Путешествие из Куйбышева в Самару. Воспоминания Андрея Демидова 70-е гг.ХХв- нач.ХХI в.
По Самаре с Авдеевым
Михаил Авдеев являлся тем человеком, который научил нас с Ириной Воеводиной любить Самару. Произошло это не сразу. Чувства к городу подступили незаметно, словно первый весенний ветерок вдруг прорывающийся в конце февраля сквозь снежные заносы.
А все началось с календулы. Есть такое лекарственное растение. Дело в том, что у Авдеева было много друзей, среди которых назовем аптекаря. Нет, это не уголовная кличка. На самом деле Миша дружил с работником аптеки, а тот любил раритетную литературу, особенно поэтов серебряного века. Михаил как истинный бизнесмен предложил лекарю бартер, мол я тебе книги, а ты мне - настойку календулы. Больше книг - больше календулы. Сначала мы употребляли этот напиток, расфасованный по стограммовым фанфурикам в чистом виде , но от этого щипало в горле и болел желудок. Позже божественный напиток стали разводить лимонадом Буратино или просто водопроводной водой. Однако острый запах лекарственной травы начинал просто преследовать. В конце -концов я стал перегонять настойку, как простую брагу, а результат оказался восхитительным. Мы получили настоящую аква виту, т.е. воду жизни.
Авдеев сказал, что просто так сидеть дома и пить - скучно, надо выходить на улицу, ближе к жизни. Началась настоящая краеведческая игра. Мы шли в старую часть города, которая для Михаила начиналась за улицей Полевой в сторону Самарки. Он вообще заявлял радикально, что кто живет за улицей Полевой, не самарец, а просто обыватель, абориген... Так вот мы направлялись от" Шанхая" в центр города. По дороге Авдеев останавливался у какого-нибудь обшарпанного домика по улице Троицкой и безапелляционно заявлял, что до революции здесь находилась секретка. Окна завешивались розовыми занавесками, а там происходил разврат да такой, о котором сейчас никто и помыслить не может. "Ныне здесь живут одни политические проститутки и коммунистические прихлебатели",- кричал поэт и махал руками будто отгонял стаю назойливых комаров. Понятно возникала тема, под которую мы выпивали по маленькой рюмочке чудесного напитка.
Экскурсия продолжалась." Вот вы видите на Николаевской угол Москательной возле дома небольшой чугунный столбик. Для чего он тут?"- вопрошал наш гид. Я предполагал, что это остаток какого-нибудь забора, правда глупый и бессмысленный. Потом возникала идея, что это просто так случайно вбит какой-то столбик, чтобы прохожий зацепился ногой и упал, так для смеха. Авдеев объяснял, что к таким опорам привязывали лошадей, а потом шли к хозяину дома пить чай или что покрепче. Потом Авдеев показывал нам шестиконечные звезды Давида под крышей особняка на Панской. Далее спускались к дому Сурошникова, где уже встречали масонские знаки. На Саратовской в сторону Самарки видели дома с мальтийскими крестами. Миша останавливался, мы разливали, и он рассказывал очередную душещипательную историю. Вон балкон на Казанской, там лет десять жил мужик и зимой и летом, а что человеку много ль надо? Выпил, закусил и спать, а какая разница где? Не надо быть снобом, живи по принципу: ешь, что дадут, пей, что нальют, живи, сколько Бог отвел, только не увеличивай количества зла, его и так слишком много.
Зимой мы ездили на Барбашину поляну, где гуляли среди заснеженных дореволюционных вилл самарских миллионеров-мукомолов: Соколовых, Шихобаловых, Чемодуровых, Субботиных... Здесь уже Миша углублялся в истории про привидения, закопанные клады, таинственные убийства. Божественный напиток согревал наши души и развязывал язык рассказчика. Во время импровизированных экскурсий Авдеев читал много своих стихов:
Слово, в музыку вернись!
Слово в музыке останься!
