Буревестник революции о чуде и крестном ходе
Самый идеологизированный пролетарский писатель Максим Горький о крестном ходе и чуде исцеления от Седьмиезерной иконы Пресвятой Богородицы:
«Велик народ русский и неописуемо прекрасна жизнь!
В Казанской губернии пережил я последний удар в сердце, тот удар, который завершает строение храма.
Было это в Седьмиезерской пустыни, за крестным ходом с чудотворной иконой Божией матери; в тот день ждали возвращения иконы в обитель из города - день торжественный.
Стоял я на пригорке над озером и смотрел: все вокруг залито народом, и течет темными волнами тело народное к воротам обители, бьется, плещется, о стены ее - нисходит солнце и ярко-красны его осенние лучи. Колокола трепещут, как птицы, готовые лететь вслед за песнью своей, и везде - обнаженные головы людей краснеют в лучах солнца, подобно махровым макам.
У ворот обители - чуда ждут: в небольшой тележке молодая девица лежит неподвижно; лицо ее застыло, как белый воск, серые глаза полуоткрыты, и вся жизнь ее - в тихом трепете длинных ресниц.
Рядом с нею отец, высокий мужчина, лысый и седобородый, с большим носом, и мать - полная, круглолицая; подняла она брови, открыла широко глаза, смотрит вперед, шевеля пальцами, и кажется, что сейчас закричит она, пронзительно и страстно.
Подходят люди, смотрят больной в лицо, а отец мерным голосом говорит, тряся бородой: Пожалейте, православные. Помолитесь за несчастную, без рук, без ног лежит четвертый год; попросите Богородицу о помощи, возместится вам Господом за молитвы ваши, помогите отцу-матери горе избыть.
Видимо, давно возит он дочь свою по монастырям и уже потерял надежду на излечение; выпевает неустанно одни и те же слова, а звучат они в устах его мертво. Люди слушают прошение его, вздыхая крестятся, а ресницы девушки все дрожат. Окрыляя тоскливые глаза.
Может быть, двадцать расслабленных девиц видел я, десятки кликуш и других немощных, и всегда мне было совестно, обидно за них - жалко бедные. Лишенные силы тела, жалко их бесплодного ожидания чуда. Но никогда еще не чувствовал я жалости с такой силой, как в этот раз.
Великая немая жалоба застыла на белом, полумертвом лице дочери, и безгласная тоска туго охватила мать. Тяжело стало мне, отошел я, а забыть не могу.
Тысячи глаз смотрят вдаль, и вокруг меня плывет, точно облако, теплый и густой шепот:
- Несут, несут!
Тяжело и медленно поднимается в гору народ, словно темный вал морской, красной пеной горит над ним золото хоругвей, брызгая снопами ярких искр, и плавно качается, реет, подобно огненной птице, осиянная лучами солнца, икона Богоматери.
Из тела народа поднимается его могучий вздох - тысячеголосое пение:
- Заступница Усердная, Мати Господа Вышняго!
Рубят пение глухие крики:
- Шагу! Прибавь шагу! Шагу!
В раме синего леса светло улыбается озеро, тает красное солнце, утопая в лесу, весел медный звон колоколов.
А вокруг скорбные лица, тихий и печальный шепот молитвы, отуманенные слезами глаза, и мелькают руки, творя крестное знамение.
Нет конца течению народа!
Возбужденно, но мрачно и как бы укоряя, несется по воздуху мощный крик:
- Радуйся Всеблагая, радуйся!
И снова:
- Шагу! Шагу!
В целом облаке пыли сотня черных лиц, тысячи глаз, точно звезды млечного пути. Вижу я: все эти очи - как огненные искры одной души, жадно ожидающей невидимой радости.
Идут люди, как одно тело, плотно прижались друг к другу, взялись за руки и идут так быстро, как будто страшно далек их путь, но готовы они сейчас же неустанно идти до конца его.
Душа моя дрожит великой дрожью непонятной тревоги; как молния вспыхнуло в памяти народной великое слово Ионино:
- Богостроитель народ!?
Рванулся я, опрокинулся навстречу народу, бросился в него с горы и пошел с ним, и запел во всю грудь:
- Радуйся, благодатная сила всех сил!
Схватили меня, обняли - и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только - радость, необъятная, как небеса. Был я раскаленным углем пламенной веры, был незаметен и велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего полета нашего.
- Шагу!
И неудержимо летит над землей народ, готовый перешагнуть все преграды и пропасти, все недоумения и темные страхи свои.
Помно - остановились около меня, возникло смятение, очутился я около тележки с больной, помню крики и ропот:
- Молебен, молебен!
Было великое возбуждение: толкали тележку, и голова девицы немощно, бессильно качалась, большие глаза ее смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами, на расслабленном теле ее скрестились сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел в глубину ее взгляда, и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, не себя ради и не для нее, но для чего-то иного, пред чем и она, и я - только перья птицы в огне пожара.
Как дождь землю влагой живой, насыщал народ иссохшее тело девицы этой силой своей, шептал он и кричал мне и ей:
- Ты - встань, милая, вставай! Подними руки-то, не бойся! Ты вставай, вставай без страха! Болезная, вставай! Милая! Подними ручки-то!
Сотни звезд вспыхнули в душе ее, и розовые тени загорелись на мертвом лице: еще больше раскрылись удивленные и радостные глаза, и медленно шевеля плечами, она покорно подняла дрожащие рукии послушно протянула их вперед - уста ее были открытыи была она подобна птенцу, впервые вылетающего из гнезда своего.
Тогда все вокруг охнуло, - словно земля медный колокол и некий Святогор ударил в него со всей силой своей, - вздрогнул, пошатнулся народ и смешанно закричал:
- На ноги! Помогай ей! Вставай, девушка. На ноги! Поднимайте ее!
Мы схватили девицу, приподняли ее, поставили на землю, и держим легонько, а она сгибается, как колос на ветру, и вскрикивает:
- Милые! Господи! О, Владычица! Милые!
-Иди, - кричит народ, - иди!
Помню пыльное лицо в поту и слезах, а сквозь влагу слез повелительно сверкает чудотворная сила - вера во власть свою творит чудеса.
Тихо идет среди нас исцеленная, доверчиво жмется ожившим телом своим к телу народа, улыбается, белая вся, как цветок, и говорит:
- Пустите, я - одна!
Остановилась, покачнулась - идет. Идет, точно по ножам, разрезающим пальцы ног ее, но идет одна, боится и смеется как малое дитя, и народ вокруг нее тоже радостен и ласков, подобно ребенку. Волнуется, трепещет тело ее, а руки она простерла вперед, опираясь ими о воздух, насыщенный силою народа, и отовсюду поддерживают ее сотни светлых лучей.
У ворот обители перестал я видеть ее и немного опамятовался, смотрю вокруг - всюду праздник и праздничный гул, звон колокольный и властный говор народа, в небе ярко пылает заря, и озеро оделось багрянцем ее отражений.
Идет мимо меня некий человек, улыбается и спрашивает:
- Видел?
Обнял я его и поцеловал, как брата после долгой разлуки, и боьше ни слова не нашлось у нас сказать друг другу, улыбаясь, молча разошлись»
Из книги Максима Горького «Исповедь»