Моя толстовская Москва. Часть 2-ая и последняя
Толстовские впечатления - одни из главных для меня в уходящем году, поэтому и завершить свой рассказ о них мне важно именно в этом году.
Говоря откровенно, отмечать годовщину Толстого походами по толстовским местам я не собирался, решение сходить в Хамовники созрело стихийно. Зато после Хамовников захотелось продлить общение, подышать воздухом его книг и эпохи. Вспомнить что ли позднее детство, когда чуть не вся русская литература в моем сознании сводилась к спорам с его героями. Даже сейчас по прошествии больше чем двух десятилетий я думаю о многих из них как о родственниках, с которыми пережил столько ссор и примирений! Помню, как явственно представлял себе белые, круглые плечи Элен и «глаза Карениной моей», как почему-то волновало меня загадочное одиночество Анны Павловны Шерер, как, делая выбор между Пьером и князем Андреем, всегда стоял за второго. И до сих пор не прощаю Наташиной попытки измены, как будто все это происходило со мной…
Во второй день был фильм «Последнее воскресенье», о котором я уже писал. А до него была выставка «Он и она» в толстовском центре, что на Пятницкой. Замечательная. И вечер там же, на который мы случайно попали. Актеры читали куски из произведений Толстого. Читали по-разному, кто-то хорошо, а кто-то сбивался и забывал текст. Приятно было слышать знакомые строки, но в целом этот жанр для меня ненужный. Я совсем не люблю актерского чтения стихов, легче переношу чтение прозы, но и оно диссонансом вторгается во внутренний ритм. Читать же так Толстого, мне кажется особенно сложно, в его прозе есть тягучесть и глухая тембральность, которую не всяком под силу передать.
День этот неожиданным образом завершился эпизодом народной любви. Уже в полной темноте мы с приятелем покупали соленые огурцы и маринованный чеснок на рынке между метро Новокузнецкая и трамвайной остановкой. «Вот и помянем Льва Николаевича», - сказал я приятелю. Продавщица вынула руки из ведра с квашенной капустой и, глянув на нас, спросила.
- А что он на самом деле сегодня умер?
- Да. Сегодня сто лет как он умер.
- Надо же, а я думала, люди придумали … Сейчас ведь придумывают праздники всякие…
И помолчав, она добавила с неподдельной серьезностью:
- Ну, раз оно так, вы уж помяните его, - и, подумав, - Вы только хорошо помяните.
Нас, в общем, уговаривать было не нужно. Вернулись домой, помянули.
«А что до бессмертья в слове»… так это ли не оно?
***
В воскресенье мы пошли в музей Толстого на Пречистенке. В особняк этот я мечтал попасть со школьных лет. Но всегда что-то останавливало, то не было времени, то компании, то охватывала непонятная робость. Может быть, ожидание было к лучшему, до такого музея нужно дозреть.
Толстой никогда не жил в этом доме. Но сама по себе Пречистенка на карте литературной Москвы может считаться толстовским местом в не меньшей степени, чем, скажем, булгаковским. В одну зиму 1880-х годов Толстой снимал дом в переулках, неподалеку от Пречистенки. В гимназию Поливанова (д. 32) ходили его сыновья Сергей и Лев. Кстати, именно в этих стенах он в ответ на восторженное приветствие одного учителя, произнес свои вошедшие в историю слова, о том, что, дескать, и его, графа Толстого, ранние сочинения - ерунда, и Пушкин - тоже ерунда…
Мои друзья, которым случалось ходить в музей Толстого по делам, отзывались о нем исключительно хорошо. В музее колоссальный архив, говорят даже, что есть в нем чуть не полная библиография Толстого, которая “официально”, книжкой не издавалась. Сомневаться не приходится. Любой исследователь может смело искать тут поддержку и помощь. Слова благодарности нынешним сотрудникам сказаны в самых последних работах о Толстом, в книгах Басинского и Ореханова. О прежних же директорах можно писать долго. Они основоположники толстоведения - П. И. Бирюков - автор одной из самых авторитетных монографий о Льве Толстом, В.Ф. Булгаков - написал книгу “Последний год” и множество других воспоминаний, часть из которых до сих пор не издана, В.А. Жданов - автор основательной книги “Любовь в жизни Льва Толстого”. Многие из них были людьми толстовского окружения, хорошо знали его самого и его семью. У истоков музея стояли не случайные ставленники литературного начальства, как это, к сожалению, часто случалось в других местах, а люди неравнодушные, не чужие. Для них жизнь Толстого была отчасти их собственной жизнью.
