Путешествие из Куйбышева в Самару. Воспоминания Андрея Демидова 70-е гг.ХХв- нач.ХХI в.
Продолжение "Бунтующие струны"demidovandre
Москва перестроечная
Летом 1988г. ездил в перестроечную Москву. 25 июля посетил Ваганьковское кладбище, где пел у могилы Владимира Семеновича Высоцкого. В этот день там всегда много людей и памятник засыпан цветами.
"Высоцкому"
Гитару настроив на чью-то беду,
Он струны рвал вместе с душою,
И каждое сердце хватал налету,
И в малом мог видеть большое.
Он столько спел жизней, вложив их в свою,
Да только его не допета.
Он, словно тараном в воздушном бою,
Ложь, правдой одетую, встретил.
Он к нам вернулся на пьедестале,
Стал для врагов почти неуязвим.
Живет его голос в магнитной ленте,
Подтянем струны в тональность с ним.
А сколько мы врали, а сколько мы врем,
Спокойно с ухмылкой небрежной.
Он шел по России с гитарой вдвоем-
Расцвел правды первый подснежник.
Молчание было ему не страшно,
Российским рожден он молчаньем.
Пусть мода его обойдет стороной,
Она не верна и случайна.
Он к нам вернулся на постаменте...
Как черное дело, скрывая от глаз,
Ворье лепит новые ксивы.
Так пишут историю несколько раз,
Губя и терзая архивы.
Но Русь остается и Спас на Крови,
И звон колоколен вечен.
Мы будем к нему вновь и вновь приходить:
Не вечер еще, не вечер.
Он к нам вернулся на постаменте...
После долгих аплодисментов меня угощали водкой и копченой колбасой. На Ваганьковское приезжали люди со всего Советского Союза и больше такого дружелюбия и понимания нигде и никогда не видел.
Вдохновившись особой атмосферой единения душ, отправился на Арбат, где жизнь кипела и бурлила. Огромная пешеходная зона принадлежала поэтам, писателям, художникам и конечно музыкантам. Там я оторвался по полной.
"Письма"
Письма перед походом чаще пишем,
И сердце так сожмется, где ты дом родной,
Где ты дом родной?
Солнце крадется в небе выше, выше.
Оно в лицо смеется пылью и жарой,
Пылью и жарой.
Чужие птицы в небе здесь летают,
А мне б увидеть просто стаю
Наших журавлей.
Видишь, земля здесь вздыбилась горами.
Она воюет вместе с нами,
Но против нас, но против нас.
Пули тревожно воют в этих скалах.
Они голодные шакалы,
Что ждут свой час, что ждут свой час.
Парни, за нами только автоматы
За ними суры шариата
И весь Восток, и весь Восток.
В пропасть теснят нас горы и душманы
И я, увы, живым останусь
Лишь между строк, в письме меж строк.
Я вдруг увидел вниз от гор к долинам
Летели плавно молчаливым клином
Журавли.
Кто говорил, что журавли не с нами?
Кружились письма журавлями
В пропасть вниз.
Эта песня особый успех имела в День десантника все на том же Арбате. С каждой минутой вокруг меня становилось все больше публики. Москва бушевала, разбуженная горбачевской перестройкой. Все ждали новых слов, новых идей. Певец, отражающий настроения и надежды, становился кумиром. Каждый новый аккорд принимался на ура, некоторые начинали плясать и пританцовывать.
"Авто"
Как-то раз на шоссе
я его повстречал:
Этот черный и гордый авто.
В нем шофер - сажень в плечах,
А за задним стеклом
статный босс и леди в манто.
А я хочу быть сенатором
И ездить в черном авто
Гонять по улица запросто
И всем пылить в лицо.
Но десять машин впереди, десять сзади орут в мегафон:
"Всем стоять!"
Из газет я узнал
Белый дом открыт для всех
Стать сенатором сложности нет.
Нужно в теннис вам играть
Улыбаться и не грех,
Чтобы дядей был сам президент.
