Путешествие из Куйбышева в Самару. Воспоминания Андрея Демидова 70-е гг.ХХв- нач.ХХI в.
Продолжение "Короеды и краеведы" DEMIDOVANDRE
"Ах, Самара-городок" продолжение
Михаил Авдеев тоже написал для этого издания стихи:
Куда наше прошлое делось?
Зачем слишком быстро ушло?
Зачем скоротечно истлело,
Бурьяном глухим поросло?
И что же я в этом бурьяне
Ищу отголоски тех дней,
Когда на Панской мы гуляли
Среди отлетевших теней...
х х х
Сирень во дворах на Ильинской
Взялась этот май провожать.
В прощальной печали излившись,
Лиловые слезы дрожат.
С какою-то тайною грустью
Лиловые всплески весны.
В самарском моем захолустье
Лелеют забытые сны.
Интересные зарисовки оставил Михаил Авдеев о самарских краеведах.
"Старый Буратино"
Я был знаком со многими краеведами, историками Самары, собирателями и охранителями ее старины. О некоторых из них у меня остались добрые воспоминания. Это были люди официально не признанные. В каждом из них жил дух какой-то полуподпольности. Затененные и отвергнутые официальным большевистским краеведением, эти люди носили свою Самару в себе, почти не выплескивая ее на страницы малодоступных для них газет. Но именно эти краеведы-неформалы, в отличие от кормившихся Лениным и другими революционерами еркановых и поддубных, истинно любили самарскую старину. Самым выдающимся из них был Олег Сергеевич Струков.
Познакомился я с ним так. Однажды на развалинах старого самарского дома встретил старика, копавшегося в груде полуистлевших газет. Подумалось:" Как он близорук и остронос". Он брал дрожащими костлявыми руками газеты и подносил их близко к глазам, что-то бормотал себе под нос, на который постоянно сползали очки. "Вылитый Буратино в старости",- усмехнулся я.
Старик, заметив мое присутствие, спросил:" Молодой человек! Вы тоже считаете, что этот дом зря ломают?" "Да" ."А я ведь все суды прошел, все инстанции, а не спас. Вот ломают. А какие печи здесь были. Изразцы! Еще позавчера были. Жалко этот дом".
Позже я узнал, что Струков ходил по инстанциям и судам по поводу сноса многих зданий. Его называли кляузником и жалобщиком те, кто уничтожал Самару. "Они считают меня сумасшедшим,- говорил Олег Сергеевич. - Зачем ты ходишь, ведь все равно снесем! А я хожу и буду ходить, писать, добиваться пока жив, ведь как же Самара-то у нас одна. Вот и стучусь".
Так у меня появилась ассоциация с дятлом. Впрочем, отчасти даже и внешняя. Как дятел стучал старик Струков повсюду, куда можно и нельзя, отстаивая каждый дом. Но, как правило, его старания оказывались безрезультатными. Непробиваемые партийно-хозяйственные боссы не хотели слышать этот тихий, слегка заикающийся голос. Глас вопиющего в пустыне.
Много работал Олег Сергеевич и над разоблачением фальсификаций официальных краеведов. Внимательно прочитывая их "труды", низко склонившись над столом, он выискивал обильно рассеянные неточности, передергивания, умалчивания. Эта грандиозная работа старика ложилась на полки во множество папок с названием "Ошибки и факты".
Струков особенно не любил Наякшина и Гурьянова. Рассказывал мне, что Гурьянов требовал снести кирху и костел как нерусскую архитектуру в русском городе. Про Гурьянова говорил:" Ему можно доверять только по деревянной Самаре. Тут Гурьянов дока. А каменной Самары он не знает и не любит. Поэтому врет".
На Галактионовской( ах как хочется сказать на Троицкой!) около политеха стоял очень интересный деревянный дом. Олег Сергеевич каждый день ходил к нему и говорил, когда мы там встречались:" Неужели снесут?" Снесли не охнули, нанеся еще одну рану Самаре. "Опять не спас!"- сокрушался Олег Сергеевич. А один из тех, кто "приговаривал" и этот и многие другие дома, говорил:" Подумаешь - потеря! Здесь будет дом лучше! Большой!" Никишковы и мусатовы, вынося приговор за приговором старой Самаре, смеялись над стариком Струковым и ненавидели его. Они ненавидели. А он любил. Любил и знал каждый домик, каждый уголок матушки Самары.
Он любил тебя, Самара,
За особенную стать.
И про каждый домик старый
Мог подробно рассказать.
Он любил тебя за то, что
Ты светла и хороша.
И была такой же точно
Его чистая душа.
И теперь, когда ломают
Где- нибудь самарский дом,
Там душа его святая
Бьет пораненным крылом.
Когда старика не стало, я не мог себе представить, что никогда больше не встречу на самарских улочках Олега Сергеевича. Не подойдет на площади Революции( ах на Алексеевской!) и не скажет: " Вот в суде был. По двум домам бумагу отнес. Ломают, черти. Ничего им не жалко!" Моя душа сжималась до боли.
Но, нет. Струков умер.
Вы куда, Олег Сергеич?
Что-то рано собрались...
Кто без Вас сумеет склеить
Переломанную жизнь?
Вы ушли. Остались песня
Недопета над рекой .
Уж не спеть ее нам вместе
На Дворянской и Панской.
А душа летит над Волгой,
Исчезая в сизой мгле.
Что-то Вы не очень долго
Погостили на земле.
Нет. Струков не умер. Он растворился в своей любимой Самаре. Душа его парит над городом, как бы пытаясь укрыть своими белыми крыльями самарскую старину от разрушения. И в старых кварталах звучит его голос, голос самарского Дон-Кихота, голос старого доброго наивного Буратино, Глас вопиющего в Самаре.
"Профессор" в болотном пальто
В середине 70-х годов в букинистическом магазине на Ленинградской я часто встречал привлекающего внимание пожилого господина. Маленький рост этого человека и манера держаться весьма кротко и скромно, казалось бы, должны были способствовать ему находиться в тени, растворяться среди публики. Однако какая-то неброская внутренняя привлекательность, теплота вырывали его из серой массы людей, ставили над толпой , приковывали внимание. Однажды мы разговорились. Поводом послужил продававшийся в букинисте двухтомник сочинений Екатерины Великой, а темой разговора стало достоинство ее художественных произведений. "Не говорите так громко, Вы мешаете публике выбирать книги!",- тихо сказал мой собеседник. Так я познакомился с Александром Константиновичем Ширмановым.
Мы вышли на улицу, продолжая обсуждать екатерининскую прозу. Вдруг Александр Константинович сказал: "Мы идем по Панской"." Но сейчас это Ленинградская", - заметил я. "Запомните, Миша, мы идем по Панской!" Тут же выяснилось, что он живет на этой улице, а я сказал, что жил на ней с рождения, но, к сожалению, переехал. Как потом я заметил, Александр Константинович не любил новых названий самарских улиц, считал их временными и верил, что рано или поздно вернуться в Самару имена, отнятые большевиками.
Именно на Панской мы встречались чаще всего. Много раз гуляли по ней и в сторону Троицкого рынка, и к Волге. Александр Константинович ходил не спеша, даже медленно, как бы обдумывая каждый шаг. Говорил он тоже медленно, тихо, но любое его слово звучало твердо и убедительно. Идем как-то по Степана Разина:" Вот здесь на Вознесенской жил Треплев. Плохой человек. Да, да, тот самый Смирнов- Треплев, друг Хламиды и зять Позерна". "Ну что Вы, Александр Константинович! Он же просветителем был. У него кружок собирался. "Собирался, собирался. Читающая публика. За чашкою чая. А потом в Пролеткулт пошел и всю интеллигенцию предал".
