Коммунистический мир
Самый главный вопрос коммунистам - а есть ли у вас надежный план? План, как построить светлое будущее, которое будет гарантированно светлым, которое справится с проблемами, порожденными капитализмом, а не усугубит их? Или вы не знаете, что, пробив головой стену, вы будете делать в соседней камере?
(Мысли о деревне по мотивам чтения Арриги, Горца, Ефремова и Сидорова)
Этот вопрос показывает, в каком тупике мы находимся. Нам страшно не столько пробить окружающую нас стену, которая и сама норовит вот-вот развалиться, сколько оказаться в чистом поле свободы. Нам надо, чтобы за стеной для нас была заранее выстроена новая камера, теплая и прочная. Свобода страшна, и мы не доверяем себе в том, как ей распорядимся. Хотя, казалось бы, капитализм дал нам все инструменты - он научил нас создавать сложные саморегулируемые системы; научил непрерывному образованию; научил достигать успеха в условиях неопределенности; научил постоянно создавать самого себя как личность; научил договариваться, координироваться и самоорганизовываться; научил ставить цели и находить стремление к лучшему в людских намерениях. Но и с этими инструментами мы остаемся его заложниками - мы потеряли веру в свои способности, мы отравлены сомнениями в том, что можем справиться с такой огромной и сложной задачей, и потому мы нуждаемся в воспроизводстве существующего капитализма, который, может и плох, но у нас есть. Хуже того, военная похабщина капитализма ввергает целые народы в отчаянье и заставляет нас сомневаться в собственной этичности и добронамеренности человека вообще.
Но это нас не устраивает. В мире множество людей ищут ответы на вопросы. Люди ищут способ в этом сложном мире преодолеть свою фрагментарность, снова собраться в единое целое. Люди требуют «экономику без математики» - чтобы экономика, частью которой они не могут перестать быть, была доступна всем людям, независимо от их способностей и склонностей, а не благоволила исключительно технократической и буржуазной элите. Мир надрывается под бесконечным производством дефицита в условиях нехватки ресурсов, и эта проблема кажется неразрешимой. Труд обессмысливается, его цели кажутся все более призрачными, далекими или антигуманистическими, а вознаграждение превращается в ненастоящие новогодние игрушки, которые перестали радовать. Даже сейчас люди весьма хорошо оплачиваемых профессий уходят с работы - нет, не в инвестиции, а в кооперативы и даже коммуны, потому что больше не могут сохранять прежний способ существования.
Перед коммунистами стоит сложная задача. Дело в том, что к коммунизму стремятся и коммунизма боятся по одной и той же, общей причине: люди хотят взять свою жизнь снова под свой контроль. Первые не хотят существовать в постоянной зависимости от капиталистического хаоса, диктата рынка и закономерностей работы несущейся в пропасть машины, которую они не могут охватить - и мечтают взять под сознательный контроль все общественное бытие, надеясь, что обуздание необходимости это освободит их от бесконечной случайности. Вторые страшатся самого факта управляемости общества (экономики, прогресса или даже собственной генетики); мечтая сохранить право на свободу и автономию в устройстве своей жизни, они бросаются в объятия случайности и стихийности, чтобы сохранить иллюзию равенства всех перед ней.
Нет никакого секрета, как мы оказались в таком положении. Животное в противостоянии стихии и голоду полностью полагается на свои собственные силы, а мы - животные. Человек миллионы лет жил небольшими сообществами, где полагался на микросоциум, успех которого зависел от усилий каждого. Он контролировал большую часть своей жизни, имел устойчивый круг социальных связей, полагался на других и поддерживал их, обеспечивая свои потребности и потребности племени или общины преимущественно своим трудом. А в кризис был свободен уйти и создать новое сообщество, жить, может быть, хуже, но по-своему.
И сегодня наша зависимость от общества фатальна. Человек уже не контролирует свою жизнь. Он больше не в контакте с природой, не может обеспечить себя - он во всем зависит от общества, с которым у него нет социальных связей и доверительных отношений. Он взаимодействует один на один с глобальной экономической машиной, устройство и схему работы которой он не в состоянии охватить своей мыслью. Ему больше некуда идти от нее, потому что весь мир находится в частной собственности и постепенно приходит в негодность.
Единственный способ общения с обществом - это участие в экономических отношениях путем труда и потребления. Общество, управляя экономическими стимулами, научилась присваивать и управлять трудом людей, регулируя их потребление через вознаграждение за труд - единственный способ получить доступ к удовлетворению своих потребностей. Это стало основным двигателем всей экономической системы.
Чтобы двигатель продолжал работать, человек должен находиться в состоянии неудовлетворенной потребности, во фрустрации. А у человека много потребностей, и далеко не все они материальны. Но сегодня мы «знаем», что деньги - это и свобода, и возможности, и статус. Капитализм свел все потребности к экономической форме доступа: теперь, чтобы получить возможность для самовыражения надо заработать на уникальные вещи; чтобы показать свой статус - заработать на престижные вещи; чтобы повидать мир - заработать на путешествия; чтобы развиваться - заработать на образование; чтобы побыть в тишине и уединении на природе - заработать на коттедж в лесу; чтобы найти любовь - заработать на спортзал, макияж, консультацию стилиста и фотосессию у профессионала. Все потребности, даже те, которые казалось бы далеки от экономических и материальных, при капитализме становятся доступны только в той или иной форме экономического потребления.
И это необходимо не для того, чтобы заставить людей потреблять, а для того, чтобы заставить их работать ради этого потребления. У нас же нет вопросов, почему, чтобы иметь машину, нужно много работать и зарабатывать? Конечно, ведь в машину вложено много чьего-то труда, и надо обменять на него свой труд. Но почему надо работать и зарабатывать, чтобы иметь возможность самовыражаться или отдыхать в тишине на природе? Разве все это произведено чьим-то трудом? Разве уважение и восхищение, которое вы получаете, заработав на спорткар, тоже произведены кем-то? Или может быть кто-то произвел для вас своим трудом другие культуры и природные красоты, так что вам не обойтись без работы весь год на туристическую путевку?