Тогда десять машин впереди, десять сзади орут в мегафон:
"Всем стоять!"
А я хочу быть начальником,
И ездить в черном авто.
У остальных жизнь печальненька,
Ведь им плюют в лицо.
Москва перемен была прекрасна. Кругом сквозь асфальт пробивалась жизнь. Повсюду кооператоры продавали: кто замороженный сок, кто самодельное печенье. Буйствовала фантазия доморощенного предпринимательства. Это умиляло. Огорчило только одно - московские родственники. Я зашел к родной тетке по материнской линии , что жила на улице Беговой в доме советских художников. Однако Маргарита Кузьминична Смирнова меня, как блудливого котенка, выставила за дверь . Это потрясло, ведь в течение десятилетий она с мужем и детьми приезжала в Куйбышев и жила летом на даче вместе со всеми. Я по глупости и наивности считал их близкими людьми. Вся эта столичная родня оказалась хуже посторонних. Меня приютил Александр Батнер, который в свое время проходил срочную службу в Приволжском военном округе, где мы и познакомились. Парень любил мои песни и сопровождал в походах на Арбат, где я отрывался. Помню, в то время пользовалась популярностью такая моя песня:
"Опричники"
Опричники великого монарха
Готовят вновь поход своих коней,
И вся Россия корчится от страха,
Ведь никому спасенья нету в ней.
А им плевать, кто правы, кто неправый,
Они несутся, рубят наскоку,
Чтоб поживиться лихом нахаляву,
Одно спасенье только дураку.
Ведь он с лицом олигофрена,
Он с лицом олигофрена,
Он с лицом олигофрена,
И это его спасет.
Когда всех умных просто передушат,
Опричники возьмутся за своих.
Тут дураки огонь войны потушат,
И возрождение начнется с них.
Когда же залатаются рубахи,
И снова станет общество мудрей,
Опричники великого монарха
Готовят вновь поход своих коней.
Но я с лицом олигофрена
Я с лицом олигофрена
И только это несомненно,
Одно меня спасет.
Москва перестроечная
Летом 1988г. ездил в перестроечную Москву. 25 июля посетил Ваганьковское кладбище, где пел у могилы Владимира Семеновича Высоцкого. В этот день там всегда много людей и памятник засыпан цветами.
"Высоцкому"
Гитару настроив на чью-то беду,
Он струны рвал вместе с душою,
И каждое сердце хватал налету,
И в малом мог видеть большое.
Он столько спел жизней, вложив их в свою,
Да только его не допета.
Он, словно тараном в воздушном бою,
Ложь, правдой одетую, встретил.
Он к нам вернулся на пьедестале,
Стал для врагов почти неуязвим.
Живет его голос в магнитной ленте,
Подтянем струны в тональность с ним.
А сколько мы врали, а сколько мы врем,
Спокойно с ухмылкой небрежной.
Он шел по России с гитарой вдвоем-
Расцвел правды первый подснежник.
Молчание было ему не страшно,
Российским рожден он молчаньем.
Пусть мода его обойдет стороной,
Она не верна и случайна.
Он к нам вернулся на постаменте...
Как черное дело, скрывая от глаз,
Ворье лепит новые ксивы.
Так пишут историю несколько раз,
Губя и терзая архивы.
Но Русь остается и Спас на Крови,
И звон колоколен вечен.
Мы будем к нему вновь и вновь приходить:
Не вечер еще, не вечер.
Он к нам вернулся на постаменте...
После долгих аплодисментов меня угощали водкой и копченой колбасой. На Ваганьковское приезжали люди со всего Советского Союза и больше такого дружелюбия и понимания нигде и никогда не видел.
Вдохновившись особой атмосферой единения душ, отправился на Арбат, где жизнь кипела и бурлила. Огромная пешеходная зона принадлежала поэтам, писателям, художникам и конечно музыкантам. Там я оторвался по полной.