Для Ширманова дома представляли интерес прежде всего с внутренней стороны. Он мог восторгаться архитектурными прелестями того или иного здания, но интересовало его прежде всего то, что происходило когда-то за дверьми: кто жил здесь, кто бывал, о чем говорили, что собирали, истории, связанные с этими домами. " А вот здесь Позерны жили. Максимушка у них рассказы читал. Нет, что ни говори, а Максимушка- это фигура! Это, не смотря ни на что, - гигант! Только вот Самару он весьма однобоко показал. Увидел только грязь и серость. Это верно. А Позерн умилялись: ай да, молодец! Так ее! Так ее! Ненавидели они Самару. Все ненавидели : и Позерны, и Треплев, и вся эта псевдоинтеллигенция. Ну, Пешков молод был. Да и жил-то, в отличии от них, в подвале.
За большую эрудицию Ширманова прозвали профессором. Я- то сначала думал, что он действительно профессор. Как-то раз я говорю: " Здравствуйте, профессор!" "Здравствуйте, Миша! Но это неправда. Я не профессор. Кто-то просто приклеил".
Ходил "профессор" в пальто какого-то неопределенного цвета, скорее болотного. Такого же была и шляпа. Все это сидело на нем хорошо и смотрелось необыкновенно элегантно. Картину дополнял неизменно старомодный галстук.
Как-то шли по Ленинградской мимо моего родного дома №46. Я сказал: " В моем доме в войну в эвакуации жил Козин". "Хорошо, что Вы это знаете. Ведь Козин остался в душе Вашего дома. Надо всегда в души домов заглядывать, и Вам тогда многое откроется.
Также как-то раз на Куйбышевской он мечтательно произнес: " А в душе вот этого дома жив Елачич. Великий издатель. Какую газету делал! В "Волжском дне" такие люди собирались! Горькая участь была у кадетов. Народ их не понял, а большевики уничтожили. Нет, я прямо таки чувствую, что у них сейчас там споры кипят, дискуссии...А скоро выйдут на улицу, на Дворянскую, к нам, в вечернюю Самару.
Рассказывая об обитателях домов, Александр Константинович как бы переносился в ту эпоху и говорил так ярко в лицах, создавая живые картинки, сценки, как будто сам оказывался участником и очевидцем происходящего. "Вот здесь играли в шахматы Александр Николаевич Хардин со своим помощником. Помошничек все ерзает, ерзает, делая ходы. Да как вскочит, как взвизгнет: " Вам мат, батенька! Мат, черт возьми!" А потом взял да и всей России мат поставил".
Любил Александр Константинович задавать каверзные вопросы. Идем с ним по Рабочей. Он вдруг спрашивает: " А как она раньше называлась?" Отвечаю: " Почтовая, конечно". "Да, да, а почему же ее, бедную, переименовали, ведь вроде почта при любом режиме нужна?" " Да тут в 1902году подпольная типография действовала с Александровым-Светом во главе",- отвечаю. "Что Вы, Миша! Копайте глубже. Как Ленинская раньше называлась? Крестьянская, и что? Да то, что на углу Крестьянской и Рабочей стоит домик Ильича. За такое топонимическое изобретение кому-то Ленинскую премию выписали".
Или вдруг Ширманов по улице Москательной - Льва Толстого идет и спрашивает: " С чего здесь так много воронья селится. Все деревья в гнездах?" Я ему подыгрываю: " Наверное птичьи толстовские коммуны создают". "Нет, дорогой друг. Люди здесь уж больно картавые живут. Птичкам там каркать сподручнее".
Как-то иду по Набережной. Смотрю. Александр Константинович локти на парапет положил, смотрит на воду. "Что закатом любуетесь?" "Да нет, просто представляю: зима, холод, пурга лютует, и правительственные войска крадутся, ледяные надолбы преодолевают. А здесь как раз часовые разинцев у костра греются. Не заметили неприятеля".
Однажды около букиниста встретили с ним одного из местных поэтов. Стихотворец был страшно пьян. "Вот он какой, поэт!"- брезгливо обронил Александр Константинович. И хотя сказал он, как всегда тихо. "Поэт" услышал и громко завопил: " Да, я- поэт! Я член Союза писателей!" "Уйдемте отсюда!" - позвал "профессор", и мы пошли. Природная интеллигентность не позволила ему встревать в истории, становиться участником или даже просто очевидцем каких-то случаев, могущих доставить неприятность.
Жил Александр Константинович только книгами и воспоминаниями. Я знал, что он пишет обширные мемуары, где говорит о своих предках, о своих корнях, об истории Самары. "Для кого же Вы пишите? Ведь сейчас все -равно не напечатают". "Да, сейчас рутина и прочую рутину печатают. Но ведь и до меня когда- нибудь очередь дойдет. Рукописи- то не горят. Я пишу в надежде на благодарных потомков".
Тогда в семидесятые годы Ширманов считался среди местных краеведов белой вороной. О нем говорили как об анахронизме, не верили, что все, что он делает, кому-то нужно. Но Александр Константинович писал и верил: пригодится потомкам. Будет оценено в будущем. Правда, когда его не стало, громаднейшая ширмановская библиотека и уникальный архив разошлись по рукам. Воспоминания - дело каждодневного труда- украл у вдовы один делец от культуры. Все, собранное за жизнь, пропало. Но осталась легенда- Александр Константинович Ширманов - "профессор" в болотном пальто.
Троцкист в рваной пижаме
Многие люди, кто как-то был связан с искусством, театром, культурой, знали этого человека. Его встречали в кондитерском на Ленинградской, пьющим кофе или вальяжно прогуливающимся по Куйбышевской. Стоило видеть, как он одет. Всегдашний его костюм - это старая слежавшаяся пижама и засаленная майка. Иногда затертые черно-бурые брюки. И вот даже в этих почти отрепьях он смотрелся импозантно. Был старик неимоверно живым. Говорил отрывисто, иногда переходя на визг или на крик. Звали старика Арон Яковлевич Пломпер. В этой же самой пижаме и майке мог он прийти и в драматический театр, ибо слыл самым заядлым театралом нашего города. Он мог себе позволить громко критиковать спектакль, заглушая овации. Рассказывают, что на одном из спектаклей, когда раздались овации, Пломпер громко заорал: " Какая это х...ня!" Этот конкретный случай поведала мне покойная Любовь Ивановна Елшина - тоже страстная театралка, хорошо знакомая с Пломпером.
Арон Яковлевич говорил о ней: " Люба из дворян, а я из троцкистов". Как троцкист, он долго сидел при Сталине. В лагерях сблизился со многими осужденными артистами. Свою принадлежность к троцкистам особо не афишировал, но и не скрывал. Всегда мог сказать: " А Вы знаете, ведь я - троцкист!" Пломперу очень нравилось следить за реакцией человека на это. "Что, живого троцкиста испугались?"- громко вопрошал Арон Яковлевич и разражался гомерическим хохотом. Лия Павловна Унгер( также ныне покойная) рассказывала, как однажды в больнице в состоянии полусна- полубреда Пломпер в течение двух часов читал лекцию о Троцком. Врачи и сестры слушали, онемев от неожиданности. Когда же Арон Яковлевич очнулся, он наотрез отказывался от того, что выстцпал: " Вы что, разве же можно сейчас говорить о Троцком? Сейчас можно только о Брежневе!" Видимо он, действительно, не мог в это поверить.