И, как прежде, отразись
В зеркале певучих таинств.
Верь восторженно тому,
Что диктует голос Неба,
В заколдованном плену
Соловьиного напева.
Песню творец нам дай,
Снова в музыку верни ты!
Очарованно слагай
Не призывы, а молитвы!
21.10.1983г.
х х х
А у нас еще осень, а у нас еще грусть.
Еще снег не дарил белых шапок деревьям.
Из симфоний дождя всякий раз я прорвусь,
Уведу тебя в клены во все лучшее веря.
3.11.983г.
Как-то раз я предложил Авдееву провести свою экскурсию по материалам дипломной работы. Дело в том, что я занимался историей самарских социал-демократических подпольных типографий. Одним из видных печатников слыл мой двоюродный дед по отцовской линии Иван Федорович Демидов. Он родился 20 января 1881г. , и все детство и молодость прожил в родительском доме, что находился во дворе при пересечении улиц Симбирской и Николаевской. Туда я и привел Михаила. Мы увидели покосившийся деревянный домишко с небольшой мансардой. Вот здесь и жили потомственные самарские печатники Демидовы. Прапрадед Иван был дворянского рода , но обеднел на столько, что отказался платить годовой налог за принадлежность к привилегированному сословию. Его сын Федор Иванович стал считаться разночинцем. Он отличался высокой грамотностью , а потому поступил работать корректором в "Самарскую газету", редакция которой находилась на Алексеевской площади. Там он трудился бок о бок с такими выдающимися журналистами, как Гарин-Михайловский, Пешков и Клафтон. Его сын Иван Федорович Демидов пошел по стопам отца. Оба моих родственника принимали участие в создании 10 мая 1895г. профсоюза Самарских печатников. При официальном открытии общественной организации присутствовали губернатор и глава епархии. С большой речью выступили Алексей Максимович Горький и Федор Иванович Демидов. Учредителями общества были также А.А. Астапов, Е.С. Борисов, Н. Белявский. Председателем выбрали В. И. Кларка.
Миша был в полном восторге от такого рассказа, ведь про это он ничего не знал. Однако я огорчил нашего поэта, рассказав , что мой двоюродный дед Иван Федорович Демидов, недолго пробыл в рядах верноподданных российской имперской власти. Молодой человек оказался бунтарем. Его полностью захватила идея освобождения рабочего класса, и парень пошел в социал-демократы, т.е. стал вести подпольную работу, направленную на свержение царского трона. Молодой Иван , хорошо знавший печатное дело, принял участие в работе подпольной типографии, издававшей антиправительственные прокламации и листовки. Михаил закричал:" Вот у дома плохонькая лестница, жаль, что она не обломилась под тяжестью супостата и губителя России". Грех было не выпить божественного напитка по этому поводу.
Затем мы отправились на улицу Почтовую, 51, где находилась сама эта нелегальная типография, которой руководил социал-демократ Александров по кличке Свет. Шрифты туда поставлял мой двоюродный дед, воруя их в "Самарской газете". Домой к Ивану Федоровичу как-то ворвались полицейские и стали делать обыск, пытаясь обнаружить что-либо запрещенное. Околоточные ничего не нашли, так как листовки были спрятаны под обоями, а шрифты лежали в горшке с молоком. Слушая все это, Авдеев кричал на всю улицу, что все проблемы России в стражах порядка, у которых вместо головы кочан капусты. Прохожие шарахались в сторону, полагая, что речь идет о наших днях, а не о делах девяностолетней давности.
Решили пойти к Театральной площади. Когда-то здесь шумел знаменитый Ковригинский сад, но род обеднел , и Николай Петрович Ковригин пошел в революцию, стал закадычным другом Ивана Федоровича Демидова. Вместе они устроили немало гадостей властям. Творческим началом в группе был Дмитриев Р.Н., обладавший недюжинным умом, а потому имевший кличку Разум.
