Машенька
Ей было 19 лет. Мне 21. Терская казачка, высокая, не тощая, с прекрасной талией, но без болезненной худобы. И было понимание и уверенность в том, что она еще девственница. В тот день я увидел ее обнаженной. Сейчас я понимаю, что это было тело почти ребенка, только начавшей созревать девушки. Тогда, с разницей в 2 года, мысли были иными. Тело Маши не было телом средней изнеженной студентки ВГИКа или «музыкалки» Гнесиных, и мне было с чем сравнивать. Упругая загорелая кожа с множеством мелких шрамчиков на ногах в области коленей, как у мальчишек. Стертая кожа на костяшках кулаков. Грудь была примерно второго размера. Яркоалые бусинки сосков смотрели почти под 45 градусов вверх. Округлые и, в отличие от остального,
почти не тронутые солнцем ягодицы. Да, пока я видел только это, подглядывая сквозь узкую щель в душевой. Щель эта образовалась после не совсем аккуратной установки нового смесителя. Рядом со мной, тяжело дыша и поминутно сглатывая слюну, смотрел, не отрывая жадный взгляд от Машеньки, Гриша Сухов. Это был взгляд царского крепостного крестьянина, которому показали телевизор. Сам Гриша был здоровым сильным парнем, выросшим в глухой сибирской деревне и крайне толковым офицером разведроты. У него и у меня были погоны старшего лейтенанта. Но Гриша обладал тем, что трудно получить по выслуге лет или приказом главкома, - у него был настоящий боевой опыт, усиленный крестьянской сноровкой. Он успел получить боевое крещение на границе горного Дагестана и Чечни, а затем провел несколько крепких боев в городах. И если у него на груди не было медали «За отвагу» или ордена «Мужества», то только потому, что наградные листы еще не пришли в столичный наградной отдел. Города сдались на нашу милость совсем недавно и, хоть бои в том же Аргуне и шли почти каждую ночь, это были уже бои разбитых, потерявших уверенность и надежду бандгрупп.
- Дыши тише, - прошептал я ему на ухо, - спалишь нас, потом скандал на всю группировку.
Он только закивал в ответ и снова диким взглядом вернулся к Машиному телу. В этот момент она распустила свою длиннющую косу. Волосы сначала скрыли к нашей досаде почти все ниже пояса. Потом она их скрутила в канат и стала выжимать. Распевая какую-то песенку, Маша повернулась к нам передом, и Гриша побелел. Я мельком посмотрел на него и не узнал. Его глаза расширились на поллица, дыхание стало частым, как у коня, который вот-вот рухнет от усталости на землю.
- Ты видел ее… - произносил он то и дело, когда мы вышли из здания, примыкавшего к душевой.
- Да, - коротко кидал я. - Бывало и лучше…
- Лучше??? - он обнимал своими огромными ладонями воздух и захлебывался своими словами. - Лучше? Она богиня!!!
Маша была прапорщиком на должности начвещ отдельного батальона. Говорили, что ее родной дядя - сам комбриг, уважаемый и внушающий страх генерал Зубарев.
Я был прикомандированным офицером, и мне оставалось четыре дня до отправки в Москву. Гриша увидит большую землю только через три месяца.
- Да ладно, богиня. Давай ее сегодня в палатку пригласим? Вино достану.
- Где?
- Эх ты, разведка. Места надо знать. Только бойцу заранее дай задачу дров наколоть.
Вечером я принес 4 бутылки полусладкого. Бойцы накололи дров на месяц вперед. Буржуйка пускала в черную ночь клубы дыма. Как только проверили посты и «отбой» личного состава, пришла и Машенька. Она была одета в полевую форму, но верхние пуговки были не по уставу расстегнуты, открывая нам переход от тонкой длинной шеи к началу девичьей груди, на которой блестели крестик и иконка.
- Я только домашнее вино пробовала, - улыбнулась она, - я не сильно опьянею?
Вопрос своей наивностью заставил меня рассмеяться.
- Чуть что, есть ведро холодной воды, - ляпнул Григорий. - Отрезвим.