Однажды на Ленинградской мне читал: " С нами юный Троцкий, молодой Буденный! Чье это? Как чье? Есенина! Боже мой, уже Есенина не узнал?" "У меня есть Есенин, так там такого нет". " Нет и не будет. Ишь, чего захотел. Вот уже хохмач. Кто ж тебе сейчас это напечатает. Ты думаешь, правду пишут? Жди уде! Вот Есенин ведь не повесился!" "Как не повесился?" " А так. Сережу пук-пук и все. Забили, а мертвого повесили. Вот оно уже как!"
Он же мне рассказывал, как Троцкий защищал Есенина от нападок Бухарина. И вообще, он много говорил о Троцком. По всему видно было, что это его кумир. "Когда в Самару приехал Троцкий, его же встречали с цветами, качали и несли на руках. Троцкий принимал парад самарского гарнизона. Да, что уж говорить, Лев Давыдыч был орел!! Здесь в Самаре много троцкистов я знал, все они при Сталине... -Арон Яковлевич заплакал...- в мясорубку попали. Боже ты мой!"
Я заметил, что Пломпер говорит Самара, а не Куйбышев и спросил :"Почему?" " Что ты думаешь, чтобы я этого пьянчужку уважал? Нет уже! Вот ему! ( и Арон Яковлевич отмерил руку по локоть) Все знают, как он от чехов бежал по крышам. А какой бабник был! Это же просто ужас! Только при Сталине такие присосались, когда настоящую гвардию всю уничтожили".
Я любил его провокационно спрашивать:" А почему среди революционеров так много евреев? Троцкист взвизгивал: " А кладбище?!" "Что кладбище?"- удивился я. " Да знаете, любезный Миша, что самарским евреям в 1909 году под кладбище выделили землю, покрытую толстым слоем навоза, да еще у холерных бараков". "Но ведь Боберман вмешался и исправил несправедливость, а ваши троцкисты и его пук-пук". " И правильно, дорогой, всех их, богатеев надо туда. Революционная необходимость."
Так же Арон Яковлевич известен и таким своим чудачеством. Со своей скромной пенсии посылал юбилейные телеграммы великим актерам: Тарасовой,Раневской, Жарову, Бабочкину...Рассказывают, что однажды, в состоянии очередного залеты, он послал телеграмму на Новодевичье кладбище Станиславскому:" Встаньте, голубчик, посмотрите, как тут без Вас театр!"
Он же, когда Игоря Ильинского выдвинули на соискание Ленинской премии послал Брежневу телеграмму протеста- нельзя давать Ильинскому премию, так как Ильинский с Царевым посадили Мейерхольда.
Однажды иду вечером по Набережной и слышу с соседней аллеи: " И вот они, с-с-собаки, донесли- таки на Мейерхольда. Это сволочи, а не люди. Даже уже хуже, чем сволочи. Пришли к Станиславскому просить подписаться против Мейерхольда, а он их с лестницы спустил- и Ильинского, и Царева". Сквозь кусты я увидел светящуюся в сумраке огромную лысую голову. Подошел: " Вот! Я ему рассказывал! - указал на меня Пломпер своему собеседнику .- Я ему уже рассказывал про этих сволочей. Эх, пижама моя совсем порвалась! Что же уже делать?" Мне стало смешно от того, что старик перешел от высокой патетики к будничной проблеме одежды. " Что смеешься? Мне же надо уже в чем-то ходить!" И тут же перешел опять на театр:" Был такой Свечеревский в нашем театре. Такой же был талант. При Сталине сгорел. Угробили такого человека".
Я знал, что Арон Яковлевич давно занимался историей самарского театра и много в этой области знает. Интересно было послушать его очередной экскурс в историю, но старик перекинулся к современности и бурно жестикулируя стал кричать:" Вот Петя крутится, как белка в колесе. Но Боже ж мой! Разве же это Мейерхольд? Разве же это Таиров? Разве же это Михаил Чехов? Эх-хе-хе!"- и тяжело вздохнул.
Мы поднялись наверх и разошлись в разные стороны Куйбышевской. Я оглянулся и (как оказалось, в последний раз) увидел этого человека. По вечерней улице развевалась ветхая одежда и сиял в лунном нимбе огромный лысый череп. троцкист в рваной пижаме уходил в ночь. В вечность. В историю.
По традиции Авдеев написал заключение:
"Первый шаг к возрождению"
Очень давно мне хотелось написать о том, как мы собирали подписи за возрождение нашему городу его родного имени Самара. Это имя украл усатый Коба, чтобы прославить в веках одного из своих подручных. Мы решили, что хватит нашему городу жить с бандитским именем, надо Самаре снова и навсегда становиться Самарой.
Инициатором святого дела стала Галина Николаевна Рассохина- кандидат архитектуры, неутомимый борец за сохранение великолепной самарской архитектуры. К ней присоединились единомышленники. Было получено разрешение горисполкома на проведение пикета по сбору подписей. Местом сбора выбрали угол улиц Соборной и Панской около Ново -Троицкого торгового корпуса ( универмаг "Юность") Врач больницы УВД Людмила Михайловна Иванова принесла из дома складной столик , и работа пошла. Кроме меня в этом благородном деле принимали участие Валентин Крушинин, Виктор Орлов, Анатолий Петров, Сергей Григорьевич Глазков, Виктория Николаевна Мальцева, Аделаида Григорьевна Скобликова, а также Володя и Люба- добровольцы, фамилии которых я не запомнил.
Когда мы стояли в пикете у "Юности", частенько возникали диалоги между сторонниками и противниками Самары, иногда переходившие в перебранки. Расписываются двое студентов. Подходит пожилой сталинист:"Вы за что пишите? За Самару! Эх, вы! Вам дуракам, мозги пудрят, а вы пишите". "Да никто не пудрит. Мы сами хотим. Самара - наша "альма матер". "А моя "альма матом". Работать надо, а вы тут стоите, лбы такие. Вы хоть знаете, кто такой был Самарин, в честь которого была Самара. Это был такой купец-кровопийца, из народа жилы тянул". "Да ну?!" "Вот и ну, ножки гну! Не знаете, а стоите. Сначала историю нужно знать, а потом народ баламутить. Эх, вы, диссиденты!" Анатолий Петров спрашивает одну активную противницу Самары: "Дамочка, вас как зовут?" "Мария". " А вот если вас назовут Феклой. Это как так? А вот как Самара была Самарой, а ее взяли и назвали Куйбышев". "Ну и что, а я все равно против!"
"А не местным можно подписаться? Можно. А вы откуда? Мы из Нижнего. Пока еще Горький. Но мы нижегородцы. Мы тоже хотим, чтобы и у вас была Самара."
"Это че такое? Мы за Са-ма-ру! За чево, за чево? За Са-ма-ру! За вонючую, грязную, засранную Самару? Да вы че, мыжики! Я вас не понимаю. Не, не, мужики! Ий-я. "Иди ради Бога, не плюй нам здесь". "Да Самара, она и так вся заплеванная".
"Почему уже спим? Да мы не спим, мы работаем! И он мне будет рассказывать! Где миллион подписей? Почему я его не вижу?! Тут встревает противник:" Дурак! Зачем тебе миллион подписей. Это же неформалы. От них все зло. Они воду мутят, а я против. Я -коммунист. "Боже мой, смотрите сюда! Живой коммунист! "Да, я член партии, член КПСС , и я этим горжусь. "Аз ох ун вей! Смотрите таки, потс КПСС! И он еще этим гордится!" Коммунист уходит. "Нет, ребята, миллион нужен. Чтоб мы так жили. О, этот Куйбышев! Мама дорогая! На нас же и флора, и фауна смеются. Я, старый Мендель, хоть сто подписей поставлю. " Сто нельзя, а одну вы уже ставили". "Но ребята! Боже мой! Я же хочу умереть в Самаре!"
