мускулов и жира) мы и расстались.
Прошло, значит, много лет, и сегодня я рубанула сгоряча по пальцу. Палец не отлетел, крови не было, но зеленкой пришлось замазывать, а остатки зеленки некуда было девать, и я возьми да и проведи пальцем по морде, словно бы усы рисуя. Ну и так ходила весь день с усами, а вечером пришла мама, и сказала, что мне надо шнелле в магазин котам за едой, иначе опять придется кормить котов фантазиями и цветами, благо что их много.
Ну, я ноги в руки, шапку на уши, пакет в зубы, деньги в карман, и вперед, котам за едой. Прихожу, а от меня все шарахаются в магазине. Долго я гадала, ничего не нагадала, пошла в кошачий отдел. Ну а там - Ольга.
Увидела меня, стало быть, Ольга, да призадумалась. А потом задумчиво так говорит:
- А ты не изменилась.
Я почесала репу, и подумала, что она-то - да, но говорить не стала. Спрашиваю только, как это "не изменилась".
- А вот так, - Ольга покопалась в сумочке, извлекла на свет Божий зеркальце, и показала мне.
Из зеркала на меня смотрело перекошенное лицо с растрепанными волосами и яркими такими, зелеными, залихватскими усами. Все как и прежде, когда на спектакле мы не знали, как нарисовать усы, и я придумала идею: нарисовать их зеленкой.
Постояли, посмеялись, а потом мне вдруг вспомнилась громада мускулов, висевшая у Ольги над кроватью, и обильно смазанная жиром.
- А ты тоже не изменилась! - нашлась я радостно (люблю радостно находиться).
И показала Оле ее покупку. В руках она держала только одну вещь, и это была бутылка оливкового масла.
А я не спорила, хотя была в команде "Мушкетеров". Зато спорила Оля. Спасу от нее не было никакого.
Потом она переболела "Гардемаринами", и буквально через год начала называть все это "детским садом". Меня всегда восхищала способность людей, отказывающихся от своих былых привычек, называть новые привычки неким этапом развития. Зато старые привычки - это "Фу,фу,фу", старые друзья "Все еще не вышли из детсадовского возраста", зато "Я, птица такая гордая, стою на новом этапе развития".
Вот у нее новым этапом развития и стал Рембо. Не тот, что Артюр - великий французский поэт, а тот, что Сталлоне. Рембо она затюкала всю долину, округу, и иные места прилагающиеся. Почему-то говорила, что Рембо жив, скрывается в горах, и выслал ей свой постер. А я фильма не смотрела, не знаю, зачем ему там в горах скрываться, а главное - слать оттуда Оле постеры, но если шлет, значит так надо.
Правда, потом он мне надоел, Оля с постером - тоже, к тому же, как только я приходила к ней домой, ее собака начинала радостно насиловать мою ногу, а Оля меж тем молилась на груду мускулов, висевших над ее кроватью. "Святая Катерина, пошли мне дворянина" просто. Когда же я спросила, почему эта груда обмазана не то жиром, не то маслом, Оля пинком выставила собачку и поперла на меня с криком, что это не жир, а пот - Рембо трудится! Поэтому у него так морду перекосячило!
Кстати, позже оказалось, что Сталлоне действительно обмазали жиром, эффекту ради.
И вот на радостной нотке столкновения интересов (мои мушкетеры супротив ее груды мускулов и жира) мы и расстались.
Прошло, значит, много лет, и сегодня я рубанула сгоряча по пальцу. Палец не отлетел, крови не было, но зеленкой пришлось замазывать, а остатки зеленки некуда было девать, и я возьми да и проведи пальцем по морде, словно бы усы рисуя. Ну и так ходила весь день с усами, а вечером пришла мама, и сказала, что мне надо шнелле в магазин котам за едой, иначе опять придется кормить котов фантазиями и цветами, благо что их много.
Ну, я ноги в руки, шапку на уши, пакет в зубы, деньги в карман, и вперед, котам за едой. Прихожу, а от меня все шарахаются в магазине. Долго я гадала, ничего не нагадала, пошла в кошачий отдел. Ну а там - Ольга.
Увидела меня, стало быть, Ольга, да призадумалась. А потом задумчиво так говорит:
- А ты не изменилась.
Я почесала репу, и подумала, что она-то - да, но говорить не стала. Спрашиваю только, как это "не изменилась".
- А вот так, - Ольга покопалась в сумочке, извлекла на свет Божий зеркальце, и показала мне.
Из зеркала на меня смотрело перекошенное лицо с растрепанными волосами и яркими такими, зелеными, залихватскими усами. Все как и прежде, когда на спектакле мы не знали, как нарисовать усы, и я придумала идею: нарисовать их зеленкой.
Постояли, посмеялись, а потом мне вдруг вспомнилась громада мускулов, висевшая у Ольги над кроватью, и обильно смазанная жиром.
- А ты тоже не изменилась! - нашлась я радостно (люблю радостно находиться).
И показала Оле ее покупку. В руках она держала только одну вещь, и это была бутылка оливкового масла.