На самом деле, если задуматься - наши материальные потребности не так уж высоки. Вот выступление на TEDе человека, которому для закрытия своих по-настоящему материальных потребностей в одежде, еде и жилье надо немного: поле риса… и крайне мало труда. Огромное количество людей предпочли бы трудиться меньше, чтобы в свободное время самовыражаться, путешествовать, развиваться или общаться с природой. Может ли допустить такое капитализм? Нет, ни в коем случае!
Двигатель капитализма работает только на высоких оборотах труда и потребления. Капитал нуждается в постоянном самовозрастании. Чтобы добиться высоких оборотов, общество должно постоянно находиться в состоянии неудовлетворенных потребностей, во фрустрации. Но как добиться этой фрустрации, когда базовые блага так дешевы и требуют так мало труда? Через усиление напряжения, ведь чем выше напряжения - тем сильнее работает машина. В деревне разница в уровне жизни между бедняком и богачом заставляет первого трудиться, чтобы достичь того же потребления, что имеет второй.
Но в современном обществе это напряжение выросло в миллионы раз: 99.99% населения земли смотрит на стандарты жизни 0.01% населения. Этим 0.01% доступно все то, чего лишены остальные. Это чудовищное напряжение, создающее огромную «яму» дефицита, и накаляющую экономику до предела. Все ресурсы планеты брошены под колеса машины, которая несется к несбыточной мечте обеспечить для всех такой же уровень жизни, как у элиты, владеющей всей частной собственностью мира.
И дело тут вовсе не в объеме ресурсов. Пусть мы освоим термояд, космос, океан, другие планеты - эту яму невозможно заполнить, так как сама яма нужна только для того, чтобы поддерживать высокое экономическое напряжение фрустрации, заставляющей общество сжигать свои жизни в трудовом колесе. Чем больше будет ресурсов, чем легче удовлетворить потребности населения, тем глубже понадобится пропасть между верхом и низом, тем менее доступными должны становиться самые базовые блага. Ведь человеку нужно очень немного - самое нужное, наверное, это вода и воздух. Уже сегодня 99% людей дышат загрязненным воздухом, что крадет у них до двух лет жизни и приводит к семи миллионам смертей в год, и на земле уже не осталось мест, где можно было бы пить без опаски дождевую воду. Впрочем, вы скорее всего относитесь к тому 1%, который может себе позволить и свежий воздух, и питьевую воду. Пока.
Какой чудовищной идеей кажется экономика, существующая для наиболее полного удовлетворения постоянно возрастающих потребностей населения - в ее капиталистической версии! При этом я не могу сказать, что капитализм не занимается удовлетворением реальных потребностей: и смартфоны, и мода, и статусное потребление действительно служат удовлетворению вполне органичных человеческих потребностей (хотя это потребности - не в самих вещах). Проблема в экономической форме, через которые капитализм занимается их удовлетворением, форме, которая максимизирует рост капитала, наращивает яму дефицита природных и человеческих ресурсов и еще сильнее закабаляет человека в отчужденном труде.
Но может ли существовать более гармоничное общество? Можно ли вернуть человеку то, что ему так нужно? Может ли существовать мир, в котором человек снова вернет себе систему устойчивых социальных связей; обретет собственную экономическую свободу; получит возможность видеть прямую, а не опосредованную экономическим обменом связь своих усилий с получаемым результатом; наконец, получит доступ к свободному удовлетворению всех своих неэкономических потребностей - социальных, информационных, коммуникационных, эстетических и даже психических?
Слово «мир» я выбрал неспроста. Как писал светлой памяти Владимир Матвеевич, «мир» в нашем языке - исторически очень емкое слово. Это, с одной стороны, община, коллектив, с другой стороны, отсутствие войны и вражды, с третьей - ее светскость, свобода от сверхъестественного и непостижимого. Такой мир представляется той самой, подконтрольной человеку ячейкой жизни - где над ним не довлеет ни неохватность и атомарность общества мегаполиса, ни непреодолимость и рок войны, ни глухота и иррациональность высших сил, будь то религия, заветы предков или невидимая рука рынка.
В конце текста про преодоление фрагментарности уже проминал гипотезу пузырей - идею о том, что отношения человека один на один с обществом глубоко патологичны с учетом его собственных биологических и социальных ограничений. Такие отношения - словно система взаимодействия одиночного белка со всем организмом целиком. Между ними явно потерян какой-то промежуточный организационный уровень, изолирующий единичный элемент от уровня всей системы в рамках условно-автономных жизнеспособных подсистем вроде клеток. Если вернуться к вопросу социума, то таким уровнем может быть некоторая форма локальных сообществ.
Общество уже знает преимущество устойчивых коллективов ограниченного размера: в таких рамках возможно установление долгосрочных социальных связей, в них возможна выработка локальных культурных и социальных норм, в них возможны реальные механизмы демократии, самоорганизации и самоуправления. Границы сообщества, с одной стороны, ограждают индивида от стихии всего человечества, с другой стороны, возвращают ему контроль над теми социальными системами, частью которых он является.
Но как можно обеспечить экономическую автономию таких сообществ, если современный уровень развития производительных достигнут в рамках производственной системы мирового масштаба?
Конечно, у ограниченного коллектива никогда не будет полной автономии и самостоятельности - и никогда не было, он всегда был так или иначе подсистемой если не человечества, то природной экосистемы. Однако мы сейчас говорим не про полную технологическую и ресурсную автаркию, а всего лишь про независимость и автономию в области удовлетворения экономических потребностей своих членов. Ведь речь идет не об анархокоммунизме, а освобождении человека от капиталистического потребительского напряжения.
Пожалуй, тут нельзя не вспомнить «Алмазный век» Стивенсона, в котором основное техногуманитарное противоречие заключалось в противостоянии общества централизованного снабжения (материальных фидеров) и потенциального общества на технологии «семян», способных развернуть технологию локальной и автономно. Дихотомия ложная, так как любая жизнеспособная система все равно всегда условно-жизнеспособна, то есть полагается на работу той надсистемы, которой она принадлежит.