"Самара, говоришь! Ай, сынок! А когда будет- то? Чай, уж не доживу. А вы давайте быстрей! Скажите там, мол, дед Вася Самару хочет. Чего уж ждать-то? Раз-два, да и Самара!"
"А за бабушку можно расписаться? А то у меня бабушка уже не выходит. Но она очень хочет, чтобы была Самара. Она как узнала про подписи, говорит:" Иди, иди, милый, распишись за меня, я ведь в Самаре родилась, на Панской.
Зачем мне Самара? Мне хоть Жмеринкой назови. Один черт. Что вы здесь дурью маетесь! Менять задумали. Чем вас Куйбышев не устраивает?" "Да ведь Куйбышев был бандит!" "Ну и что ж! И черт с ним. По мне хоть Берией обзови, лишь бы колбаса была".
"Слюшай, дарагой! Дай запишю! Моя живет Андижан, хочу чтоб твоя Самара жил! Самара лючче!"
Тех, кто считал, что Самара - лучше, наших единомышленников, оказалось очень много. И Самара вновь вернулась в Россию. Теперь наш город живет со своим родным и таким прекрасным именем. Но борьба еще не окончена. патриоты требуют возвращения улицам их исторических названий.
После выхода в свет новой книги нас опять везде стали приглашать. Помню Л.Г. Кузьмина устроила в городской библиотеке им. Крупской, что на улице Маяковской встречу с читателями. Было много вопросов. Мероприятие прошло интересно. Директор библиотеки выплатила небольшой гонорар, но попросила Ирину показать свой диплом кандидата исторических наук. Дама долго вертела корочки в руках, рассматривала печать и подпись под лупой, а потом с удивлением сказала, что вроде , действительно, подлинный, а то говорили, что вы даже высшего образования не имеете. Да, по городу до сих пор ходят грязные слухи. Как-то поклонница наших книг Людмила Васильевна Коршикова участливо предложила нам помощь в поступлении на заочное отделение в пединститут. Как психолог Людмила Васильевна знакомила с богатыми преуспевающими бизнесменами, чтобы помочь издать большую качественную книгу в твердой обложке. Нувориши смотрели на нас как на инопланетян и говорили :" Нам бы ваше досье почитать, а не статьи по истории". Так мы встретились с Кабатченко, потомком купца Челышева. Эмиссар из Москвы заказал нам материал о своих предках, над чем мы и стали работать.
Как-то мне позвонил А.А. Соколов, редактор бывшего "Волжского комсомольца", переименованного в "Вольнодумец". Он попросил написать статью, как подлые большевики уничтожали Самарский кафедральный собор и вообще об истории постройки этого культового сооружения, являвшегося доминантой города. Мы с Мишей на пару выполнили эту работу в кратчайшие сроки. Статья была размещена в воскресном номере , а рядом опубликовано предложение о сборе средств для восстановления разрушенного Воскресенского собора во имя Спаса на том же месте с указанием счета . Многие самарцы стали направлять свои средства на восстановление Святыни, но судьба денег, как водится, оказалась неизвестной. Миша чувствовал себя грешником и посыпал голову пеплом.
В это время в России происходили эпохальные события: Руцкой объявил импичмент президенту, Ельцин расстреливал парламент, РНЕ брало штурмом Останкино, снайперы расстреливали москвичей на улицах. В Самаре у Белого дома поставили ментовский газик. Провинция за Хасбулатова не поднялась. После разгрома Верховного Совета в город приехал депутат Юдин и рассказывал какие-то ужасы. В ответ на столичные события Карлов устроил демонстрацию против генерала Макашова под лозунгом "Макашизм не пройдет!" Огромная толпа прошла через весь город и все закончилось митингом около здания бывшего КГБ на Степана Разина. Собрания проходили по всей Самаре. Помню митинг на площади Куйбышева и выступление актрисы драмтеатра Любови Альбицой, которая скандировала: "Руки прочь от моего Президента!" Диссонансом звучало выступление какого-то реакционера, прораба 11 Строительного треста, который неожиданно закричал:"Да здравствует товарищ Сталин". Ответом ему была гнетущая тишина площади, забитой людьми. Мы стояли во время триумфа либерализма вместе с Евгением Александровичем Кудриным. Тот внимательно смотрел на публику профессиональными глазами психиатра, а потом сказал, мол, они радуются победе, а скоро власть, когда все перераспределит, установит диктатуру такую, что не пикнешь и эти же люди будут голосовать за отмену свободы слова, митингов, собраний и в конечном счете за неосталинизм только без соцгарантий и радужных перспектив. Я ответил, что будущий тиран уже наверное где-то здесь стоит среди толпы, маленький незаметный, такой как все.( песня "Полигон https://vk.com/audios236769689?q=%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%B8%D0%B3%D0%BE%D0%BD)
Полигон
Кончаются слова и аргументы,
Осталось право на цветные сны.
Опять у нас пошли эксперименты
На старом полигоне Сатаны.
По образу казармы с дедовщиной,
Подобию спецзоны с паханом,
Россию лепят крепкие мужчины
С чиновничьим веселым огоньком.
Когда то занимались пионеры
Футболом у кладбищенских ворот,
Играли черепами: ох, безмерный,
Российских жизнерадостный народ.
Чекисты пересели в Мерседесы,
Железный Феликс все равно внутри.
Ему в широких душах этих тесно,
И Он наружу лезет, посмотри.
Вот он уже кричит с передовицы,
Вот он уже немного депутат.
России перелистаны страницы,
Но по привычке, кажется, назад.
Кончаются слова и аргументы,
Осталось право на цветные сны.
Опять у нас пошли эксперименты
Гражданской неоконченной войны.
Посреди всероссийской суматохи у нас случилась своя буча. Из городской администрации позвонил представитель Сысуева и заказал 300 книг. Мы их привезли. Бухгалтер обещала все оплатить в течение недели. Прошел месяц, а денег не было. Мы стали названивать каждый день, проявляя явное нетерпение. Дама стала нас игнорировать. Вдруг нас арестовали на улице и увезли в налоговую полицию. Там предъявили обвинение в расхищении вкладов из Банкирского Дома ПСГ. Мы ответили, что на миллион рублей издана книга "Ах Самара-городок". Нас отвезли на служебной машине в бухгалтерию издательского Дома Федоров, где мы получили выписку о перечислении денег. Следователь долго что-то сверял, а потом сурово спросил, куда делись сто рублей? Через три дня городская администрация выплатила все сполна. Мы поняли насколько все в Самаре переплетено и связано, а если кто-то нарушает закон и его не трогают, значит так надо, значит это"наши люди". Свое настроение тех времен я выразил такой песней:
Мутанты
Мы с тобою мутанты:
Сломан код ДНК.
Мы фигурой, как танки
И из ж...рука.
Хвост засунув в штанину,
Покоряем проспект.
Мы - красавцы-мужчины,
Правда лба просто нет.
Мы - потомки секретных физиков
И приставленных к ним девиц.
Посмотрите на наши физии
И в кошмаре падайте ниц.
А мой папа знал
Теорему Ферма.
Он в России страдал
От избытка ума.
Чтенье книг для меня-
Как в ботинке гвоздь,
Ведь мозги не хранят,
Что с чего началось.
Мы искусственным солнцем
Обожжены,
От него и японцы
Наложили в штаны.
Если встанем мы грудью,
Да, вдоль границ,
Все враги разбегутся
От наших лиц.
Мы - потомки секретных физиков
И приставленных к ним девиц.