Тут мы спустились в Струковский сад, где я зачитал страничку из своей дипломной работы: " Вечером 1 мая 1905г. демонстрация в количестве 300 человек, среди которых были рабочие, студенты, гимназисты отправились из Струковского сада по Алексеевской улице до Соборных садиков. Публика с криками ужаса бросилась бежать, лезла через заборы, одним словом дала стрекача. На пересечение с Николаевской борцов с режимом разогнали полиция и конные казаки." После этих событий Струкачи местные остряки стали называть"Стрекачи".
Далее мы спустились к Волге по Александровской. Там рассказал такую историю. В сентябре за Демидовым погналась полиция, чинов двадцать. Он бросился здесь в реку и переплыл на другую сторону, где прожил около двух месяцев в шалаше. Надо сказать, что административно правый берег был приписан к Симбирской губернии и не подчинялся самарским полицейским. Этим пользовались революционеры, проводившие за Волгой свои сходки у костров. Они переплывали на больших весельных лодках, которые называли "челнами Стеньки Разина". Когда наступила зима, Демидов совершенно промерз и вернулся в город, где прятался на квартире члена подпольной группы Фирсова. Туда нагрянули жандармы и всех повязали. Так произошел первый арест борца за народное дело.
Мишу я водил также к бывшей чайной Мочалова, Самарская, д.217 , где собирались подпольщики, к дому купца Шумилина по улице Уральской,167, в подвале которого жилец М.Г. Логинов прятал оружие. Авдеев узнал, что на Алексеевской улице в доме 44 у Свидерского встречались профсоюзные лидеры, решая как лучше устроить стачку и больнее ударить по капиталистам. Не обошли вниманием кабак Портнова, где Демидов вел пропаганду среди грузчиков. Я опять зачитал диплом:" Революционер заговорил об облегчении труда грузчиков с помощью вагонеток, на что получил ответ работяг, мол, все это вредно, лишит заработка, ведь чем тяжелее труд, тем больше платят. Надо разбить вагонетки. На вопрос Ивана Федоровича об охране труда грузчики ответили, что " жизнь свою берегут только богатые". Тут Демидов подбросил листовки. Рабочие подобрали их и закричали:"Это дворяне мутят воду, хотят вернуть крепостное право! Сынки аристократов с жиру бесятся!"
Свое путешествие по революционной Самаре мы закончили, как и положено, около тюрьмы Кресты на Ильинской, где мой двоюродный дед сидел в одиночке. В своих воспоминаниях И.Ф. Демидов писал:" Не прошло и десяти минут, как начал раздаваться сбоку стук. Стук был настойчивым. Я начал искать везде по стенам, нет ли где азбуки. Наконец азбуку я нашел на одной из стенок полки, начал по ней соображать, о чем стучат. Наконец сообразил6 меня спрашивали : "Кто ты такой?" Я ответил. Так через несколько часов я узнал все... Очень огорчило меня известие, что Н.П. Ковригин посажен в подвальный карцер, значит жандармы знали о его ведущей деятельности, поэтому отнеслись особо строго".
Рассказал Авдееву, что моего двоюродного деда осенью 1905г. комитет РСДРП отправил в Ташкент, где необходимо было создать подпольный типографский центр для обеспечения газетой "Искрой" всего юга России. Тут услышал ехидный вопрос моего товарища:" А чем они закончили эти ребята?" Я ответил :" По- разному. Демидов нашел свою смерть в 1937г. в Сибири, а его товарищ по самарскому подполью Дмитриев по кличке Разум бежал за границу и стал профессором Сорбонны. " Кстати моим руководителем дипломной работы был профессор Ленар Васильевич Храмков. Он не хотел, чтобы я писал о Дмитриеве как об эмигранте и в конце -концов оценил мой труд лишь на хорошо. Из-за четверки я лишился красного диплома. Мой дед профессор истории К.Я. Наякшин, являвшийся моей крышей , в то время уже умер. Меня можно было рвать как угодно, что в дальнейшем и произошло.