Но все же назревание такого противоречия мы можем наблюдать и у нас сегодня. С 2000-ных общество переживает огромный всплеск интереса к «локальным» технологиям в противовес промышленным. Персональный компьютер стал первым децентрализованным средством производства, позволяющим превращать рабочую силу в труд самому работнику. Но принесло ли ему это освобождение? Нет, потому что компьютер не позволяет производить то, удовлетворит потребности самого работника: компьютер не поможет одеть или накормить себя. Вместо владения средствами производства наемные работники просто превратились в наемные киберсистемы, оставаясь той же рабочей силой.
Однако анархическая мечта о свободе была разбужена. За персональными компьютерами последовали надежды на технологии аддитивной печати и 3D-принтеры с открытой технологией RepRap, спирулиновые инкубаторы и иные автономные биофермы, локальные источники питания - солнечные батареи, локальную криптовалюту и так далее. Конечно, ни одна из этих технологий еще не достигла реальной зрелости, но важной вехой представляется запуск самого движения к децентрализации средств производства.
Ведь действительно, человек не будет экономически свободен, если его просто обеспечивать - он будет свободен только тогда, когда от него не будут отчуждены сами средства производства его экономической свободы. Видимо, залогом такой экономической свободы в будущем должны стать компактные термоядерные реакторы, фабрикаторы, автономные биофермы и суперкомпьютеры - все, что позволяет закрыть материальные нужды человека, и освободить его для удовлетворения своих нематериальных потребностей в органическом, чистом виде, очищенных от товарно-потребительного фетишизма. Общение с близкими не будет покупаться по тарифному плану подписки на услуги дистанционной связи, творческое самовыражение не потребует брендированного ширпотреба, общение с природой - покупки леса в собственность.
Автономизация обеспечения материальных нужд автоматически снимет необходимость в барьерах для распространения интеллектуальной собственности. Автономия в производстве вовсе не означает идейной закрытости, наоборот: это конкуренция не производительных сил, а идей, то есть полностью открытое информационное пространство, в котором образование любого разнообразия, физически воплощающегося в локальной реализации. Это раньше копили выкройки из журналов, а сегодня скачать рецепт или модель для распечатки на 3d-принтере не составляет труда - да и самое бурное развитие инноваций происходило всегда в областях за границами защиты интеллектуальной собственности.
Однако для производства самих фабрикаторов, реакторов, биоферм, суперкомпьютеров нам все же нужно глобальное высокотехнологическое производство. Пространство, время, экосистема едины, и потому глобальная инфраструктура транспорта и передачи информации, планирования и моделирования тоже будут иметь глобальные задачи, а значит потребность в общих системах. И они, конечно, останутся - но они будут заниматься обеспечением не отдельных людей, а сообществ - общин, коммун, коллективов, - назовите, как хотите. Человечество останется единой комплексной системой, с единой системой знания, культуры, науки - воспроизводящей свое материальное и идеальное бытие. Что еще важнее, воспроизводящее самого сложного человека.
И участие человека в производстве и развитии этих глобальных систем более не будет экономическим. Действительно, зачем трудиться на общечеловеческие задачи, если все материальные нужды удовлетворяются локально? Ответ состоит только в настоящем превращении такого труда в средство удовлетворения внутренних потребностей человека: потребности самореализоваться, самоактуализироваться, развиваться, изменять мир и - через все это - улучшать жизнь своей общины. Человек снова должен вернуться к системе, при которой улучшение своей жизни достигается не частным трудом, а через труд на благо общества: локально, на свою общину, где он сам непосредственно потребляет результат, и глобально, на продвижение всего человечества вперед. Но он вернется к ней не в принудительной, отчужденной форме, а в той форме, где удовольствие от принятия вызовов, любопытство, упорство, обучение, сотрудничество и соревновательность вознаграждают человека сами по себе- там, где снова встретятся две диалектические противоположности, но уже в своей развитой форме, заставляющей их сомкнуться в единстве: игра и работа.
Движется ли нашу общество в эту сторону? Выращивает ли капитализм в своих недрах те новые формы отношений, которые придут к нему на смену? Что ж, децентрализованные средства производства развиваются медленно, но верно - начиная от источников энергии и заканчивая развитием нейросетей. Аналогично развиваются способы самоорганизации коллективов. Компьютерные игры «взламывают» мотивационные системы человека одну за другой, вооружая нас инструментами и пониманием социальных и духовных потребностей. Труд глобализируется, интегрируется и мигрирует в сферу нематериального производства систем, смыслов и самого человека, одновременно развиваясь по пути геймификации. Но это все отдельные компоненты; а что с социально-экономическими парадигмами?
Арриги в своей книге «Адам Смит в Пекине» актуализирует свою линию исследования эволюции капитализма, которая представлена в другой его книге, «Долгий 20-й век». Напомню ее логику: капитализм продвигается не планомерно, а пульсацией. Каждое «биение» пульса состоит из двух стадий. Первая состоит в экономической экспансии активного роста производства, обмена и накопления капитала, которая заканчивается фазой перепроизводства капитала (сигнальным кризисом). На выходе из этой фазы капитал ищет средства роста за пределами экономических вложений и уходит в финансиализацию, преимущественно через кредитование государственных аппаратов, которые ввиду сжатия рынков усиливают конкурентную борьбу за них, перерастающую в военные столкновения - это фаза финансовой экспансии, заканчивающаяся терминальным кризисом, глобальным военным конфликтом, и сменой мировой гегемонии.
Этот цикл повторялся уже несколько раз: генуэзский цикл, голландский цикл; британский цикл, американский цикл. Но каждый цикл не являлся просто повторением предыдущего: каждый цикл менял формы капитала, затягивая все больше и больше как мирового пространства, так и экономических форм в капиталистические отношения.
«Вопреки мнению некоторых критиков в моей концепции системных циклов накопления история капитализма не описывается как «вечное возвращение [того же самого]». Напротив, я старался показать, что, несмотря на кажущееся возвращение «того же самого» (то есть системных экспансий), новые циклы конкуренции между капиталистами, соперничества между государствами, накопления через изъятие и производство пространства все больше революционизировали географию и modus operandi мирового капитализма, а также его связь с империалистическими практиками.»