Мы - дебилы, маньяки, шизики
Из плутониевых столиц.
"Ах, Самара-городок" продолжение
Михаил Авдеев тоже написал для этого издания стихи:
Куда наше прошлое делось?
Зачем слишком быстро ушло?
Зачем скоротечно истлело,
Бурьяном глухим поросло?
И что же я в этом бурьяне
Ищу отголоски тех дней,
Когда на Панской мы гуляли
Среди отлетевших теней...
х х х
Сирень во дворах на Ильинской
Взялась этот май провожать.
В прощальной печали излившись,
Лиловые слезы дрожат.
С какою-то тайною грустью
Лиловые всплески весны.
В самарском моем захолустье
Лелеют забытые сны.
Интересные зарисовки оставил Михаил Авдеев о самарских краеведах.
"Старый Буратино"
Я был знаком со многими краеведами, историками Самары, собирателями и охранителями ее старины. О некоторых из них у меня остались добрые воспоминания. Это были люди официально не признанные. В каждом из них жил дух какой-то полуподпольности. Затененные и отвергнутые официальным большевистским краеведением, эти люди носили свою Самару в себе, почти не выплескивая ее на страницы малодоступных для них газет. Но именно эти краеведы-неформалы, в отличие от кормившихся Лениным и другими революционерами еркановых и поддубных, истинно любили самарскую старину. Самым выдающимся из них был Олег Сергеевич Струков.
Познакомился я с ним так. Однажды на развалинах старого самарского дома встретил старика, копавшегося в груде полуистлевших газет. Подумалось:" Как он близорук и остронос". Он брал дрожащими костлявыми руками газеты и подносил их близко к глазам, что-то бормотал себе под нос, на который постоянно сползали очки. "Вылитый Буратино в старости",- усмехнулся я.
Старик, заметив мое присутствие, спросил:" Молодой человек! Вы тоже считаете, что этот дом зря ломают?" "Да" ."А я ведь все суды прошел, все инстанции, а не спас. Вот ломают. А какие печи здесь были. Изразцы! Еще позавчера были. Жалко этот дом".
Позже я узнал, что Струков ходил по инстанциям и судам по поводу сноса многих зданий. Его называли кляузником и жалобщиком те, кто уничтожал Самару. "Они считают меня сумасшедшим,- говорил Олег Сергеевич. - Зачем ты ходишь, ведь все равно снесем! А я хожу и буду ходить, писать, добиваться пока жив, ведь как же Самара-то у нас одна. Вот и стучусь".
Так у меня появилась ассоциация с дятлом. Впрочем, отчасти даже и внешняя. Как дятел стучал старик Струков повсюду, куда можно и нельзя, отстаивая каждый дом. Но, как правило, его старания оказывались безрезультатными. Непробиваемые партийно-хозяйственные боссы не хотели слышать этот тихий, слегка заикающийся голос. Глас вопиющего в пустыне.
Много работал Олег Сергеевич и над разоблачением фальсификаций официальных краеведов. Внимательно прочитывая их "труды", низко склонившись над столом, он выискивал обильно рассеянные неточности, передергивания, умалчивания. Эта грандиозная работа старика ложилась на полки во множество папок с названием "Ошибки и факты".
Струков особенно не любил Наякшина и Гурьянова. Рассказывал мне, что Гурьянов требовал снести кирху и костел как нерусскую архитектуру в русском городе. Про Гурьянова говорил:" Ему можно доверять только по деревянной Самаре. Тут Гурьянов дока. А каменной Самары он не знает и не любит. Поэтому врет".
На Галактионовской( ах как хочется сказать на Троицкой!) около политеха стоял очень интересный деревянный дом. Олег Сергеевич каждый день ходил к нему и говорил, когда мы там встречались:" Неужели снесут?" Снесли не охнули, нанеся еще одну рану Самаре. "Опять не спас!"- сокрушался Олег Сергеевич. А один из тех, кто "приговаривал" и этот и многие другие дома, говорил:" Подумаешь - потеря! Здесь будет дом лучше! Большой!" Никишковы и мусатовы, вынося приговор за приговором старой Самаре, смеялись над стариком Струковым и ненавидели его. Они ненавидели. А он любил. Любил и знал каждый домик, каждый уголок матушки Самары.
Он любил тебя, Самара,
За особенную стать.
И про каждый домик старый
Мог подробно рассказать.
Он любил тебя за то, что
Ты светла и хороша.
И была такой же точно
Его чистая душа.
И теперь, когда ломают
Где- нибудь самарский дом,
Там душа его святая
Бьет пораненным крылом.
Когда старика не стало, я не мог себе представить, что никогда больше не встречу на самарских улочках Олега Сергеевича. Не подойдет на площади Революции( ах на Алексеевской!) и не скажет: " Вот в суде был. По двум домам бумагу отнес. Ломают, черти. Ничего им не жалко!" Моя душа сжималась до боли.
Но, нет. Струков умер.
Вы куда, Олег Сергеич?
Что-то рано собрались...
Кто без Вас сумеет склеить
Переломанную жизнь?
Вы ушли. Остались песня
Недопета над рекой .
Уж не спеть ее нам вместе
На Дворянской и Панской.
А душа летит над Волгой,
Исчезая в сизой мгле.
Что-то Вы не очень долго
Погостили на земле.
Нет. Струков не умер. Он растворился в своей любимой Самаре. Душа его парит над городом, как бы пытаясь укрыть своими белыми крыльями самарскую старину от разрушения. И в старых кварталах звучит его голос, голос самарского Дон-Кихота, голос старого доброго наивного Буратино, Глас вопиющего в Самаре.
"Профессор" в болотном пальто
В середине 70-х годов в букинистическом магазине на Ленинградской я часто встречал привлекающего внимание пожилого господина. Маленький рост этого человека и манера держаться весьма кротко и скромно, казалось бы, должны были способствовать ему находиться в тени, растворяться среди публики. Однако какая-то неброская внутренняя привлекательность, теплота вырывали его из серой массы людей, ставили над толпой , приковывали внимание. Однажды мы разговорились. Поводом послужил продававшийся в букинисте двухтомник сочинений Екатерины Великой, а темой разговора стало достоинство ее художественных произведений. "Не говорите так громко, Вы мешаете публике выбирать книги!",- тихо сказал мой собеседник. Так я познакомился с Александром Константиновичем Ширмановым.
Мы вышли на улицу, продолжая обсуждать екатерининскую прозу. Вдруг Александр Константинович сказал: "Мы идем по Панской"." Но сейчас это Ленинградская", - заметил я. "Запомните, Миша, мы идем по Панской!" Тут же выяснилось, что он живет на этой улице, а я сказал, что жил на ней с рождения, но, к сожалению, переехал. Как потом я заметил, Александр Константинович не любил новых названий самарских улиц, считал их временными и верил, что рано или поздно вернуться в Самару имена, отнятые большевиками.
Именно на Панской мы встречались чаще всего. Много раз гуляли по ней и в сторону Троицкого рынка, и к Волге. Александр Константинович ходил не спеша, даже медленно, как бы обдумывая каждый шаг. Говорил он тоже медленно, тихо, но любое его слово звучало твердо и убедительно. Идем как-то по Степана Разина:" Вот здесь на Вознесенской жил Треплев. Плохой человек. Да, да, тот самый Смирнов- Треплев, друг Хламиды и зять Позерна". "Ну что Вы, Александр Константинович! Он же просветителем был. У него кружок собирался. "Собирался, собирался. Читающая публика. За чашкою чая. А потом в Пролеткулт пошел и всю интеллигенцию предал".