При входе, в лестничном пролете висит на стене своеобразный фотографический иконостас прежних директоров. И как это правильно! Если бы в России интерес к культуре был выше и предполагал не только интерес к ее творцам, но и интерес к ее подвижникам, чуть не каждый их них заслуживал бы своего собственного музея.
Но я отвлекся, меня-то в музей привел интерес не научный, а самый что ни на есть обывательский. Мне хотелось снова оказаться в окружении героев, кочующих между книгами Толстого и его биографией. Вглядываться в почерка и лица эпохи. Я не стану описывать всего множества экспонатов музея. Это невозможно, да и ни к чему. Стоит один раз сходить туда и увидеть это своими глазами. И не стану выстраивать последовательный рассказ. Скажу только о нескольких самых ярких своих впечатлениях. Первое и конечно главное - это книга А. Погорецкого о черной курице. Книжка, которую Толстой читал в детстве… Меня так потрясло, что Толстой маленьким читал ту же книгу, что и я, что глупое удивление от этого не проходит до сих пор. Это, наверное, что-то вроде ошеломления нынешнего ребенка, который вдруг узнал, что седой, страдающий ревматизмом сосед, мальчишкой читал Чуковского. И для него, старика, Чуковский был тем же добрым дедушкой-сказочником, которым знает его теперь малыш. Понятное и в то же время странное родство впечатлений.
Второе - картины. Я знал, что Толстой был дружен с Ге, что Репин не раз писал Толстого. Кто же не помнит “Толстого в розовом кресле” или его знаменитой картины «Толстой на пашне»? Когда-то она была вполне хрестоматийной. Известен мне, разумеется, и тот самый портрет работы Крамского (однако портрет Черткова того же автора стал для меня откровением, я уверился, в конце концов, что молодой Чертков был в самом деле le beau Dima*).
Вообще представить себе всего множества живописных работ, посвященных Толстому и его семье, я не мог. И музей здесь не в силах полностью заполнить пробел, хотя перспективу открывает завидную. Например, я впервые увидел некоторые иллюстрации Л. Пастернака к работам Толстого, а он, на мой неоригинальный взгляд, лучший его иллюстратор. И, наконец-то, я увидел картину Репина “Толстой по ту сторону жизни”. Давно хотел ее посмотреть. Было у Репина несколько таких, как бы охарактеризовать правильно, “мистических” работ. О Гоголе и вот о Толстом. Я не знаю, как должен чувствовать себя художник, взявшийся описать близкого, очень значительного для себя человека на том свете. Фактически написать потусторонний портрет. Но картина производит странное, чуть тревожное впечатление. Толстой представлен в розово-желтом сиянии, старый и действительно нездешний. Самое пронзительное в этом изображении, что такие лица-“по ту сторону” можно увидеть не на полотне, а в жизни, у некоторых идущих по улице стариков.
А завершить этот рассказ я хочу еще одним эпизодом народной любви, на которые мне в последнее время везет. Так получилось, что спустя буквально неделю, я еще раз сходил в музей, уже на лекцию Павла Басинского. Уходил, когда основная масса слушателей рассосалась, а самые активные остались в зале приватно беседовать с Басинским. Передо мной шли две бабушки. Поравнявшись с памятником у выхода, одна из них сказала: “Что скучаешь сидишь, Лев Николаевич? Ну, сиди, сиди, мы к тебе еще придем”.