Генуэзский цикл характеризовался появлением мировых цепочек торговли и глобальных финансовых сетей; Соединенные провинции объединили эти процессы в рамках деятельности протогосударства и акционерных компаний; Великобритания реализовала мультинациональную империю, а США облекли весь мир в сети транснациональных вертикально интегрированных корпораций и военных баз. Но американский цикл заканчивается, и ему на смену идет новый - азиатский, запущенный четырьмя азиатскими тиграми, который уже принес такие капиталистические формы отношений, сменившие жесткие административные корпоративные иерархии, как интегрированные цепочки поставок условно-автономных субподрядчиков. И на горизонте маячит новый гегемон - Китай. Чем он нам интересен в контексте поднятой темы?
По-хорошему надо было бы обсудить такие китайские особенности, которые наложат отпечаток на будущее человечества, как централизованная власть Коммунистической партии, держащей руку управления инвестициями на горле национального китайского капитала; как расцвет и патология массового распространения компьютерных игр в Китае; как источники инновационного взрыва в Китае и историческую роль в нем культуры шаньчжай. Но я о Китае знаю очень мало, так что эти темы еще ждут своих исследователей. Однако один интересный феномен, на который обращает внимание Арриги, я вам перескажу - это роль китайской деревни.
Арриги залезает далеко в китайское прошлое: дело в том, что внутренние рынки были развиты в Китае задолго до опиумных войн, но это рыночное развитие не было капиталистическим. Государство следило за тем, чтобы на рынках оставалась высокая конкуренция, мешающая перенакоплению прибыли. Такое развитие создавало, с одной стороны, более гармоничное и даже мирное экономическое существование, с другой стороны, оно же явилось и источником слабости Китая перед Европой, агрессивное перенакопление капитала в которой прорвалось в форме активной географической экспансии и захватнических и междоусобных войн, послуживших мощнейшим стимулом прогрессу в средствах производства на базе развития прежде всего производства военного.
Однако другой, побочной стороной рыночного некапиталистического развития Китая, осуществлявшегося преимущественно за счет внутренних форм накопления, стал хронический дефицит капитала (как средств производства) по сравнению с трудом (рабочей силой). Это породило культуру бережливости, при которой имеющийся капитал - и ресурсы, и инструменты - используется с максимальной эффективностью и экономностью, а его недостаток восполняется вовлечением большей рабочей силы.
Эти особенности культуры были пронесены через десятилетия завоевания Китая и оказались крайне востребованными в 20 веке, когда сигнальный кризис американского цикла накопления капитала привел к необходимости капиталистической экспансии и поиска новой, более дешевой «мировой фабрики» для массового производства. В этих условиях рабочая сила Китая, умеющая работать интенсивно и бережливо, оказалась вне конкуренции.
Но это был не единственный фактор, конечно. Экономическая политика Дэна Сяопина не отрицала прошлое, а опиралась на два ключевых достижения эпохи Мао. Первым достижением было сохранение и повышение качества рабочей силы: китайские рабочие оказались не только более трудолюбивыми, дисциплинированными и бережливыми, но и более образованными и физически здоровыми, что подкрепляется показателями большей продолжительностью жизни, чем, например, в индии того же времени. И то и другое было прямым следствием коммунистической политики, ориентированной на трудящимся, такой как принцип «железной миски риса», но также и культуры активного участия рабочих в борьбе за собственные права.
Вторым достижением, как ни странно, были последствия культурной революции - отражения центральной роли крестьянства в китайской революции. При всей ее неприглядности и нанесенному ей урону, эта политика обеспечила укрепление деревенских корней революции, сохранив связь города и власти, отправив в деревню на «перевоспитание» отрывающиеся от нее элиты и городские слои. С началом реформ повышение спроса на сельскохозяйственную продукцию привело также к экспансии общинных и бригадных производств, что позволило существенно понизить глубину управления иерархии. В результате проводимая политика бурного промышленного роста Китая производилась не европейским или советским путем обескровливания деревни, то есть за ее счет, а путем опоры на сильную деревню, путем ее экономического и образовательного подъема. А это непосредственно смыкается с темой данного поста.
Конечно, сегодня пропасть в доходах и уровне жизни между городом и деревней в Китае остается одной из самых актуальных проблем. Поиски этого решения приводят к интересным феноменам: например, китайская деревня становится привлекательным местом для дауншифтинга или для проживания после выхода на пенсию, так как жизнь в ней дешевле, ближе к природе, и в целом для человека намного экологичнее мегаполиса. Некоторые предлагают искать тут ответ и на формы экономической интеграции концепции базового дохода: может быть, возрождению деревни может поспособствовать такая форма базового дохода, при которой полноценная жизнь в городе невозможна и непривлекательна, а в сильной самообеспечивающейся деревне - вполне реальна? Существование, где экономические отношения стали неважны, экономические потребности закрыты незатейливыми деревенскими усилиями, но зато открыты двери для внеэкономических потребностей: налаживанию устойчивых социальных связей, путешествиям и общению с природой, наконец, творческой самореализации - всего того, что не требует ни потребительского бума, ни усиления трудового закабаления, ни уничтожения ресурсов планеты? Может быть, в этом состоит наиболее значимое наследие истории Китая?
Все это мысли не новые и - преимущественно - не мои собственные.
Возможно, многих отпугнет идея коммунистического упрощения быта, предвосхищенная Ефремовым в своих фантастических произведениях - отпугнет в том числе тех людей, которые, зарабатывая сотни тысяч долларов в год, сами предпочитают ездить на велосипеде, одеваться в простую удобную одежду и посвящать досуг путешествиям с рюкзаком, а не дрифту на спорткарах.
Возможно, они считают, что снижение этого напряжения между элитарным потреблением европейца и нищенским существованием трудящихся из развитых стран лишит нас всех завоеваний экономического прогресса, и ожидаемое разрушение планеты и мировые капиталистические войны - это небольшая плата, без которой невозможен наш научно-производственный прогресс.
