Испанец
Летом 1987 г. занесла меня нелегкая в село Бронницу, что в получасе езды выше Новгорода по Ильменю. На шабашку, как говорили в советское время. У на сложилась тогда бригада шабашников делавшая всякие строительные дела: от заливки фундаментов, до укладки кровли. Наш СПЭ-38 (строительный поезд элеваторный) базировался в Калинине (нынешней Твери). Бригадир ладил и делился с начальством, а потому под прикрытием этой конторы мы время от времени курсировали по всему северному Нечерноземью. Выполняли всякие левые заказы местных колхозов и предприятий. В этой самой Броннице или рядом с ней был такой колхоз «Урожай», где мы и ремонтировали крыши коровников и зерносклада.
На подхвате у нас (подай-принеси) работали местные. И был средь них такой мужик Федя лет 45-ти. По кликухе Испанец. Причем, обращаясь к нему, местные вкладывали какой-то злобный оттенок. «Грёбаный испанец!», «У, Испанец проклятый!». Как-то я поинтересовался, почему у него такое оригинальное погоняло. Мне и сообщили - он произошел на белый свет в войну от испанского солдата. Тут же я вспомнил, ведь, действительно, в этих местах на стороне Германии воевала испанская «Голубая дивизия». Cостоявшая из испанских добровольцев. Потом дома я нашел сведения, что таких «испанцев» в Новгородской области было пруд пруди. После прихода советских войск «Смерш» начал было отправлять их матерей, как пособниц фашистских оккупантов в Воркуту, а самих «испанцев» в детдома. Но вскоре бросил это занятие, а то пришлось бы арестовать практически всех молодых и не очень женщин, проживавших в местах стоянок Голубой дивизии. (Дивизия -то оказалась отнюдь не голубой!). Кто ж тогда в колхозах бы работал?
А вспомнил я сейчас о Феде-испанце, читая мемуары Бориса Филиппова, интересного писателя русского зарубежья, сотрудника «Голоса Америки», а в войну тоже сотрудника новгородского гестапо. Вот извлечение из его воспоминаний:
«В жарко натопленной горнице сидел за столом испанский поручик. Он был полураздет, перед ним стояло несколько бутылок коньяка и водки, сковорода с недоеденной рыбой и крупно нарезанный лук. Чудесный домашний свежий ржаной хлеб и овсяный кисель, почти нетронутый, придавали пиршеству местный колорит. Вся семья хозяина дома - и сам хозяин с женой, и молоденькие дочери его, и старуха бабка - с раскрасневшимися лицами и мутными глазами сидели за столом. Хозяйский сынишка, парень лет четырнадцати, что есть силы терзал гармонь, а денщик-испанец подыгрывал ему не в тон на гитаре и выл что-то дикое и нечленораздельное. Я предъявил офицеру свой пропуск и свои документы. Он пьяно взглянул на меня и на возницу и сунул нам в руки объемистые кружки с коньяком:
- Пейте! Пейте, вам говорят! - на документы он и не взглянул.
- Они ничего, испанцы-то, щедрые. Все солдаты ихние на девках наших попереженились. По-православному. И в церкву нашу ходют. А девкам в подарок и коров, и свиней подарили. С соседних деревень грабанули. Хороший народ, подходящий, - объяснил мне заплетающимся языком хозяин дома, помощник волостного старосты».
На подхвате у нас (подай-принеси) работали местные. И был средь них такой мужик Федя лет 45-ти. По кликухе Испанец. Причем, обращаясь к нему, местные вкладывали какой-то злобный оттенок. «Грёбаный испанец!», «У, Испанец проклятый!». Как-то я поинтересовался, почему у него такое оригинальное погоняло. Мне и сообщили - он произошел на белый свет в войну от испанского солдата. Тут же я вспомнил, ведь, действительно, в этих местах на стороне Германии воевала испанская «Голубая дивизия». Cостоявшая из испанских добровольцев. Потом дома я нашел сведения, что таких «испанцев» в Новгородской области было пруд пруди. После прихода советских войск «Смерш» начал было отправлять их матерей, как пособниц фашистских оккупантов в Воркуту, а самих «испанцев» в детдома. Но вскоре бросил это занятие, а то пришлось бы арестовать практически всех молодых и не очень женщин, проживавших в местах стоянок Голубой дивизии. (Дивизия -то оказалась отнюдь не голубой!). Кто ж тогда в колхозах бы работал?
А вспомнил я сейчас о Феде-испанце, читая мемуары Бориса Филиппова, интересного писателя русского зарубежья, сотрудника «Голоса Америки», а в войну тоже сотрудника новгородского гестапо. Вот извлечение из его воспоминаний:
«В жарко натопленной горнице сидел за столом испанский поручик. Он был полураздет, перед ним стояло несколько бутылок коньяка и водки, сковорода с недоеденной рыбой и крупно нарезанный лук. Чудесный домашний свежий ржаной хлеб и овсяный кисель, почти нетронутый, придавали пиршеству местный колорит. Вся семья хозяина дома - и сам хозяин с женой, и молоденькие дочери его, и старуха бабка - с раскрасневшимися лицами и мутными глазами сидели за столом. Хозяйский сынишка, парень лет четырнадцати, что есть силы терзал гармонь, а денщик-испанец подыгрывал ему не в тон на гитаре и выл что-то дикое и нечленораздельное. Я предъявил офицеру свой пропуск и свои документы. Он пьяно взглянул на меня и на возницу и сунул нам в руки объемистые кружки с коньяком:
- Пейте! Пейте, вам говорят! - на документы он и не взглянул.
- Они ничего, испанцы-то, щедрые. Все солдаты ихние на девках наших попереженились. По-православному. И в церкву нашу ходют. А девкам в подарок и коров, и свиней подарили. С соседних деревень грабанули. Хороший народ, подходящий, - объяснил мне заплетающимся языком хозяин дома, помощник волостного старосты».