* красавец Дима
Говоря откровенно, отмечать годовщину Толстого походами по толстовским местам я не собирался, решение сходить в Хамовники созрело стихийно. Зато после Хамовников захотелось продлить общение, подышать воздухом его книг и эпохи. Вспомнить что ли позднее детство, когда чуть не вся русская литература в моем сознании сводилась к спорам с его героями. Даже сейчас по прошествии больше чем двух десятилетий я думаю о многих из них как о родственниках, с которыми пережил столько ссор и примирений! Помню, как явственно представлял себе белые, круглые плечи Элен и «глаза Карениной моей», как почему-то волновало меня загадочное одиночество Анны Павловны Шерер, как, делая выбор между Пьером и князем Андреем, всегда стоял за второго. И до сих пор не прощаю Наташиной попытки измены, как будто все это происходило со мной…
Во второй день был фильм «Последнее воскресенье», о котором я уже писал. А до него была выставка «Он и она» в толстовском центре, что на Пятницкой. Замечательная. И вечер там же, на который мы случайно попали. Актеры читали куски из произведений Толстого. Читали по-разному, кто-то хорошо, а кто-то сбивался и забывал текст. Приятно было слышать знакомые строки, но в целом этот жанр для меня ненужный. Я совсем не люблю актерского чтения стихов, легче переношу чтение прозы, но и оно диссонансом вторгается во внутренний ритм. Читать же так Толстого, мне кажется особенно сложно, в его прозе есть тягучесть и глухая тембральность, которую не всяком под силу передать.
День этот неожиданным образом завершился эпизодом народной любви. Уже в полной темноте мы с приятелем покупали соленые огурцы и маринованный чеснок на рынке между метро Новокузнецкая и трамвайной остановкой. «Вот и помянем Льва Николаевича», - сказал я приятелю. Продавщица вынула руки из ведра с квашенной капустой и, глянув на нас, спросила.
- А что он на самом деле сегодня умер?
- Да. Сегодня сто лет как он умер.
- Надо же, а я думала, люди придумали … Сейчас ведь придумывают праздники всякие…
И помолчав, она добавила с неподдельной серьезностью:
- Ну, раз оно так, вы уж помяните его, - и, подумав, - Вы только хорошо помяните.
Нас, в общем, уговаривать было не нужно. Вернулись домой, помянули.
«А что до бессмертья в слове»… так это ли не оно?
***
В воскресенье мы пошли в музей Толстого на Пречистенке. В особняк этот я мечтал попасть со школьных лет. Но всегда что-то останавливало, то не было времени, то компании, то охватывала непонятная робость. Может быть, ожидание было к лучшему, до такого музея нужно дозреть.
Толстой никогда не жил в этом доме. Но сама по себе Пречистенка на карте литературной Москвы может считаться толстовским местом в не меньшей степени, чем, скажем, булгаковским. В одну зиму 1880-х годов Толстой снимал дом в переулках, неподалеку от Пречистенки. В гимназию Поливанова (д. 32) ходили его сыновья Сергей и Лев. Кстати, именно в этих стенах он в ответ на восторженное приветствие одного учителя, произнес свои вошедшие в историю слова, о том, что, дескать, и его, графа Толстого, ранние сочинения - ерунда, и Пушкин - тоже ерунда…
Мои друзья, которым случалось ходить в музей Толстого по делам, отзывались о нем исключительно хорошо. В музее колоссальный архив, говорят даже, что есть в нем чуть не полная библиография Толстого, которая “официально”, книжкой не издавалась. Сомневаться не приходится. Любой исследователь может смело искать тут поддержку и помощь. Слова благодарности нынешним сотрудникам сказаны в самых последних работах о Толстом, в книгах Басинского и Ореханова. О прежних же директорах можно писать долго. Они основоположники толстоведения - П. И. Бирюков - автор одной из самых авторитетных монографий о Льве Толстом, В.Ф. Булгаков - написал книгу “Последний год” и множество других воспоминаний, часть из которых до сих пор не издана, В.А. Жданов - автор основательной книги “Любовь в жизни Льва Толстого”. Многие из них были людьми толстовского окружения, хорошо знали его самого и его семью. У истоков музея стояли не случайные ставленники литературного начальства, как это, к сожалению, часто случалось в других местах, а люди неравнодушные, не чужие. Для них жизнь Толстого была отчасти их собственной жизнью.