Для Ширманова дома представляли интерес прежде всего с внутренней стороны. Он мог восторгаться архитектурными прелестями того или иного здания, но интересовало его прежде всего то, что происходило когда-то за дверьми: кто жил здесь, кто бывал, о чем говорили, что собирали, истории, связанные с этими домами. " А вот здесь Позерны жили. Максимушка у них рассказы читал. Нет, что ни говори, а Максимушка- это фигура! Это, не смотря ни на что, - гигант! Только вот Самару он весьма однобоко показал. Увидел только грязь и серость. Это верно. А Позерн умилялись: ай да, молодец! Так ее! Так ее! Ненавидели они Самару. Все ненавидели : и Позерны, и Треплев, и вся эта псевдоинтеллигенция. Ну, Пешков молод был. Да и жил-то, в отличии от них, в подвале.
За большую эрудицию Ширманова прозвали профессором. Я- то сначала думал, что он действительно профессор. Как-то раз я говорю: " Здравствуйте, профессор!" "Здравствуйте, Миша! Но это неправда. Я не профессор. Кто-то просто приклеил".
Ходил "профессор" в пальто какого-то неопределенного цвета, скорее болотного. Такого же была и шляпа. Все это сидело на нем хорошо и смотрелось необыкновенно элегантно. Картину дополнял неизменно старомодный галстук.
Как-то шли по Ленинградской мимо моего родного дома №46. Я сказал: " В моем доме в войну в эвакуации жил Козин". "Хорошо, что Вы это знаете. Ведь Козин остался в душе Вашего дома. Надо всегда в души домов заглядывать, и Вам тогда многое откроется.
Также как-то раз на Куйбышевской он мечтательно произнес: " А в душе вот этого дома жив Елачич. Великий издатель. Какую газету делал! В "Волжском дне" такие люди собирались! Горькая участь была у кадетов. Народ их не понял, а большевики уничтожили. Нет, я прямо таки чувствую, что у них сейчас там споры кипят, дискуссии...А скоро выйдут на улицу, на Дворянскую, к нам, в вечернюю Самару.
Рассказывая об обитателях домов, Александр Константинович как бы переносился в ту эпоху и говорил так ярко в лицах, создавая живые картинки, сценки, как будто сам оказывался участником и очевидцем происходящего. "Вот здесь играли в шахматы Александр Николаевич Хардин со своим помощником. Помошничек все ерзает, ерзает, делая ходы. Да как вскочит, как взвизгнет: " Вам мат, батенька! Мат, черт возьми!" А потом взял да и всей России мат поставил".
Любил Александр Константинович задавать каверзные вопросы. Идем с ним по Рабочей. Он вдруг спрашивает: " А как она раньше называлась?" Отвечаю: " Почтовая, конечно". "Да, да, а почему же ее, бедную, переименовали, ведь вроде почта при любом режиме нужна?" " Да тут в 1902году подпольная типография действовала с Александровым-Светом во главе",- отвечаю. "Что Вы, Миша! Копайте глубже. Как Ленинская раньше называлась? Крестьянская, и что? Да то, что на углу Крестьянской и Рабочей стоит домик Ильича. За такое топонимическое изобретение кому-то Ленинскую премию выписали".
Или вдруг Ширманов по улице Москательной - Льва Толстого идет и спрашивает: " С чего здесь так много воронья селится. Все деревья в гнездах?" Я ему подыгрываю: " Наверное птичьи толстовские коммуны создают". "Нет, дорогой друг. Люди здесь уж больно картавые живут. Птичкам там каркать сподручнее".
Как-то иду по Набережной. Смотрю. Александр Константинович локти на парапет положил, смотрит на воду. "Что закатом любуетесь?" "Да нет, просто представляю: зима, холод, пурга лютует, и правительственные войска крадутся, ледяные надолбы преодолевают. А здесь как раз часовые разинцев у костра греются. Не заметили неприятеля".
Однажды около букиниста встретили с ним одного из местных поэтов. Стихотворец был страшно пьян. "Вот он какой, поэт!"- брезгливо обронил Александр Константинович. И хотя сказал он, как всегда тихо. "Поэт" услышал и громко завопил: " Да, я- поэт! Я член Союза писателей!" "Уйдемте отсюда!" - позвал "профессор", и мы пошли. Природная интеллигентность не позволила ему встревать в истории, становиться участником или даже просто очевидцем каких-то случаев, могущих доставить неприятность.
Жил Александр Константинович только книгами и воспоминаниями. Я знал, что он пишет обширные мемуары, где говорит о своих предках, о своих корнях, об истории Самары. "Для кого же Вы пишите? Ведь сейчас все -равно не напечатают". "Да, сейчас рутина и прочую рутину печатают. Но ведь и до меня когда- нибудь очередь дойдет. Рукописи- то не горят. Я пишу в надежде на благодарных потомков".
Тогда в семидесятые годы Ширманов считался среди местных краеведов белой вороной. О нем говорили как об анахронизме, не верили, что все, что он делает, кому-то нужно. Но Александр Константинович писал и верил: пригодится потомкам. Будет оценено в будущем. Правда, когда его не стало, громаднейшая ширмановская библиотека и уникальный архив разошлись по рукам. Воспоминания - дело каждодневного труда- украл у вдовы один делец от культуры. Все, собранное за жизнь, пропало. Но осталась легенда- Александр Константинович Ширманов - "профессор" в болотном пальто.
Троцкист в рваной пижаме
Многие люди, кто как-то был связан с искусством, театром, культурой, знали этого человека. Его встречали в кондитерском на Ленинградской, пьющим кофе или вальяжно прогуливающимся по Куйбышевской. Стоило видеть, как он одет. Всегдашний его костюм - это старая слежавшаяся пижама и засаленная майка. Иногда затертые черно-бурые брюки. И вот даже в этих почти отрепьях он смотрелся импозантно. Был старик неимоверно живым. Говорил отрывисто, иногда переходя на визг или на крик. Звали старика Арон Яковлевич Пломпер. В этой же самой пижаме и майке мог он прийти и в драматический театр, ибо слыл самым заядлым театралом нашего города. Он мог себе позволить громко критиковать спектакль, заглушая овации. Рассказывают, что на одном из спектаклей, когда раздались овации, Пломпер громко заорал: " Какая это х...ня!" Этот конкретный случай поведала мне покойная Любовь Ивановна Елшина - тоже страстная театралка, хорошо знакомая с Пломпером.
Арон Яковлевич говорил о ней: " Люба из дворян, а я из троцкистов". Как троцкист, он долго сидел при Сталине. В лагерях сблизился со многими осужденными артистами. Свою принадлежность к троцкистам особо не афишировал, но и не скрывал. Всегда мог сказать: " А Вы знаете, ведь я - троцкист!" Пломперу очень нравилось следить за реакцией человека на это. "Что, живого троцкиста испугались?"- громко вопрошал Арон Яковлевич и разражался гомерическим хохотом. Лия Павловна Унгер( также ныне покойная) рассказывала, как однажды в больнице в состоянии полусна- полубреда Пломпер в течение двух часов читал лекцию о Троцком. Врачи и сестры слушали, онемев от неожиданности. Когда же Арон Яковлевич очнулся, он наотрез отказывался от того, что выстцпал: " Вы что, разве же можно сейчас говорить о Троцком? Сейчас можно только о Брежневе!" Видимо он, действительно, не мог в это поверить.
