Арабеск
Из меня не вытравить этот балетный зал в Доме Офицеров, высокий потолок, метров пять, или выше, плессированные белые гардины на высоком окне, скользкий паркет "елочкой". Наши ноги,ноги, ноги, ступни, коленки, вогнутые, или костлявые и торчащие, как у меня, наши руки с подобранными кистями и средним пальцем, опущенным между указательным и безымянным; наши маленькие юбочки и белые колготки, туго собранные волосы, старательно держать спину, втягивать живот под ребра (если бы было возможно - втянуть и ребра), единственный мальчик в черном трико с длинноватой прической и некрасивым лицом..я придумала ему имя Урчин (как у "русала" из Ариэль), а как его звали на самом деле, не пыталась даже запомнить.
Аккомпаниаторши, которых было три, но я помню только одну: среднего роста, с волосами, взбитыми в русую пену, юбка до щиколоток, аккуратная блузка и безумно грустные глаза. Она садилась за фортепиано в углу, медленно расправляла ноты, а я думала о том, почему ей всегда грустно, смотрела, как пальцы ее бегали по клавишам, то есть даже не бегали, а порхали над ними, надламливая в нужных местах, как палочки белой, сахарной пастилы.
Нина Григорьевна, ее голос мягкий, но ударами, ее стать пожилой балерины, сухие длиннопалые руки и черненькие туфли с тонкой перемычкой на подъеме.
Запах пыли и натертого паркета. Девочка у станка впереди меня, у которой из выреза купальника видно родимое пятно на всю спину. Позже я подробнее рассмотрю его в раздевалке у тяжелой черной кулисы, а несколькими годами позднее, встречу снова, только уже в раздевалке гимнастического зала. И узнаю, наконец, ее имя, Улдуз.
А потом, стоя у высокой деревянной двери, выкрашенной в белый, я буду прижиматься к бабушкиному бедру, и пить сладковатую теплую воду из кружки после репетиции, а Нина Григорьевна подойдет и скажет нам, что у меня талант, что хорошая выворотность и чувство музыки, что из меня выйдет неплохая балерина, если поступить в Хореографическое училище. Только вот рост..вероятно, девочка будет очень высокой..могут возникнуть сложности. Я буду кусать ногти на тощеньких пальцах и думать: хоть бы училище, хоть бы училище, хоть бы совсем больше не вырасти! И уйду мечтать на скамейку к черной кулисе, прямо туда, где зияет прожженая дырка размером с хоккейную шайбу.
А потом, я, конечно вырасту, и буду выше всех на гимнастике, буду мучиться со своими длинными неудобными ногами и руками, перестану есть и заработаю гастрит. Я буду брать уроки хореографии в том самом училище, после того, как небольшой, и совсем не такой светлый, как предыдущий, зал покинет толпа танцовщиков и балерин, оставив после себя громыхание прыжков и удары пуантов по разбитому полу, запах пота и пару вещей, забытых на станке. Я буду стоять прямая и тонкая, смотреть иногда в зеркало, проверяя положение рук и ног. Там не будет аккомпаниаторши с печальными глазами, да и вообще никакой не будет. Майра Эдуардовна понаставит на моих куриных ножках синяков от своих металлических пальцев и ее острые, шершавые глаза проделают дырку в моей голове, размером с ту самую хоккейную шайбу. Каждый раз, когда я буду оставаться в зале одна после полуторочасовой перемены позиций и прыжков со сложными балетными названиями, я стану вспоминать плессированную гардину, узловатые, но красивые пальцы Нины Григорьевны, и шаг - Полонез, которым завершалась каждая репетиция. Я расправлю плечи, отведу руки на 45 градусов, и направлюсь сквозь зал, в котором к тому времени станет совсем темно, проигрывая в голове ля минор Огинского, и выставляя вперед свои неудобные ноги с хорошей выворотностью. Раз два три - раз два три раз - раз два три (в ускоренном темпе)...
Я никогда не стану балериной, но даже сегодня без труда воспроизведу партию "Умирающего лебедя" Сенсанса.
"Могут возникнуть сложности" - мягко произнесет Нина Григорьевна в моей голове. "Могут" - подумаю я, и закурю.
Аккомпаниаторши, которых было три, но я помню только одну: среднего роста, с волосами, взбитыми в русую пену, юбка до щиколоток, аккуратная блузка и безумно грустные глаза. Она садилась за фортепиано в углу, медленно расправляла ноты, а я думала о том, почему ей всегда грустно, смотрела, как пальцы ее бегали по клавишам, то есть даже не бегали, а порхали над ними, надламливая в нужных местах, как палочки белой, сахарной пастилы.
Нина Григорьевна, ее голос мягкий, но ударами, ее стать пожилой балерины, сухие длиннопалые руки и черненькие туфли с тонкой перемычкой на подъеме.
Запах пыли и натертого паркета. Девочка у станка впереди меня, у которой из выреза купальника видно родимое пятно на всю спину. Позже я подробнее рассмотрю его в раздевалке у тяжелой черной кулисы, а несколькими годами позднее, встречу снова, только уже в раздевалке гимнастического зала. И узнаю, наконец, ее имя, Улдуз.
А потом, стоя у высокой деревянной двери, выкрашенной в белый, я буду прижиматься к бабушкиному бедру, и пить сладковатую теплую воду из кружки после репетиции, а Нина Григорьевна подойдет и скажет нам, что у меня талант, что хорошая выворотность и чувство музыки, что из меня выйдет неплохая балерина, если поступить в Хореографическое училище. Только вот рост..вероятно, девочка будет очень высокой..могут возникнуть сложности. Я буду кусать ногти на тощеньких пальцах и думать: хоть бы училище, хоть бы училище, хоть бы совсем больше не вырасти! И уйду мечтать на скамейку к черной кулисе, прямо туда, где зияет прожженая дырка размером с хоккейную шайбу.
А потом, я, конечно вырасту, и буду выше всех на гимнастике, буду мучиться со своими длинными неудобными ногами и руками, перестану есть и заработаю гастрит. Я буду брать уроки хореографии в том самом училище, после того, как небольшой, и совсем не такой светлый, как предыдущий, зал покинет толпа танцовщиков и балерин, оставив после себя громыхание прыжков и удары пуантов по разбитому полу, запах пота и пару вещей, забытых на станке. Я буду стоять прямая и тонкая, смотреть иногда в зеркало, проверяя положение рук и ног. Там не будет аккомпаниаторши с печальными глазами, да и вообще никакой не будет. Майра Эдуардовна понаставит на моих куриных ножках синяков от своих металлических пальцев и ее острые, шершавые глаза проделают дырку в моей голове, размером с ту самую хоккейную шайбу. Каждый раз, когда я буду оставаться в зале одна после полуторочасовой перемены позиций и прыжков со сложными балетными названиями, я стану вспоминать плессированную гардину, узловатые, но красивые пальцы Нины Григорьевны, и шаг - Полонез, которым завершалась каждая репетиция. Я расправлю плечи, отведу руки на 45 градусов, и направлюсь сквозь зал, в котором к тому времени станет совсем темно, проигрывая в голове ля минор Огинского, и выставляя вперед свои неудобные ноги с хорошей выворотностью. Раз два три - раз два три раз - раз два три (в ускоренном темпе)...
Я никогда не стану балериной, но даже сегодня без труда воспроизведу партию "Умирающего лебедя" Сенсанса.
"Могут возникнуть сложности" - мягко произнесет Нина Григорьевна в моей голове. "Могут" - подумаю я, и закурю.