Москва
Чтобы рассказать о городе, где довелось побывать, важно не спешить. Нужно дать время своим воспоминаниям и ощущениям, дать им очиститься от ненужных деталей. Через несколько недель все заурядное, раздражающее, отвлекающее от главного осядет на дно тонким белым слоем и оставит над собой сверкающую, прозрачную субстанцию, в которой то и дело начнут вспыхивать образы мест и событий, ради которых и затевается любое, достойное рассказа, путешествие. Итак, Москва.
Часть первая. Книжная лавка.
Мартовский полдень, сверкучее стеклышко, которое солнце покатало на языке и выплюнуло обратно на Землю. Книжный магазин на Тверской. Если вовремя обнаружить в неприметном закутке основного помещения лестницу и спуститься ниже, есть шанс попасть в поломанную музыкальную шкатулку, и в ту же секнду забыть за ненадобностью, что из нее есть выход. Музыка здесь больше не живет, тоненькие балерины из слоновой кости не кружат на импровизированном глянцевом пьедестале, зато темнота, и запах лакированного дерева дурманят и опускают все глубже по пружине подтаявшего сознания, пока не просочишься прямиком в сердцевину двойного дна.
И вот, время, сгорающее, как бикфордов шнур, вдруг оплавляется и гаснет у самого порога бомбы, не давая ей взорваться и разнести к чертям хрупкий остов твоей последней связи с реальностью - стой и прислушивайся прямо здесь, это подарок твоему воображению от самой без_дны.
«Букинистический отдел», «Антиквариат» - вывески, способные вызвать трепет и жадное покалывание в пальцах у любого, хотя бы слегка «тронутого» читателя, заклинателя букв, или просто любителя старины. Высокие книжные стеллажи, до самого потолка, нагромождение полок, вращающихся стендов, разнокалиберных стопок, вырастающих прямо с пола, и грубо сколоченных деревянных ящиков, в чреве которых литературные сокровища толкаются потертыми корешками с графоманскими недоразумениями. В это бумажное чистилище попадают те, кто успел прожить хотя бы одну одомашненную жизнь, но особенно ценятся побывавшие в множестве инкарнаций, знакомые с тысячей рук, листавших, ласкавших ложбинку меж распахнутых страниц, ронявших неосторожно капли чая, оставивших неразборчивые пометки на полях. Купив такую книгу ты покупаешь историю всех своих предшественников, образцы их ДНК, их слезы, их сны, восторги и разочарования. Соблазнительно, не правда ли? Приобретение, которое в полной мере дает прочувствовать многомерность слова «обладать».
Стекаются первые «сдатчики», просматривают списки, прикидывают, что может уйти за хорошую цену. Да, своя цена есть даже у бесценных сокровищ.
Высокий мужчина лет сорока, серое пальто до колен, джинсы, сумка через плечо. Успеваю разглядеть особую скульптурность лица, немного усталые глаза.
-Да,да..сохранность превосходная. Нет вырванных листов, четыреста страниц полноценного текста.
-Это редкость, чтоб без дефектов..мы десять лет назад продали последний такой экземпляр, ушел за тридцать две тысячи.
-Хорошо..тридцать две хорошо. Ну так вот, 1928 год, твердый переплет..я принесу.
-А переплет не испорчен?
-Нет, что вы. Все в полном порядке. Я принесу.
-Оставьте ваш номер, вот здесь, прямо на списке.
Пишет торопливо, низко склонившись над листом.
Поднимает глаза:
-Я принесу. Все в полном порядке. Я принесу..
Шелест бумаги, стук по тяжелой столешнице. Эпизод схлопывается, как на старом телевизионном экране, если выдернуть вилку.
Двое пожилых, а скорее даже старых, сутулых, в твидовых кепках с засаленными краями, морщинки у глаз, сползающие прямо к уголкам эмоциональных, но неуклюжих губ. Первый вскакивает на стремянку и выхватывает с полки пожеванный том.
-А я тебе говорю, Барто, дааа..вот смотри, вот тут, отогни последнюю страницу! Отогни!
Тычет желтым, расслоившимся ногтем в едва заметную печать на форзаце.
-Ну и что? Что ж с того? Это не тооо..а вот это..это не это! Эээ!
-Вот же дубина! Я ему тут! Да смотри, дубина!
-Эээ..нет! Вот помнишь, тогда..а тут не это!
Стою, привалившись к стеллажу, прикидываюсь, что увлечена какой-то находкой. Краем глаза наблюдаю, как эти двое уверенно объясняются на своем языке вздохов и междометий. Никакого смысла не уловить, а они слышат, вглядываются друг в друга, продираются через эти бессмысленные звуки, через морщинистую кожу, через старость и слабость, через пыль прожитых жизней. Понимают!
Молодая женщина с дочкой у кассы:
-Да, две тясячи восемьсот. Вы запишите, я зайду!
-Пожалуста, завтра до десяти.
-Конечно! И вот это отложите, это для мамы. Пойдем, Алиса!
Ну разумеется, как это зазеркалье могло обойтись без Алисы...
Стряхиваю чужие разговоры, плечи, пальцы, запахи. Решаю на этот раз забрать с собой воспоминание и ожидание - главную статью продаж душных букинистических лабиринтов.
Двадцать лет назад, Баку, Пассаж. Обычная серая зима, невыразительная как мутная ваза в серванте. Мама задает один и тот же вопрос, наверное, десятому торговцу: «Золотой осел», Апулей. Любое издание. Может найдется?
Очередное отрицательное покачивание головой. Идем домой, и она рассказывает, как дала кому-то почитать эту книгу, еще до моего рождения. Не вернули. Обычная, в общем, история. Просто хотела, чтобы у меня была возможность прочитать.
Держу в руках, 1956 год, год ее рождения. Иллюстрации Дехтерева, Гослитиздат.
Теперь прочитаю. Золотой осел прошел необходимый ему круг и вернулся. Как и все в нашей жизни, достойное возвращения, приходит назад.
Продолжение, наверное, следует)