При входе, в лестничном пролете висит на стене своеобразный фотографический иконостас прежних директоров. И как это правильно! Если бы в России интерес к культуре был выше и предполагал не только интерес к ее творцам, но и интерес к ее подвижникам, чуть не каждый их них заслуживал бы своего собственного музея.
Но я отвлекся, меня-то в музей привел интерес не научный, а самый что ни на есть обывательский. Мне хотелось снова оказаться в окружении героев, кочующих между книгами Толстого и его биографией. Вглядываться в почерка и лица эпохи. Я не стану описывать всего множества экспонатов музея. Это невозможно, да и ни к чему. Стоит один раз сходить туда и увидеть это своими глазами. И не стану выстраивать последовательный рассказ. Скажу только о нескольких самых ярких своих впечатлениях. Первое и конечно главное - это книга А. Погорецкого о черной курице. Книжка, которую Толстой читал в детстве… Меня так потрясло, что Толстой маленьким читал ту же книгу, что и я, что глупое удивление от этого не проходит до сих пор. Это, наверное, что-то вроде ошеломления нынешнего ребенка, который вдруг узнал, что седой, страдающий ревматизмом сосед, мальчишкой читал Чуковского. И для него, старика, Чуковский был тем же добрым дедушкой-сказочником, которым знает его теперь малыш. Понятное и в то же время странное родство впечатлений.
Второе - картины. Я знал, что Толстой был дружен с Ге, что Репин не раз писал Толстого. Кто же не помнит “Толстого в розовом кресле” или его знаменитой картины «Толстой на пашне»? Когда-то она была вполне хрестоматийной. Известен мне, разумеется, и тот самый портрет работы Крамского (однако портрет Черткова того же автора стал для меня откровением, я уверился, в конце концов, что молодой Чертков был в самом деле le beau Dima*).
Вообще представить себе всего множества живописных работ, посвященных Толстому и его семье, я не мог. И музей здесь не в силах полностью заполнить пробел, хотя перспективу открывает завидную. Например, я впервые увидел некоторые иллюстрации Л. Пастернака к работам Толстого, а он, на мой неоригинальный взгляд, лучший его иллюстратор. И, наконец-то, я увидел картину Репина “Толстой по ту сторону жизни”. Давно хотел ее посмотреть. Было у Репина несколько таких, как бы охарактеризовать правильно, “мистических” работ. О Гоголе и вот о Толстом. Я не знаю, как должен чувствовать себя художник, взявшийся описать близкого, очень значительного для себя человека на том свете. Фактически написать потусторонний портрет. Но картина производит странное, чуть тревожное впечатление. Толстой представлен в розово-желтом сиянии, старый и действительно нездешний. Самое пронзительное в этом изображении, что такие лица-“по ту сторону” можно увидеть не на полотне, а в жизни, у некоторых идущих по улице стариков.
А завершить этот рассказ я хочу еще одним эпизодом народной любви, на которые мне в последнее время везет. Так получилось, что спустя буквально неделю, я еще раз сходил в музей, уже на лекцию Павла Басинского. Уходил, когда основная масса слушателей рассосалась, а самые активные остались в зале приватно беседовать с Басинским. Передо мной шли две бабушки. Поравнявшись с памятником у выхода, одна из них сказала: “Что скучаешь сидишь, Лев Николаевич? Ну, сиди, сиди, мы к тебе еще придем”.
* красавец Дима