Авдеев, наслушавшись моих рассказов и уже допив всю настойку календулы, закричал на всю улицу Полевую, как будто действительно находился в полях:" А вот был бы твой предок поэтом, то не занимался бы такой глупостью как революция". Я ответил, что подпольная работа не мешала ему писать стихи, наоборот вдохновляла:
Прощай же, мать моя родная,
Не проклинай мою судьбу.
Не доля выпала такая -
Я сам решился на борьбу.
Тебе, забитый жизнью, разве
Мои стремления понять?
Ведь ты привыкла перед властью
Покорно голову склонять.
Прощай же, мать моя, пора!
Меня товарищи зовут.
Мои последние слова:
"Вернусь с победой иль умру".
Так от горящего костра
В степи ночной взлетит искра,
И темнота сразится с ней,
Но станет все же чуть светлей.
х х х
Кандалов звон моросяще лился,
Погружая, как в сон, сторону.
На дорогах моей России
Совесть людскую цепями гнут...
А крестьяне стоят молчаливо,
Все глядят арестантам в след
Отрешенно, но не пугливо,
Не привыкнув за столько лет.
Но похоже то перед бурей
На гнетущую тишину.
Загудит растревоженный улей -
Так молчанье разбудит страну!
х х х
Пропитаны стены болью,
Лишь память спасет от тьмы...
Как рад я, вырвавшись на волю
Из мрачных стен тюрьмы.
Благославляю воздух вольный,
И вновь иду к борцам в ряды,
Сложивши руки, недостойно
Смотреть на пляс лихой беды.
Она над городом повисла
И отразилась в мостовой
В глазах шарманщика- артиста
С седой упрямой головой...
А за тюремною решеткой
Меня всегда к себе влекли
Картинки той родной сторонки,
Где жизнь и счастье предрекли.
Авдеев послушал- послушал и заявил:"Нет, не кунак он мне, графоман пролетарский. Как говорится, не писал стихов и не пиши".
Михаил Авдеев являлся тем человеком, который научил нас с Ириной Воеводиной любить Самару. Произошло это не сразу. Чувства к городу подступили незаметно, словно первый весенний ветерок вдруг прорывающийся в конце февраля сквозь снежные заносы.
А все началось с календулы. Есть такое лекарственное растение. Дело в том, что у Авдеева было много друзей, среди которых назовем аптекаря. Нет, это не уголовная кличка. На самом деле Миша дружил с работником аптеки, а тот любил раритетную литературу, особенно поэтов серебряного века. Михаил как истинный бизнесмен предложил лекарю бартер, мол я тебе книги, а ты мне - настойку календулы. Больше книг - больше календулы. Сначала мы употребляли этот напиток, расфасованный по стограммовым фанфурикам в чистом виде , но от этого щипало в горле и болел желудок. Позже божественный напиток стали разводить лимонадом Буратино или просто водопроводной водой. Однако острый запах лекарственной травы начинал просто преследовать. В конце -концов я стал перегонять настойку, как простую брагу, а результат оказался восхитительным. Мы получили настоящую аква виту, т.е. воду жизни.
Авдеев сказал, что просто так сидеть дома и пить - скучно, надо выходить на улицу, ближе к жизни. Началась настоящая краеведческая игра. Мы шли в старую часть города, которая для Михаила начиналась за улицей Полевой в сторону Самарки. Он вообще заявлял радикально, что кто живет за улицей Полевой, не самарец, а просто обыватель, абориген... Так вот мы направлялись от" Шанхая" в центр города. По дороге Авдеев останавливался у какого-нибудь обшарпанного домика по улице Троицкой и безапелляционно заявлял, что до революции здесь находилась секретка. Окна завешивались розовыми занавесками, а там происходил разврат да такой, о котором сейчас никто и помыслить не может. "Ныне здесь живут одни политические проститутки и коммунистические прихлебатели",- кричал поэт и махал руками будто отгонял стаю назойливых комаров. Понятно возникала тема, под которую мы выпивали по маленькой рюмочке чудесного напитка.