- За скорое и победное окончание этой войны, - поднял я тост.
Григорий организовал сырную тарелку из своих запасов (разведке выделялся сыр доппайком). Вино развязало языки и открыло души. С высокопарных разговоров о войне, командовании, политики и тактике мы перешли на воспоминания о большой земле.
- А я тутовник люблю, - рассказывала Маша, - но от него потом вещи не отстираешь. Как была возможность, чтобы никто не видел, я голой забиралась на дерево и пока не наемся - не слазила.
- Что за тутовник? - спросил Гриша.
- Ну, шелковица, дерево такое…
- Не знаю такого… а как оно выглядит?
- Да у них в краю вечнозеленых помидоров только кедр и растет, - пошутил я.
- Ты умный такой? - взвился Григорий. - Иди умничай в свою Москву.
Каждому из нас хотелось выглядеть перед Машей лучшим и самыми достойным. Поэтому после такого оборота вечер был безнадежно испорчен. У меня было окровавлено и сломано неслышащее после удара ухо, шатался зуб, грозясь окончательно выпасть. У Григория была разбита губа. Это все, что я успел перед страшным его ударом…
- Какие вы дураки, господа офицеры, - перешагивая наши сцепившиеся тела, сказала Маши и ушла.
На столе остались нетронутые три бутылки вина и девственная сырная тарелка.
Зато утром в колонне, идущей в Урус-Мартан, Маша села на мой БТР. Григорий ехал позади и бросал на нас полные ненависти взгляды. Ехали в ночь и на броне.
- А скажи, в Москве правда любую знаменитость на улице можно встретить? - глядя на рождающееся солнце, спросила Маша, подсаживаясь совсем близко ко мне.
- Ну, про любую не скажу. Но вот Земфиру в кафе Маяк видел. И Бориса Гребенщикова, Юру Шевчука на Арбате встречал.
- А Пелагею видел?
- Да, - соврал я.
- Скажи, она красивая?
- Ты красивее...
Щеки Маши порозовели. Рассвет вошел в свою силу и, несмотря на тучи, багрово-красным осветил небо над колонной. Я прислонился спиной к башне и свысока оглядел поверженного Григория. На его лице играли желваками скулы.
- Мне вот, знаешь, какая ее песня нравится? "Когда мы были на войне"! - и Маша тонким голосом начала напевать ее. Рев двигателя делал почти не слышной ее песню, но тональность и нежное, почти детское ее мурлыкание вызывали самые хорошие имеющиеся на тот момент в наличии чувства.
«Та-тада-тада-тада та», - доносилось до моего уха.
Она держалась двумя руками за ствол КПВТ, а я, полулежа, оперевшись на башню, смотрел на нее, играясь с предохранителем своего АК-74, то снимая его, то включая.
- Надо ей предложение в Урус-Мартане сделать, - вдруг решил я. - А чего бобылем ходить. Женюсь. Красивая, не глупая. Дядя ей со мной разрешит, думаю, уехать. Вот да - дядя… Зубарев. Она же племянница генерала. А кто я? Все мое имущество - прикроватная тумбочка и раскладушка в общежитии на Сыромятниках. Что я ей могу дать? Наверняка она привыкла к большему, чем зарплата старлея… Но… будь что будет. Я ей все честно скажу. Согласится - буду думать, как добыть нам угол и крышу… Нет - так нет!
Решил твердо, как семилетние дети решают о дружбе или любви на всю жизнь. Я зажмурил глаза и приоткрыл, чтобы смотреть на нее сквозь ресницы, которые скрывали мой совсем нескромный взгляд.
«Та-та-та-тата- татата», - звенело с ее стороны и я проклял Гришин пудовый кулак, ухо совсем не слышало.
