(no subject)
Внутренний кризис.
Конечно, такое обострение из-за болезни. Всю неделю температура скачет от тридцати шести и двух до тридцати девяти и девяти (первое явилось следствием второго, когда пустошь приехал меня лечить)
И всю неделю я не ем. Всю среду пролежал с температурой под сорок, после того, как утром попробовал выйти на работу, и организм до сих пор в шоке. Я сам был в шоке, когда добрался до градусника.
Чтобы поесть, надо выйти в магазин, а у меня еще прошлой ночью опять было тридцать восемь.
Лекарства пью наугад. Мать, как выяснилось, не пьет таблеток принципиально. Врач пришел, посмотрел на меня с порога, не раздеваясь, дал распечатанную бумажку со списком лекарств и убежал.
За это время мать успела мне сообщить, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих, что никто не будет вокруг меня бегать и у всех дела, и что я должен уметь сам о себе позаботиться.
Меня только интересует вопрос: если бы в среду пустошь не приехал, сколько бы я провалялся в отключке, тупо ожидая, пока мне полегчает, и чем бы все закончилось?
Короче, мне плохо, и опять жить не хочется.
Знаю, это надо пережить.
Я выздоровлю, начну есть, и мне станет лучше.
У меня есть много хороших людей, они беспокоятся обо мне и готовы помочь, и помогают, когда я им это позволяю.
И наверное надо радоваться, что родители позволяют мне иметь большое личное пространство и не лезут в мою жизнь.
Только сегодня я слишком много плачу, а мне нельзя. От этого нос, который и без того дышит с трудом и наполовину, закупоривается напрочь.
Ты справишься, гребаный сукин сын. Выбора у тебя все равно нет.
Конечно, такое обострение из-за болезни. Всю неделю температура скачет от тридцати шести и двух до тридцати девяти и девяти (первое явилось следствием второго, когда пустошь приехал меня лечить)
И всю неделю я не ем. Всю среду пролежал с температурой под сорок, после того, как утром попробовал выйти на работу, и организм до сих пор в шоке. Я сам был в шоке, когда добрался до градусника.
Чтобы поесть, надо выйти в магазин, а у меня еще прошлой ночью опять было тридцать восемь.
Лекарства пью наугад. Мать, как выяснилось, не пьет таблеток принципиально. Врач пришел, посмотрел на меня с порога, не раздеваясь, дал распечатанную бумажку со списком лекарств и убежал.
За это время мать успела мне сообщить, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих, что никто не будет вокруг меня бегать и у всех дела, и что я должен уметь сам о себе позаботиться.
Меня только интересует вопрос: если бы в среду пустошь не приехал, сколько бы я провалялся в отключке, тупо ожидая, пока мне полегчает, и чем бы все закончилось?
Короче, мне плохо, и опять жить не хочется.
Знаю, это надо пережить.
Я выздоровлю, начну есть, и мне станет лучше.
У меня есть много хороших людей, они беспокоятся обо мне и готовы помочь, и помогают, когда я им это позволяю.
И наверное надо радоваться, что родители позволяют мне иметь большое личное пространство и не лезут в мою жизнь.
Только сегодня я слишком много плачу, а мне нельзя. От этого нос, который и без того дышит с трудом и наполовину, закупоривается напрочь.
Ты справишься, гребаный сукин сын. Выбора у тебя все равно нет.