Но кого-то она, возможно, вдохновит на дальнейший поиск пути к спасению.
(Мысли о деревне по мотивам чтения Арриги, Горца, Ефремова и Сидорова)
Этот вопрос показывает, в каком тупике мы находимся. Нам страшно не столько пробить окружающую нас стену, которая и сама норовит вот-вот развалиться, сколько оказаться в чистом поле свободы. Нам надо, чтобы за стеной для нас была заранее выстроена новая камера, теплая и прочная. Свобода страшна, и мы не доверяем себе в том, как ей распорядимся. Хотя, казалось бы, капитализм дал нам все инструменты - он научил нас создавать сложные саморегулируемые системы; научил непрерывному образованию; научил достигать успеха в условиях неопределенности; научил постоянно создавать самого себя как личность; научил договариваться, координироваться и самоорганизовываться; научил ставить цели и находить стремление к лучшему в людских намерениях. Но и с этими инструментами мы остаемся его заложниками - мы потеряли веру в свои способности, мы отравлены сомнениями в том, что можем справиться с такой огромной и сложной задачей, и потому мы нуждаемся в воспроизводстве существующего капитализма, который, может и плох, но у нас есть. Хуже того, военная похабщина капитализма ввергает целые народы в отчаянье и заставляет нас сомневаться в собственной этичности и добронамеренности человека вообще.
Но это нас не устраивает. В мире множество людей ищут ответы на вопросы. Люди ищут способ в этом сложном мире преодолеть свою фрагментарность, снова собраться в единое целое. Люди требуют «экономику без математики» - чтобы экономика, частью которой они не могут перестать быть, была доступна всем людям, независимо от их способностей и склонностей, а не благоволила исключительно технократической и буржуазной элите. Мир надрывается под бесконечным производством дефицита в условиях нехватки ресурсов, и эта проблема кажется неразрешимой. Труд обессмысливается, его цели кажутся все более призрачными, далекими или антигуманистическими, а вознаграждение превращается в ненастоящие новогодние игрушки, которые перестали радовать. Даже сейчас люди весьма хорошо оплачиваемых профессий уходят с работы - нет, не в инвестиции, а в кооперативы и даже коммуны, потому что больше не могут сохранять прежний способ существования.
Перед коммунистами стоит сложная задача. Дело в том, что к коммунизму стремятся и коммунизма боятся по одной и той же, общей причине: люди хотят взять свою жизнь снова под свой контроль. Первые не хотят существовать в постоянной зависимости от капиталистического хаоса, диктата рынка и закономерностей работы несущейся в пропасть машины, которую они не могут охватить - и мечтают взять под сознательный контроль все общественное бытие, надеясь, что обуздание необходимости это освободит их от бесконечной случайности. Вторые страшатся самого факта управляемости общества (экономики, прогресса или даже собственной генетики); мечтая сохранить право на свободу и автономию в устройстве своей жизни, они бросаются в объятия случайности и стихийности, чтобы сохранить иллюзию равенства всех перед ней.
Нет никакого секрета, как мы оказались в таком положении. Животное в противостоянии стихии и голоду полностью полагается на свои собственные силы, а мы - животные. Человек миллионы лет жил небольшими сообществами, где полагался на микросоциум, успех которого зависел от усилий каждого. Он контролировал большую часть своей жизни, имел устойчивый круг социальных связей, полагался на других и поддерживал их, обеспечивая свои потребности и потребности племени или общины преимущественно своим трудом. А в кризис был свободен уйти и создать новое сообщество, жить, может быть, хуже, но по-своему.
И сегодня наша зависимость от общества фатальна. Человек уже не контролирует свою жизнь. Он больше не в контакте с природой, не может обеспечить себя - он во всем зависит от общества, с которым у него нет социальных связей и доверительных отношений. Он взаимодействует один на один с глобальной экономической машиной, устройство и схему работы которой он не в состоянии охватить своей мыслью. Ему больше некуда идти от нее, потому что весь мир находится в частной собственности и постепенно приходит в негодность.
Единственный способ общения с обществом - это участие в экономических отношениях путем труда и потребления. Общество, управляя экономическими стимулами, научилась присваивать и управлять трудом людей, регулируя их потребление через вознаграждение за труд - единственный способ получить доступ к удовлетворению своих потребностей. Это стало основным двигателем всей экономической системы.
Чтобы двигатель продолжал работать, человек должен находиться в состоянии неудовлетворенной потребности, во фрустрации. А у человека много потребностей, и далеко не все они материальны. Но сегодня мы «знаем», что деньги - это и свобода, и возможности, и статус. Капитализм свел все потребности к экономической форме доступа: теперь, чтобы получить возможность для самовыражения надо заработать на уникальные вещи; чтобы показать свой статус - заработать на престижные вещи; чтобы повидать мир - заработать на путешествия; чтобы развиваться - заработать на образование; чтобы побыть в тишине и уединении на природе - заработать на коттедж в лесу; чтобы найти любовь - заработать на спортзал, макияж, консультацию стилиста и фотосессию у профессионала. Все потребности, даже те, которые казалось бы далеки от экономических и материальных, при капитализме становятся доступны только в той или иной форме экономического потребления.
И это необходимо не для того, чтобы заставить людей потреблять, а для того, чтобы заставить их работать ради этого потребления. У нас же нет вопросов, почему, чтобы иметь машину, нужно много работать и зарабатывать? Конечно, ведь в машину вложено много чьего-то труда, и надо обменять на него свой труд. Но почему надо работать и зарабатывать, чтобы иметь возможность самовыражаться или отдыхать в тишине на природе? Разве все это произведено чьим-то трудом? Разве уважение и восхищение, которое вы получаете, заработав на спорткар, тоже произведены кем-то? Или может быть кто-то произвел для вас своим трудом другие культуры и природные красоты, так что вам не обойтись без работы весь год на туристическую путевку?