Однажды на Ленинградской мне читал: " С нами юный Троцкий, молодой Буденный! Чье это? Как чье? Есенина! Боже мой, уже Есенина не узнал?" "У меня есть Есенин, так там такого нет". " Нет и не будет. Ишь, чего захотел. Вот уже хохмач. Кто ж тебе сейчас это напечатает. Ты думаешь, правду пишут? Жди уде! Вот Есенин ведь не повесился!" "Как не повесился?" " А так. Сережу пук-пук и все. Забили, а мертвого повесили. Вот оно уже как!"
Он же мне рассказывал, как Троцкий защищал Есенина от нападок Бухарина. И вообще, он много говорил о Троцком. По всему видно было, что это его кумир. "Когда в Самару приехал Троцкий, его же встречали с цветами, качали и несли на руках. Троцкий принимал парад самарского гарнизона. Да, что уж говорить, Лев Давыдыч был орел!! Здесь в Самаре много троцкистов я знал, все они при Сталине... -Арон Яковлевич заплакал...- в мясорубку попали. Боже ты мой!"
Я заметил, что Пломпер говорит Самара, а не Куйбышев и спросил :"Почему?" " Что ты думаешь, чтобы я этого пьянчужку уважал? Нет уже! Вот ему! ( и Арон Яковлевич отмерил руку по локоть) Все знают, как он от чехов бежал по крышам. А какой бабник был! Это же просто ужас! Только при Сталине такие присосались, когда настоящую гвардию всю уничтожили".
Я любил его провокационно спрашивать:" А почему среди революционеров так много евреев? Троцкист взвизгивал: " А кладбище?!" "Что кладбище?"- удивился я. " Да знаете, любезный Миша, что самарским евреям в 1909 году под кладбище выделили землю, покрытую толстым слоем навоза, да еще у холерных бараков". "Но ведь Боберман вмешался и исправил несправедливость, а ваши троцкисты и его пук-пук". " И правильно, дорогой, всех их, богатеев надо туда. Революционная необходимость."
Так же Арон Яковлевич известен и таким своим чудачеством. Со своей скромной пенсии посылал юбилейные телеграммы великим актерам: Тарасовой,Раневской, Жарову, Бабочкину...Рассказывают, что однажды, в состоянии очередного залеты, он послал телеграмму на Новодевичье кладбище Станиславскому:" Встаньте, голубчик, посмотрите, как тут без Вас театр!"
Он же, когда Игоря Ильинского выдвинули на соискание Ленинской премии послал Брежневу телеграмму протеста- нельзя давать Ильинскому премию, так как Ильинский с Царевым посадили Мейерхольда.
Однажды иду вечером по Набережной и слышу с соседней аллеи: " И вот они, с-с-собаки, донесли- таки на Мейерхольда. Это сволочи, а не люди. Даже уже хуже, чем сволочи. Пришли к Станиславскому просить подписаться против Мейерхольда, а он их с лестницы спустил- и Ильинского, и Царева". Сквозь кусты я увидел светящуюся в сумраке огромную лысую голову. Подошел: " Вот! Я ему рассказывал! - указал на меня Пломпер своему собеседнику .- Я ему уже рассказывал про этих сволочей. Эх, пижама моя совсем порвалась! Что же уже делать?" Мне стало смешно от того, что старик перешел от высокой патетики к будничной проблеме одежды. " Что смеешься? Мне же надо уже в чем-то ходить!" И тут же перешел опять на театр:" Был такой Свечеревский в нашем театре. Такой же был талант. При Сталине сгорел. Угробили такого человека".
Я знал, что Арон Яковлевич давно занимался историей самарского театра и много в этой области знает. Интересно было послушать его очередной экскурс в историю, но старик перекинулся к современности и бурно жестикулируя стал кричать:" Вот Петя крутится, как белка в колесе. Но Боже ж мой! Разве же это Мейерхольд? Разве же это Таиров? Разве же это Михаил Чехов? Эх-хе-хе!"- и тяжело вздохнул.
Мы поднялись наверх и разошлись в разные стороны Куйбышевской. Я оглянулся и (как оказалось, в последний раз) увидел этого человека. По вечерней улице развевалась ветхая одежда и сиял в лунном нимбе огромный лысый череп. троцкист в рваной пижаме уходил в ночь. В вечность. В историю.
По традиции Авдеев написал заключение:
"Первый шаг к возрождению"
Очень давно мне хотелось написать о том, как мы собирали подписи за возрождение нашему городу его родного имени Самара. Это имя украл усатый Коба, чтобы прославить в веках одного из своих подручных. Мы решили, что хватит нашему городу жить с бандитским именем, надо Самаре снова и навсегда становиться Самарой.
Инициатором святого дела стала Галина Николаевна Рассохина- кандидат архитектуры, неутомимый борец за сохранение великолепной самарской архитектуры. К ней присоединились единомышленники. Было получено разрешение горисполкома на проведение пикета по сбору подписей. Местом сбора выбрали угол улиц Соборной и Панской около Ново -Троицкого торгового корпуса ( универмаг "Юность") Врач больницы УВД Людмила Михайловна Иванова принесла из дома складной столик , и работа пошла. Кроме меня в этом благородном деле принимали участие Валентин Крушинин, Виктор Орлов, Анатолий Петров, Сергей Григорьевич Глазков, Виктория Николаевна Мальцева, Аделаида Григорьевна Скобликова, а также Володя и Люба- добровольцы, фамилии которых я не запомнил.
Когда мы стояли в пикете у "Юности", частенько возникали диалоги между сторонниками и противниками Самары, иногда переходившие в перебранки. Расписываются двое студентов. Подходит пожилой сталинист:"Вы за что пишите? За Самару! Эх, вы! Вам дуракам, мозги пудрят, а вы пишите". "Да никто не пудрит. Мы сами хотим. Самара - наша "альма матер". "А моя "альма матом". Работать надо, а вы тут стоите, лбы такие. Вы хоть знаете, кто такой был Самарин, в честь которого была Самара. Это был такой купец-кровопийца, из народа жилы тянул". "Да ну?!" "Вот и ну, ножки гну! Не знаете, а стоите. Сначала историю нужно знать, а потом народ баламутить. Эх, вы, диссиденты!" Анатолий Петров спрашивает одну активную противницу Самары: "Дамочка, вас как зовут?" "Мария". " А вот если вас назовут Феклой. Это как так? А вот как Самара была Самарой, а ее взяли и назвали Куйбышев". "Ну и что, а я все равно против!"
"А не местным можно подписаться? Можно. А вы откуда? Мы из Нижнего. Пока еще Горький. Но мы нижегородцы. Мы тоже хотим, чтобы и у вас была Самара."
"Это че такое? Мы за Са-ма-ру! За чево, за чево? За Са-ма-ру! За вонючую, грязную, засранную Самару? Да вы че, мыжики! Я вас не понимаю. Не, не, мужики! Ий-я. "Иди ради Бога, не плюй нам здесь". "Да Самара, она и так вся заплеванная".
"Почему уже спим? Да мы не спим, мы работаем! И он мне будет рассказывать! Где миллион подписей? Почему я его не вижу?! Тут встревает противник:" Дурак! Зачем тебе миллион подписей. Это же неформалы. От них все зло. Они воду мутят, а я против. Я -коммунист. "Боже мой, смотрите сюда! Живой коммунист! "Да, я член партии, член КПСС , и я этим горжусь. "Аз ох ун вей! Смотрите таки, потс КПСС! И он еще этим гордится!" Коммунист уходит. "Нет, ребята, миллион нужен. Чтоб мы так жили. О, этот Куйбышев! Мама дорогая! На нас же и флора, и фауна смеются. Я, старый Мендель, хоть сто подписей поставлю. " Сто нельзя, а одну вы уже ставили". "Но ребята! Боже мой! Я же хочу умереть в Самаре!"
