(no subject)
Города живые. Они как люди.
Знойные красавицы Венеция и Флоренция окутаны шелками и полотнами мастеров Возрождения, их тонкие пальцы унизаны перстнями, одежды украшены золотом и драгоценными камнями, которые блестят на солнце бликами мурановского стекла. В многочисленных складках своего пурпура они наверняка прячут кинжал Борджиа или яд Медичи. Ими любуется статный Рим. Опьяненный вином он улыбается ярмарками на Пьяццы Навона и сладко потягивается Испанской Лестницей с невесомым ароматом духов Одри Хепберн. Его можно принять за добродушного шутника. Но не верьте этому, верьте шрамам Колизея и нахмуренным бровям Ватикана: несмотря на серебро в висках и досадную вставную челюсть, меч Форума все такой же острый, а имперский орел так же веет на флагах. Иерусалим, его давний соперник, был вынужден признать эту мощь и силу. Он так и стоит в одеждах, засыпанных песком, и бормочет себе под нос молитву неведомому Богу, имя которого нельзя называть.
Есть города-юноши, как Петербург. То посреди марева белых ночей он в комнате своей читает и пишет без лампады самые лучшие на свете стихи, то решает изменить мир, то выдирает эту страницу из своего блокнота вместе с Сенатской площадью, то мрачно шатается по улицам среди униженных и оскорбленных, то из-за отсутствия чернил режет вены в Англитере. В это время его мать, красивая, в общем -то, женщина, то рядится то во французские корсеты, сшитые где-то в Нижнем Новгороде, то примеряет в чекистскую кожанку и зачитывается книгами какого-то бородатого немца, то прячется под многочисленными слоями пудры, стекла, бетона и автозагара, усиленно жуя непонятную жвачку заморских слов.
Есть и другие города-женщины. Например, чопорная Вена, с поджатыми, как у Гете, губами, собравшая волосы в строгий пучок дворцов и парков. Или мистичная Прага. Подпоясанная Карловым мостом, она гордо держит голову с готическим профилем, а по ее плечам рассыпаны кудри Петршина холма. Про нее говорят, что она так полностью и не приняла строго христианского Бога, и тайно продолжает справлять культ Богини-матери. Правда это или нет, никто не знает, но на своей груди, в которой бьется сердце староместских часов, она пригрела и алхимиков, и гуситов, и даже несколько советских танков. Последние, видимо, без особого удовольствия. Прага, как стародавняя Баба Яга или, скорее, полумифическая Либуше умоет, выслушает и накормит вас. А на прощанье еще махнет вслед Собором Святого Вита, с которого посыплется россыпь предрассветных фонарей.
Города живые. Они как люди.