Click to viewНа самом деле, если задуматься - наши материальные потребности не так уж высоки. Вот выступление на TEDе человека, которому для закрытия своих по-настоящему материальных потребностей в одежде, еде и жилье надо немного: поле риса… и крайне мало труда. Огромное количество людей предпочли бы трудиться меньше, чтобы в свободное время самовыражаться, путешествовать, развиваться или общаться с природой. Может ли допустить такое капитализм? Нет, ни в коем случае!
Двигатель капитализма работает только на высоких оборотах труда и потребления. Капитал нуждается в постоянном самовозрастании. Чтобы добиться высоких оборотов, общество должно постоянно находиться в состоянии неудовлетворенных потребностей, во фрустрации. Но как добиться этой фрустрации, когда базовые блага так дешевы и требуют так мало труда? Через усиление напряжения, ведь чем выше напряжения - тем сильнее работает машина. В деревне разница в уровне жизни между бедняком и богачом заставляет первого трудиться, чтобы достичь того же потребления, что имеет второй.
Но в современном обществе это напряжение выросло в миллионы раз: 99.99% населения земли смотрит на стандарты жизни 0.01% населения. Этим 0.01% доступно все то, чего лишены остальные. Это чудовищное напряжение, создающее огромную «яму» дефицита, и накаляющую экономику до предела. Все ресурсы планеты брошены под колеса машины, которая несется к несбыточной мечте обеспечить для всех такой же уровень жизни, как у элиты, владеющей всей частной собственностью мира.
И дело тут вовсе не в объеме ресурсов. Пусть мы освоим термояд, космос, океан, другие планеты - эту яму невозможно заполнить, так как сама яма нужна только для того, чтобы поддерживать высокое экономическое напряжение фрустрации, заставляющей общество сжигать свои жизни в трудовом колесе. Чем больше будет ресурсов, чем легче удовлетворить потребности населения, тем глубже понадобится пропасть между верхом и низом, тем менее доступными должны становиться самые базовые блага. Ведь человеку нужно очень немного - самое нужное, наверное, это вода и воздух. Уже сегодня 99% людей дышат загрязненным воздухом, что крадет у них до двух лет жизни и приводит к семи миллионам смертей в год, и на земле уже не осталось мест, где можно было бы пить без опаски дождевую воду. Впрочем, вы скорее всего относитесь к тому 1%, который может себе позволить и свежий воздух, и питьевую воду. Пока.
Какой чудовищной идеей кажется экономика, существующая для наиболее полного удовлетворения постоянно возрастающих потребностей населения - в ее капиталистической версии! При этом я не могу сказать, что капитализм не занимается удовлетворением реальных потребностей: и смартфоны, и мода, и статусное потребление действительно служат удовлетворению вполне органичных человеческих потребностей (хотя это потребности - не в самих вещах). Проблема в экономической форме, через которые капитализм занимается их удовлетворением, форме, которая максимизирует рост капитала, наращивает яму дефицита природных и человеческих ресурсов и еще сильнее закабаляет человека в отчужденном труде.
Но может ли существовать более гармоничное общество? Можно ли вернуть человеку то, что ему так нужно? Может ли существовать мир, в котором человек снова вернет себе систему устойчивых социальных связей; обретет собственную экономическую свободу; получит возможность видеть прямую, а не опосредованную экономическим обменом связь своих усилий с получаемым результатом; наконец, получит доступ к свободному удовлетворению всех своих неэкономических потребностей - социальных, информационных, коммуникационных, эстетических и даже психических?
Слово «мир» я выбрал неспроста. Как писал светлой памяти Владимир Матвеевич, «мир» в нашем языке - исторически очень емкое слово. Это, с одной стороны, община, коллектив, с другой стороны, отсутствие войны и вражды, с третьей - ее светскость, свобода от сверхъестественного и непостижимого. Такой мир представляется той самой, подконтрольной человеку ячейкой жизни - где над ним не довлеет ни неохватность и атомарность общества мегаполиса, ни непреодолимость и рок войны, ни глухота и иррациональность высших сил, будь то религия, заветы предков или невидимая рука рынка.
В конце текста про преодоление фрагментарности уже проминал гипотезу пузырей - идею о том, что отношения человека один на один с обществом глубоко патологичны с учетом его собственных биологических и социальных ограничений. Такие отношения - словно система взаимодействия одиночного белка со всем организмом целиком. Между ними явно потерян какой-то промежуточный организационный уровень, изолирующий единичный элемент от уровня всей системы в рамках условно-автономных жизнеспособных подсистем вроде клеток. Если вернуться к вопросу социума, то таким уровнем может быть некоторая форма локальных сообществ.
Общество уже знает преимущество устойчивых коллективов ограниченного размера: в таких рамках возможно установление долгосрочных социальных связей, в них возможна выработка локальных культурных и социальных норм, в них возможны реальные механизмы демократии, самоорганизации и самоуправления. Границы сообщества, с одной стороны, ограждают индивида от стихии всего человечества, с другой стороны, возвращают ему контроль над теми социальными системами, частью которых он является.
Но как можно обеспечить экономическую автономию таких сообществ, если современный уровень развития производительных достигнут в рамках производственной системы мирового масштаба?
Конечно, у ограниченного коллектива никогда не будет полной автономии и самостоятельности - и никогда не было, он всегда был так или иначе подсистемой если не человечества, то природной экосистемы. Однако мы сейчас говорим не про полную технологическую и ресурсную автаркию, а всего лишь про независимость и автономию в области удовлетворения экономических потребностей своих членов. Ведь речь идет не об анархокоммунизме, а освобождении человека от капиталистического потребительского напряжения.
Пожалуй, тут нельзя не вспомнить «Алмазный век» Стивенсона, в котором основное техногуманитарное противоречие заключалось в противостоянии общества централизованного снабжения (материальных фидеров) и потенциального общества на технологии «семян», способных развернуть технологию локальной и автономно. Дихотомия ложная, так как любая жизнеспособная система все равно всегда условно-жизнеспособна, то есть полагается на работу той надсистемы, которой она принадлежит.