Солнце поднималось за ее спиной, я, делая вид, что засыпаю, скользил взглядом по ее обнаженной манящей высокой шее и в своих мечтах будто отстранился от мира. Воображение рисовало самые нескромные варианты продолжения нашего с ней знакомства. Оформление воображаемых сцен почему-то было в духе какой-то городецкой росписи, нетленной хохломы. Большие капли и листья обрамляли нашу жизнь. Она всегда улыбалась мне - и на кухне, и в постели…
- Та-та-тататататата…
Мечтая, я заметил, как один маленький лучик солнца вырвался от светила и городецко-хохломской каплей, словно маленькая быстрая птичка, сел Маше на затылок. Она еще больше распахнула свои голубые огромные глаза, губы замерли на очередной ноте, и вдруг изо рта вылетела жар-птица, которая тут же распалась на тысячи лис, наподобие каких рисует Ден Парфенов. Лицо стало размываться. Я попытался ладонью дотронуться до ее щеки, но тут что-то ударило меня в бок, и земля с нарождающимся солнцем закрутились вокруг.
- Чертов Гриша, - подумал я, - ухо совсем ничего не слышит.
Гриша смотрел на дорогу в пяти-шести метрах от меня, сидя у дороги. Вид у него был весьма странный. И вдруг меня шарахнуло - вернулись звуки и скорость происходящего. В одну секунду.
- У него нет ног, - сказал мне, проанализировав сигнал от глаз, мозг. - Он в шоке.
Подорванная на фугасах техника горела, кипел бой. Волоча за ремень автомат я переполз в яму у обочины. Рядом увидел голову Маши. Растрепанные волосы лежали в грязи. Ниже стеклянных распахнутых глаз и носа у нее ничего уже не было.
***
Пока я ехал к продюсеру - все вспоминал, почему этот рассвет вызывает у меня такую тоску. И осознание пришло. 15 лет назад мне был 21 год.
- Ты говорил, что за диалоги сегодня заплатишь, - сказал я.
- Да-да, - Яков Тойц, тучный продюсер сериалов, которому приходилось прописывать диалоги для его сценариев, закивал и полез в сейф, достал конверт и протянул мне - Конечно. Ты всегда в срок и вовремя сдаешь, спасибо. А есть чего для сериалов? Про войну?
- Ну, книга моя первая «Контрразведчик» http://writerkozlovdenis.ru/ про войну в Чечне.
- Бог с тобой, - всплеснул он пухлыми ручками. - Это не в тренде! Если я такое понесу, меня за психа примут. Ты прости, я знаю, что ты там был.
- Был… - видимо я сильно побелел, и Яков продолжил пояснять и так ясное.
- Ну, все наверху пытаются забыть войну. Она в прошлом и никому о ней напоминать не хочется. Сам понимаешь, политика на самом верху. Мне-то что, мне твоя книга очень даже понравилась. Но лучше о великой отечественной напиши или вот о войне на Украине.
- Конечно, Яков, - криво улыбнулся я.
Домой ехал с непонятными мыслями. Вспомнил могилку Маши. Она оказалась не племянницей генерала.
- Красивая очень, потому и думали, что такая красота под чей-то опекой и не ниже, чем генерала, - рассказал старший похоронной процессией психолог полка майор Говрилов Андрей. - А так сирота она. Мать в прошлом году похоронила. И чтоб сестру прокормить младшую - по контракту к нам пошла.
Обезноженный Гриша поселился рядом с Буденовском. Посадил Тутовник у дома. Пару раз к нему в командировках находясь, заезжал. Пили чай и молчали.
Думая об этом, я зашел домой, открыл шкаф с алкоголем.
- Вам после инфаркта пить совсем нельзя, - вспомнил слова хирурга, вставлявшего в сердце стент. - Как минимум до нового года. Иначе умрете.
- Спасибо доктор, - прошептал я, глядя на вентилятор, гоняющий по комнате горячий воздух и налил двести полных грамм "Журавлей". - Забыть, говорите, не в тренде война в Чечне…
Стакан разлетелся о стену. "Контрразведчик" написал, напишу "Машу" еще. Напишу. Пусть кто-то да помнит о нас.
Та-та-та-та-та, та-тата, - запел вентилятор тонким голосом Маши.
- А как все-таки выпить хочется, - промелькнуло в голове. - Продержусь до Нового года. Надо продержаться.