Экскурсия продолжалась." Вот вы видите на Николаевской угол Москательной возле дома небольшой чугунный столбик. Для чего он тут?"- вопрошал наш гид. Я предполагал, что это остаток какого-нибудь забора, правда глупый и бессмысленный. Потом возникала идея, что это просто так случайно вбит какой-то столбик, чтобы прохожий зацепился ногой и упал, так для смеха. Авдеев объяснял, что к таким опорам привязывали лошадей, а потом шли к хозяину дома пить чай или что покрепче. Потом Авдеев показывал нам шестиконечные звезды Давида под крышей особняка на Панской. Далее спускались к дому Сурошникова, где уже встречали масонские знаки. На Саратовской в сторону Самарки видели дома с мальтийскими крестами. Миша останавливался, мы разливали, и он рассказывал очередную душещипательную историю. Вон балкон на Казанской, там лет десять жил мужик и зимой и летом, а что человеку много ль надо? Выпил, закусил и спать, а какая разница где? Не надо быть снобом, живи по принципу: ешь, что дадут, пей, что нальют, живи, сколько Бог отвел, только не увеличивай количества зла, его и так слишком много.
Зимой мы ездили на Барбашину поляну, где гуляли среди заснеженных дореволюционных вилл самарских миллионеров-мукомолов: Соколовых, Шихобаловых, Чемодуровых, Субботиных... Здесь уже Миша углублялся в истории про привидения, закопанные клады, таинственные убийства. Божественный напиток согревал наши души и развязывал язык рассказчика. Во время импровизированных экскурсий Авдеев читал много своих стихов:
Слово, в музыку вернись!
Слово в музыке останься!
И, как прежде, отразись
В зеркале певучих таинств.
Верь восторженно тому,
Что диктует голос Неба,
В заколдованном плену
Соловьиного напева.
Песню творец нам дай,
Снова в музыку верни ты!
Очарованно слагай
Не призывы, а молитвы!
21.10.1983г.
х х х
А у нас еще осень, а у нас еще грусть.
Еще снег не дарил белых шапок деревьям.
Из симфоний дождя всякий раз я прорвусь,
Уведу тебя в клены во все лучшее веря.
3.11.983г.
Как-то раз я предложил Авдееву провести свою экскурсию по материалам дипломной работы. Дело в том, что я занимался историей самарских социал-демократических подпольных типографий. Одним из видных печатников слыл мой двоюродный дед по отцовской линии Иван Федорович Демидов. Он родился 20 января 1881г. , и все детство и молодость прожил в родительском доме, что находился во дворе при пересечении улиц Симбирской и Николаевской. Туда я и привел Михаила. Мы увидели покосившийся деревянный домишко с небольшой мансардой. Вот здесь и жили потомственные самарские печатники Демидовы. Прапрадед Иван был дворянского рода , но обеднел на столько, что отказался платить годовой налог за принадлежность к привилегированному сословию. Его сын Федор Иванович стал считаться разночинцем. Он отличался высокой грамотностью , а потому поступил работать корректором в "Самарскую газету", редакция которой находилась на Алексеевской площади. Там он трудился бок о бок с такими выдающимися журналистами, как Гарин-Михайловский, Пешков и Клафтон. Его сын Иван Федорович Демидов пошел по стопам отца. Оба моих родственника принимали участие в создании 10 мая 1895г. профсоюза Самарских печатников. При официальном открытии общественной организации присутствовали губернатор и глава епархии. С большой речью выступили Алексей Максимович Горький и Федор Иванович Демидов. Учредителями общества были также А.А. Астапов, Е.С. Борисов, Н. Белявский. Председателем выбрали В. И. Кларка.