Но все же назревание такого противоречия мы можем наблюдать и у нас сегодня. С 2000-ных общество переживает огромный всплеск интереса к «локальным» технологиям в противовес промышленным. Персональный компьютер стал первым децентрализованным средством производства, позволяющим превращать рабочую силу в труд самому работнику. Но принесло ли ему это освобождение? Нет, потому что компьютер не позволяет производить то, удовлетворит потребности самого работника: компьютер не поможет одеть или накормить себя. Вместо владения средствами производства наемные работники просто превратились в наемные киберсистемы, оставаясь той же рабочей силой.
Однако анархическая мечта о свободе была разбужена. За персональными компьютерами последовали надежды на технологии аддитивной печати и 3D-принтеры с открытой технологией RepRap, спирулиновые инкубаторы и иные автономные биофермы, локальные источники питания - солнечные батареи, локальную криптовалюту и так далее. Конечно, ни одна из этих технологий еще не достигла реальной зрелости, но важной вехой представляется запуск самого движения к децентрализации средств производства.
Ведь действительно, человек не будет экономически свободен, если его просто обеспечивать - он будет свободен только тогда, когда от него не будут отчуждены сами средства производства его экономической свободы. Видимо, залогом такой экономической свободы в будущем должны стать компактные термоядерные реакторы, фабрикаторы, автономные биофермы и суперкомпьютеры - все, что позволяет закрыть материальные нужды человека, и освободить его для удовлетворения своих нематериальных потребностей в органическом, чистом виде, очищенных от товарно-потребительного фетишизма. Общение с близкими не будет покупаться по тарифному плану подписки на услуги дистанционной связи, творческое самовыражение не потребует брендированного ширпотреба, общение с природой - покупки леса в собственность.
Автономизация обеспечения материальных нужд автоматически снимет необходимость в барьерах для распространения интеллектуальной собственности. Автономия в производстве вовсе не означает идейной закрытости, наоборот: это конкуренция не производительных сил, а идей, то есть полностью открытое информационное пространство, в котором образование любого разнообразия, физически воплощающегося в локальной реализации. Это раньше копили выкройки из журналов, а сегодня скачать рецепт или модель для распечатки на 3d-принтере не составляет труда - да и самое бурное развитие инноваций происходило всегда в областях за границами защиты интеллектуальной собственности.
Однако для производства самих фабрикаторов, реакторов, биоферм, суперкомпьютеров нам все же нужно глобальное высокотехнологическое производство. Пространство, время, экосистема едины, и потому глобальная инфраструктура транспорта и передачи информации, планирования и моделирования тоже будут иметь глобальные задачи, а значит потребность в общих системах. И они, конечно, останутся - но они будут заниматься обеспечением не отдельных людей, а сообществ - общин, коммун, коллективов, - назовите, как хотите. Человечество останется единой комплексной системой, с единой системой знания, культуры, науки - воспроизводящей свое материальное и идеальное бытие. Что еще важнее, воспроизводящее самого сложного человека.
И участие человека в производстве и развитии этих глобальных систем более не будет экономическим. Действительно, зачем трудиться на общечеловеческие задачи, если все материальные нужды удовлетворяются локально? Ответ состоит только в настоящем превращении такого труда в средство удовлетворения внутренних потребностей человека: потребности самореализоваться, самоактуализироваться, развиваться, изменять мир и - через все это - улучшать жизнь своей общины. Человек снова должен вернуться к системе, при которой улучшение своей жизни достигается не частным трудом, а через труд на благо общества: локально, на свою общину, где он сам непосредственно потребляет результат, и глобально, на продвижение всего человечества вперед. Но он вернется к ней не в принудительной, отчужденной форме, а в той форме, где удовольствие от принятия вызовов, любопытство, упорство, обучение, сотрудничество и соревновательность вознаграждают человека сами по себе- там, где снова встретятся две диалектические противоположности, но уже в своей развитой форме, заставляющей их сомкнуться в единстве: игра и работа.
Движется ли нашу общество в эту сторону? Выращивает ли капитализм в своих недрах те новые формы отношений, которые придут к нему на смену? Что ж, децентрализованные средства производства развиваются медленно, но верно - начиная от источников энергии и заканчивая развитием нейросетей. Аналогично развиваются способы самоорганизации коллективов. Компьютерные игры «взламывают» мотивационные системы человека одну за другой, вооружая нас инструментами и пониманием социальных и духовных потребностей. Труд глобализируется, интегрируется и мигрирует в сферу нематериального производства систем, смыслов и самого человека, одновременно развиваясь по пути геймификации. Но это все отдельные компоненты; а что с социально-экономическими парадигмами?
Арриги в своей книге «Адам Смит в Пекине» актуализирует свою линию исследования эволюции капитализма, которая представлена в другой его книге, «Долгий 20-й век». Напомню ее логику: капитализм продвигается не планомерно, а пульсацией. Каждое «биение» пульса состоит из двух стадий. Первая состоит в экономической экспансии активного роста производства, обмена и накопления капитала, которая заканчивается фазой перепроизводства капитала (сигнальным кризисом). На выходе из этой фазы капитал ищет средства роста за пределами экономических вложений и уходит в финансиализацию, преимущественно через кредитование государственных аппаратов, которые ввиду сжатия рынков усиливают конкурентную борьбу за них, перерастающую в военные столкновения - это фаза финансовой экспансии, заканчивающаяся терминальным кризисом, глобальным военным конфликтом, и сменой мировой гегемонии.
Этот цикл повторялся уже несколько раз: генуэзский цикл, голландский цикл; британский цикл, американский цикл. Но каждый цикл не являлся просто повторением предыдущего: каждый цикл менял формы капитала, затягивая все больше и больше как мирового пространства, так и экономических форм в капиталистические отношения.
«Вопреки мнению некоторых критиков в моей концепции системных циклов накопления история капитализма не описывается как «вечное возвращение [того же самого]». Напротив, я старался показать, что, несмотря на кажущееся возвращение «того же самого» (то есть системных экспансий), новые циклы конкуренции между капиталистами, соперничества между государствами, накопления через изъятие и производство пространства все больше революционизировали географию и modus operandi мирового капитализма, а также его связь с империалистическими практиками.»
