еще о романтизме

[dennett]

Существует известное и в меру справедливое мнение, что в европейской традиции до Реформации и проистекающего из нее Романтизма человек определялся в его отношении к другим людям и обществу - как место и функция в больших порядках, тогда как после - в его отношении с самим собой. В результате образовалось так хорошо знакомое нам сегодня «Я» (self, selbst, soi), в основе которого лежит рефлексивная структура. Однако подобная рефлексия, похоже, возникла не сразу и не везде. Любопытно в этой связи посмотреть на жанр элегии, один из основных романтических жанров. Элегия - автобиография в миниатюре. Для элегического сюжета необходимо воспоминание. Воспоминание же, в свою очередь, предполагает два отдельных «Я» - одно действующее (точнее, действовавшее), другое - вспоминающее. Элегия обычно начинает с первого - бурного, живого, молодого «Я» и постепенно восходит ко второму - к человеку, который здесь и сейчас оплакивает утрату. Прошлое как бы предлагает лирическому герою зеркало, где он узнает и одновременно не узнает себя. Узнает, ибо это он, только моложе, действовал в прошлом; не узнает - поскольку он изменился с тех пор. Этот контраст необходим в элегии оттого, что в раннем романтизме отсутствовала еще особая оптика прямого самонаблюдения, необходимая для поддержания рефлексивной структуры «Я». Романтическая идея была связана с тем, что нужно было не просто чувствовать, но и застать себя за этим «занятием» - задачей романтика было одновременно чувствовать и наблюдать за собой в этом состоянии, видеть себя в процессе переживания чувства. Эта органическое единство переживания и его осознания в романтический период стало рассматриваться как собственно человеческое бытие. Однако для романтика начального этапа (и, разумеется, для западного человека вообще), судя по всему такое единство было почти недоступно - он мог увидеть себя, ухватить глубину и подробности своих внутренних состояний только в сопоставлении со своим прошлым. Ранний романтик не умел непосредственно наблюдать за собой. Элегия в этом свете есть промежуточный этап на пути к прямому самоанализу и самосозерцанию.

Отсюда - важность утраты. Утрата с одной стороны есть реальное изменение «Я», а с другой - травма, с которой связано достаточно сильное чувство, которое не умирает под действием наблюдающего взгляда (остывание и смерть чувств - крайне важный момент для романтизма - вся эмоциональная сфера западного человека претерпевает кардинальные изменения в условиях систематического самонаблюдения). Утрата, словно рана, позволяет сознанию увидеть себя - пережить себя в процессе переживания утраты.

Сегодня для нас такое двойное переживание кажется совершенно естественным. Мы легко и мгновенно переходим от чувства к наблюдению за ним - и далее, к наблюдению за собой в процессе переживания чувства. Элегия, в период расцвета которой такие переходы были возможны только при участи памяти, есть в некотором роде запись тренировочного процесса, посредством которого мы учились новому режиму бытия.