Миша был в полном восторге от такого рассказа, ведь про это он ничего не знал. Однако я огорчил нашего поэта, рассказав , что мой двоюродный дед Иван Федорович Демидов, недолго пробыл в рядах верноподданных российской имперской власти. Молодой человек оказался бунтарем. Его полностью захватила идея освобождения рабочего класса, и парень пошел в социал-демократы, т.е. стал вести подпольную работу, направленную на свержение царского трона. Молодой Иван , хорошо знавший печатное дело, принял участие в работе подпольной типографии, издававшей антиправительственные прокламации и листовки. Михаил закричал:" Вот у дома плохонькая лестница, жаль, что она не обломилась под тяжестью супостата и губителя России". Грех было не выпить божественного напитка по этому поводу.
Затем мы отправились на улицу Почтовую, 51, где находилась сама эта нелегальная типография, которой руководил социал-демократ Александров по кличке Свет. Шрифты туда поставлял мой двоюродный дед, воруя их в "Самарской газете". Домой к Ивану Федоровичу как-то ворвались полицейские и стали делать обыск, пытаясь обнаружить что-либо запрещенное. Околоточные ничего не нашли, так как листовки были спрятаны под обоями, а шрифты лежали в горшке с молоком. Слушая все это, Авдеев кричал на всю улицу, что все проблемы России в стражах порядка, у которых вместо головы кочан капусты. Прохожие шарахались в сторону, полагая, что речь идет о наших днях, а не о делах девяностолетней давности.
Решили пойти к Театральной площади. Когда-то здесь шумел знаменитый Ковригинский сад, но род обеднел , и Николай Петрович Ковригин пошел в революцию, стал закадычным другом Ивана Федоровича Демидова. Вместе они устроили немало гадостей властям. Творческим началом в группе был Дмитриев Р.Н., обладавший недюжинным умом, а потому имевший кличку Разум.
Тут мы спустились в Струковский сад, где я зачитал страничку из своей дипломной работы: " Вечером 1 мая 1905г. демонстрация в количестве 300 человек, среди которых были рабочие, студенты, гимназисты отправились из Струковского сада по Алексеевской улице до Соборных садиков. Публика с криками ужаса бросилась бежать, лезла через заборы, одним словом дала стрекача. На пересечение с Николаевской борцов с режимом разогнали полиция и конные казаки." После этих событий Струкачи местные остряки стали называть"Стрекачи".
Далее мы спустились к Волге по Александровской. Там рассказал такую историю. В сентябре за Демидовым погналась полиция, чинов двадцать. Он бросился здесь в реку и переплыл на другую сторону, где прожил около двух месяцев в шалаше. Надо сказать, что административно правый берег был приписан к Симбирской губернии и не подчинялся самарским полицейским. Этим пользовались революционеры, проводившие за Волгой свои сходки у костров. Они переплывали на больших весельных лодках, которые называли "челнами Стеньки Разина". Когда наступила зима, Демидов совершенно промерз и вернулся в город, где прятался на квартире члена подпольной группы Фирсова. Туда нагрянули жандармы и всех повязали. Так произошел первый арест борца за народное дело.
Мишу я водил также к бывшей чайной Мочалова, Самарская, д.217 , где собирались подпольщики, к дому купца Шумилина по улице Уральской,167, в подвале которого жилец М.Г. Логинов прятал оружие. Авдеев узнал, что на Алексеевской улице в доме 44 у Свидерского встречались профсоюзные лидеры, решая как лучше устроить стачку и больнее ударить по капиталистам. Не обошли вниманием кабак Портнова, где Демидов вел пропаганду среди грузчиков. Я опять зачитал диплом:" Революционер заговорил об облегчении труда грузчиков с помощью вагонеток, на что получил ответ работяг, мол, все это вредно, лишит заработка, ведь чем тяжелее труд, тем больше платят. Надо разбить вагонетки. На вопрос Ивана Федоровича об охране труда грузчики ответили, что " жизнь свою берегут только богатые". Тут Демидов подбросил листовки. Рабочие подобрали их и закричали:"Это дворяне мутят воду, хотят вернуть крепостное право! Сынки аристократов с жиру бесятся!"