"Самара, говоришь! Ай, сынок! А когда будет- то? Чай, уж не доживу. А вы давайте быстрей! Скажите там, мол, дед Вася Самару хочет. Чего уж ждать-то? Раз-два, да и Самара!"
"А за бабушку можно расписаться? А то у меня бабушка уже не выходит. Но она очень хочет, чтобы была Самара. Она как узнала про подписи, говорит:" Иди, иди, милый, распишись за меня, я ведь в Самаре родилась, на Панской.
Зачем мне Самара? Мне хоть Жмеринкой назови. Один черт. Что вы здесь дурью маетесь! Менять задумали. Чем вас Куйбышев не устраивает?" "Да ведь Куйбышев был бандит!" "Ну и что ж! И черт с ним. По мне хоть Берией обзови, лишь бы колбаса была".
"Слюшай, дарагой! Дай запишю! Моя живет Андижан, хочу чтоб твоя Самара жил! Самара лючче!"
Тех, кто считал, что Самара - лучше, наших единомышленников, оказалось очень много. И Самара вновь вернулась в Россию. Теперь наш город живет со своим родным и таким прекрасным именем. Но борьба еще не окончена. патриоты требуют возвращения улицам их исторических названий.
После выхода в свет новой книги нас опять везде стали приглашать. Помню Л.Г. Кузьмина устроила в городской библиотеке им. Крупской, что на улице Маяковской встречу с читателями. Было много вопросов. Мероприятие прошло интересно. Директор библиотеки выплатила небольшой гонорар, но попросила Ирину показать свой диплом кандидата исторических наук. Дама долго вертела корочки в руках, рассматривала печать и подпись под лупой, а потом с удивлением сказала, что вроде , действительно, подлинный, а то говорили, что вы даже высшего образования не имеете. Да, по городу до сих пор ходят грязные слухи. Как-то поклонница наших книг Людмила Васильевна Коршикова участливо предложила нам помощь в поступлении на заочное отделение в пединститут. Как психолог Людмила Васильевна знакомила с богатыми преуспевающими бизнесменами, чтобы помочь издать большую качественную книгу в твердой обложке. Нувориши смотрели на нас как на инопланетян и говорили :" Нам бы ваше досье почитать, а не статьи по истории". Так мы встретились с Кабатченко, потомком купца Челышева. Эмиссар из Москвы заказал нам материал о своих предках, над чем мы и стали работать.
Как-то мне позвонил А.А. Соколов, редактор бывшего "Волжского комсомольца", переименованного в "Вольнодумец". Он попросил написать статью, как подлые большевики уничтожали Самарский кафедральный собор и вообще об истории постройки этого культового сооружения, являвшегося доминантой города. Мы с Мишей на пару выполнили эту работу в кратчайшие сроки. Статья была размещена в воскресном номере , а рядом опубликовано предложение о сборе средств для восстановления разрушенного Воскресенского собора во имя Спаса на том же месте с указанием счета . Многие самарцы стали направлять свои средства на восстановление Святыни, но судьба денег, как водится, оказалась неизвестной. Миша чувствовал себя грешником и посыпал голову пеплом.
В это время в России происходили эпохальные события: Руцкой объявил импичмент президенту, Ельцин расстреливал парламент, РНЕ брало штурмом Останкино, снайперы расстреливали москвичей на улицах. В Самаре у Белого дома поставили ментовский газик. Провинция за Хасбулатова не поднялась. После разгрома Верховного Совета в город приехал депутат Юдин и рассказывал какие-то ужасы. В ответ на столичные события Карлов устроил демонстрацию против генерала Макашова под лозунгом "Макашизм не пройдет!" Огромная толпа прошла через весь город и все закончилось митингом около здания бывшего КГБ на Степана Разина. Собрания проходили по всей Самаре. Помню митинг на площади Куйбышева и выступление актрисы драмтеатра Любови Альбицой, которая скандировала: "Руки прочь от моего Президента!" Диссонансом звучало выступление какого-то реакционера, прораба 11 Строительного треста, который неожиданно закричал:"Да здравствует товарищ Сталин". Ответом ему была гнетущая тишина площади, забитой людьми. Мы стояли во время триумфа либерализма вместе с Евгением Александровичем Кудриным. Тот внимательно смотрел на публику профессиональными глазами психиатра, а потом сказал, мол, они радуются победе, а скоро власть, когда все перераспределит, установит диктатуру такую, что не пикнешь и эти же люди будут голосовать за отмену свободы слова, митингов, собраний и в конечном счете за неосталинизм только без соцгарантий и радужных перспектив. Я ответил, что будущий тиран уже наверное где-то здесь стоит среди толпы, маленький незаметный, такой как все.( песня "Полигон https://vk.com/audios236769689?q=%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%B8%D0%B3%D0%BE%D0%BD)
Полигон
Кончаются слова и аргументы,
Осталось право на цветные сны.
Опять у нас пошли эксперименты
На старом полигоне Сатаны.
По образу казармы с дедовщиной,
Подобию спецзоны с паханом,
Россию лепят крепкие мужчины
С чиновничьим веселым огоньком.
Когда то занимались пионеры
Футболом у кладбищенских ворот,
Играли черепами: ох, безмерный,
Российских жизнерадостный народ.
Чекисты пересели в Мерседесы,
Железный Феликс все равно внутри.
Ему в широких душах этих тесно,
И Он наружу лезет, посмотри.
Вот он уже кричит с передовицы,
Вот он уже немного депутат.
России перелистаны страницы,
Но по привычке, кажется, назад.
Кончаются слова и аргументы,
Осталось право на цветные сны.
Опять у нас пошли эксперименты
Гражданской неоконченной войны.
Посреди всероссийской суматохи у нас случилась своя буча. Из городской администрации позвонил представитель Сысуева и заказал 300 книг. Мы их привезли. Бухгалтер обещала все оплатить в течение недели. Прошел месяц, а денег не было. Мы стали названивать каждый день, проявляя явное нетерпение. Дама стала нас игнорировать. Вдруг нас арестовали на улице и увезли в налоговую полицию. Там предъявили обвинение в расхищении вкладов из Банкирского Дома ПСГ. Мы ответили, что на миллион рублей издана книга "Ах Самара-городок". Нас отвезли на служебной машине в бухгалтерию издательского Дома Федоров, где мы получили выписку о перечислении денег. Следователь долго что-то сверял, а потом сурово спросил, куда делись сто рублей? Через три дня городская администрация выплатила все сполна. Мы поняли насколько все в Самаре переплетено и связано, а если кто-то нарушает закон и его не трогают, значит так надо, значит это"наши люди". Свое настроение тех времен я выразил такой песней:
Мутанты
Мы с тобою мутанты:
Сломан код ДНК.
Мы фигурой, как танки
И из ж...рука.
Хвост засунув в штанину,
Покоряем проспект.
Мы - красавцы-мужчины,
Правда лба просто нет.
Мы - потомки секретных физиков
И приставленных к ним девиц.
Посмотрите на наши физии
И в кошмаре падайте ниц.
А мой папа знал
Теорему Ферма.
Он в России страдал
От избытка ума.
Чтенье книг для меня-
Как в ботинке гвоздь,
Ведь мозги не хранят,
Что с чего началось.
Мы искусственным солнцем
Обожжены,
От него и японцы
Наложили в штаны.
Если встанем мы грудью,
Да, вдоль границ,
Все враги разбегутся
От наших лиц.
Мы - потомки секретных физиков
И приставленных к ним девиц.
Мы - дебилы, маньяки, шизики
Из плутониевых столиц.