Генуэзский цикл характеризовался появлением мировых цепочек торговли и глобальных финансовых сетей; Соединенные провинции объединили эти процессы в рамках деятельности протогосударства и акционерных компаний; Великобритания реализовала мультинациональную империю, а США облекли весь мир в сети транснациональных вертикально интегрированных корпораций и военных баз. Но американский цикл заканчивается, и ему на смену идет новый - азиатский, запущенный четырьмя азиатскими тиграми, который уже принес такие капиталистические формы отношений, сменившие жесткие административные корпоративные иерархии, как интегрированные цепочки поставок условно-автономных субподрядчиков. И на горизонте маячит новый гегемон - Китай. Чем он нам интересен в контексте поднятой темы?
По-хорошему надо было бы обсудить такие китайские особенности, которые наложат отпечаток на будущее человечества, как централизованная власть Коммунистической партии, держащей руку управления инвестициями на горле национального китайского капитала; как расцвет и патология массового распространения компьютерных игр в Китае; как источники инновационного взрыва в Китае и историческую роль в нем культуры шаньчжай. Но я о Китае знаю очень мало, так что эти темы еще ждут своих исследователей. Однако один интересный феномен, на который обращает внимание Арриги, я вам перескажу - это роль китайской деревни.
Арриги залезает далеко в китайское прошлое: дело в том, что внутренние рынки были развиты в Китае задолго до опиумных войн, но это рыночное развитие не было капиталистическим. Государство следило за тем, чтобы на рынках оставалась высокая конкуренция, мешающая перенакоплению прибыли. Такое развитие создавало, с одной стороны, более гармоничное и даже мирное экономическое существование, с другой стороны, оно же явилось и источником слабости Китая перед Европой, агрессивное перенакопление капитала в которой прорвалось в форме активной географической экспансии и захватнических и междоусобных войн, послуживших мощнейшим стимулом прогрессу в средствах производства на базе развития прежде всего производства военного.
Однако другой, побочной стороной рыночного некапиталистического развития Китая, осуществлявшегося преимущественно за счет внутренних форм накопления, стал хронический дефицит капитала (как средств производства) по сравнению с трудом (рабочей силой). Это породило культуру бережливости, при которой имеющийся капитал - и ресурсы, и инструменты - используется с максимальной эффективностью и экономностью, а его недостаток восполняется вовлечением большей рабочей силы.
Эти особенности культуры были пронесены через десятилетия завоевания Китая и оказались крайне востребованными в 20 веке, когда сигнальный кризис американского цикла накопления капитала привел к необходимости капиталистической экспансии и поиска новой, более дешевой «мировой фабрики» для массового производства. В этих условиях рабочая сила Китая, умеющая работать интенсивно и бережливо, оказалась вне конкуренции.
Но это был не единственный фактор, конечно. Экономическая политика Дэна Сяопина не отрицала прошлое, а опиралась на два ключевых достижения эпохи Мао. Первым достижением было сохранение и повышение качества рабочей силы: китайские рабочие оказались не только более трудолюбивыми, дисциплинированными и бережливыми, но и более образованными и физически здоровыми, что подкрепляется показателями большей продолжительностью жизни, чем, например, в индии того же времени. И то и другое было прямым следствием коммунистической политики, ориентированной на трудящимся, такой как принцип «железной миски риса», но также и культуры активного участия рабочих в борьбе за собственные права.
Вторым достижением, как ни странно, были последствия культурной революции - отражения центральной роли крестьянства в китайской революции. При всей ее неприглядности и нанесенному ей урону, эта политика обеспечила укрепление деревенских корней революции, сохранив связь города и власти, отправив в деревню на «перевоспитание» отрывающиеся от нее элиты и городские слои. С началом реформ повышение спроса на сельскохозяйственную продукцию привело также к экспансии общинных и бригадных производств, что позволило существенно понизить глубину управления иерархии. В результате проводимая политика бурного промышленного роста Китая производилась не европейским или советским путем обескровливания деревни, то есть за ее счет, а путем опоры на сильную деревню, путем ее экономического и образовательного подъема. А это непосредственно смыкается с темой данного поста.
Конечно, сегодня пропасть в доходах и уровне жизни между городом и деревней в Китае остается одной из самых актуальных проблем. Поиски этого решения приводят к интересным феноменам: например, китайская деревня становится привлекательным местом для дауншифтинга или для проживания после выхода на пенсию, так как жизнь в ней дешевле, ближе к природе, и в целом для человека намного экологичнее мегаполиса. Некоторые предлагают искать тут ответ и на формы экономической интеграции концепции базового дохода: может быть, возрождению деревни может поспособствовать такая форма базового дохода, при которой полноценная жизнь в городе невозможна и непривлекательна, а в сильной самообеспечивающейся деревне - вполне реальна? Существование, где экономические отношения стали неважны, экономические потребности закрыты незатейливыми деревенскими усилиями, но зато открыты двери для внеэкономических потребностей: налаживанию устойчивых социальных связей, путешествиям и общению с природой, наконец, творческой самореализации - всего того, что не требует ни потребительского бума, ни усиления трудового закабаления, ни уничтожения ресурсов планеты? Может быть, в этом состоит наиболее значимое наследие истории Китая?
Все это мысли не новые и - преимущественно - не мои собственные.
Возможно, многих отпугнет идея коммунистического упрощения быта, предвосхищенная Ефремовым в своих фантастических произведениях - отпугнет в том числе тех людей, которые, зарабатывая сотни тысяч долларов в год, сами предпочитают ездить на велосипеде, одеваться в простую удобную одежду и посвящать досуг путешествиям с рюкзаком, а не дрифту на спорткарах.
Возможно, они считают, что снижение этого напряжения между элитарным потреблением европейца и нищенским существованием трудящихся из развитых стран лишит нас всех завоеваний экономического прогресса, и ожидаемое разрушение планеты и мировые капиталистические войны - это небольшая плата, без которой невозможен наш научно-производственный прогресс.
Но кого-то она, возможно, вдохновит на дальнейший поиск пути к спасению.