Свое путешествие по революционной Самаре мы закончили, как и положено, около тюрьмы Кресты на Ильинской, где мой двоюродный дед сидел в одиночке. В своих воспоминаниях И.Ф. Демидов писал:" Не прошло и десяти минут, как начал раздаваться сбоку стук. Стук был настойчивым. Я начал искать везде по стенам, нет ли где азбуки. Наконец азбуку я нашел на одной из стенок полки, начал по ней соображать, о чем стучат. Наконец сообразил6 меня спрашивали : "Кто ты такой?" Я ответил. Так через несколько часов я узнал все... Очень огорчило меня известие, что Н.П. Ковригин посажен в подвальный карцер, значит жандармы знали о его ведущей деятельности, поэтому отнеслись особо строго".
Рассказал Авдееву, что моего двоюродного деда осенью 1905г. комитет РСДРП отправил в Ташкент, где необходимо было создать подпольный типографский центр для обеспечения газетой "Искрой" всего юга России. Тут услышал ехидный вопрос моего товарища:" А чем они закончили эти ребята?" Я ответил :" По- разному. Демидов нашел свою смерть в 1937г. в Сибири, а его товарищ по самарскому подполью Дмитриев по кличке Разум бежал за границу и стал профессором Сорбонны. " Кстати моим руководителем дипломной работы был профессор Ленар Васильевич Храмков. Он не хотел, чтобы я писал о Дмитриеве как об эмигранте и в конце -концов оценил мой труд лишь на хорошо. Из-за четверки я лишился красного диплома. Мой дед профессор истории К.Я. Наякшин, являвшийся моей крышей , в то время уже умер. Меня можно было рвать как угодно, что в дальнейшем и произошло.
Авдеев, наслушавшись моих рассказов и уже допив всю настойку календулы, закричал на всю улицу Полевую, как будто действительно находился в полях:" А вот был бы твой предок поэтом, то не занимался бы такой глупостью как революция". Я ответил, что подпольная работа не мешала ему писать стихи, наоборот вдохновляла:
Прощай же, мать моя родная,
Не проклинай мою судьбу.
Не доля выпала такая -
Я сам решился на борьбу.
Тебе, забитый жизнью, разве
Мои стремления понять?
Ведь ты привыкла перед властью
Покорно голову склонять.
Прощай же, мать моя, пора!
Меня товарищи зовут.
Мои последние слова:
"Вернусь с победой иль умру".
Так от горящего костра
В степи ночной взлетит искра,
И темнота сразится с ней,
Но станет все же чуть светлей.
х х х
Кандалов звон моросяще лился,
Погружая, как в сон, сторону.
На дорогах моей России
Совесть людскую цепями гнут...
А крестьяне стоят молчаливо,
Все глядят арестантам в след
Отрешенно, но не пугливо,
Не привыкнув за столько лет.
Но похоже то перед бурей
На гнетущую тишину.
Загудит растревоженный улей -
Так молчанье разбудит страну!
х х х
Пропитаны стены болью,
Лишь память спасет от тьмы...
Как рад я, вырвавшись на волю
Из мрачных стен тюрьмы.
Благославляю воздух вольный,
И вновь иду к борцам в ряды,
Сложивши руки, недостойно
Смотреть на пляс лихой беды.
Она над городом повисла
И отразилась в мостовой
В глазах шарманщика- артиста
С седой упрямой головой...
А за тюремною решеткой
Меня всегда к себе влекли
Картинки той родной сторонки,
Где жизнь и счастье предрекли.
Авдеев послушал- послушал и заявил:"Нет, не кунак он мне, графоман пролетарский. Как говорится, не писал стихов и не пиши".