"Письма"
Письма перед походом чаще пишем,
И сердце так сожмется, где ты дом родной,
Где ты дом родной?
Солнце крадется в небе выше, выше.
Оно в лицо смеется пылью и жарой,
Пылью и жарой.
Чужие птицы в небе здесь летают,
А мне б увидеть просто стаю
Наших журавлей.
Видишь, земля здесь вздыбилась горами.
Она воюет вместе с нами,
Но против нас, но против нас.
Пули тревожно воют в этих скалах.
Они голодные шакалы,
Что ждут свой час, что ждут свой час.
Парни, за нами только автоматы
За ними суры шариата
И весь Восток, и весь Восток.
В пропасть теснят нас горы и душманы
И я, увы, живым останусь
Лишь между строк, в письме меж строк.
Я вдруг увидел вниз от гор к долинам
Летели плавно молчаливым клином
Журавли.
Кто говорил, что журавли не с нами?
Кружились письма журавлями
В пропасть вниз.
Эта песня особый успех имела в День десантника все на том же Арбате. С каждой минутой вокруг меня становилось все больше публики. Москва бушевала, разбуженная горбачевской перестройкой. Все ждали новых слов, новых идей. Певец, отражающий настроения и надежды, становился кумиром. Каждый новый аккорд принимался на ура, некоторые начинали плясать и пританцовывать.
"Авто"
Как-то раз на шоссе
я его повстречал:
Этот черный и гордый авто.
В нем шофер - сажень в плечах,
А за задним стеклом
статный босс и леди в манто.
А я хочу быть сенатором
И ездить в черном авто
Гонять по улица запросто
И всем пылить в лицо.
Но десять машин впереди, десять сзади орут в мегафон:
"Всем стоять!"
Из газет я узнал
Белый дом открыт для всех
Стать сенатором сложности нет.
Нужно в теннис вам играть
Улыбаться и не грех,
Чтобы дядей был сам президент.
Тогда десять машин впереди, десять сзади орут в мегафон:
"Всем стоять!"
А я хочу быть начальником,
И ездить в черном авто.
У остальных жизнь печальненька,
Ведь им плюют в лицо.
Москва перемен была прекрасна. Кругом сквозь асфальт пробивалась жизнь. Повсюду кооператоры продавали: кто замороженный сок, кто самодельное печенье. Буйствовала фантазия доморощенного предпринимательства. Это умиляло. Огорчило только одно - московские родственники. Я зашел к родной тетке по материнской линии , что жила на улице Беговой в доме советских художников. Однако Маргарита Кузьминична Смирнова меня, как блудливого котенка, выставила за дверь . Это потрясло, ведь в течение десятилетий она с мужем и детьми приезжала в Куйбышев и жила летом на даче вместе со всеми. Я по глупости и наивности считал их близкими людьми. Вся эта столичная родня оказалась хуже посторонних. Меня приютил Александр Батнер, который в свое время проходил срочную службу в Приволжском военном округе, где мы и познакомились. Парень любил мои песни и сопровождал в походах на Арбат, где я отрывался. Помню, в то время пользовалась популярностью такая моя песня:
"Опричники"
Опричники великого монарха
Готовят вновь поход своих коней,
И вся Россия корчится от страха,
Ведь никому спасенья нету в ней.
А им плевать, кто правы, кто неправый,
Они несутся, рубят наскоку,
Чтоб поживиться лихом нахаляву,
Одно спасенье только дураку.
Ведь он с лицом олигофрена,
Он с лицом олигофрена,
Он с лицом олигофрена,
И это его спасет.
Когда всех умных просто передушат,
Опричники возьмутся за своих.
Тут дураки огонь войны потушат,
И возрождение начнется с них.
Когда же залатаются рубахи,
И снова станет общество мудрей,
Опричники великого монарха
Готовят вновь поход своих коней.
Но я с лицом олигофрена
Я с лицом олигофрена
И только это несомненно,
Одно меня спасет.