Апология Феликса Козьмина
Я даже не помню, когда впервые услышал про Феликса. Познакомились мы, скорее всего, когда я уже отучился в университете, то есть в начале 80-х годов. А вот во время учёбы я его наглухо не помню - значит, вряд ли мы пересекались тогда. Хотя работал Феликс именно в университете, да еще и на кафедре философии (марксистско-ленинской, кстати). Работал он там долго. Долго не мог защититься. Много лет получал в расписание какие-то сверхнеудобные факультеты, разбросанные по обоим берегам Ангары. Носился всю жизнь с берега на берег, в поту и в мыле. И вот, наконец, его выперли, выставили из ИГУ окончательно - пенсионер! Да еще и всего лишь кандидат! В общем, недавно он лишился в университете и тех, кажется, 0,25 сотых ставки, за которые по застарелой советской привычке зачем-то держался последние годы. Университет имени Жданова (нет, это имя всё-таки несмываемо), наконец, исторг его из своих рядов как чужеродный элемент.
Итак, я не помню, когда услышал его фамилию, но почти наверняка знаю, при каких обстоятельствах мы, скорее всего, познакомились. Феликс был не просто преподаватель кафедры марсксистско-ленинской философии ИГУ - он был еще и легендарный труженик сразу на нескольких легендарных фронтах. Рано утром Феликс работал дворником и махал метлой по всей округе вокруг своего дома. А жил он в самом сердце города, на улице Польских повстанцев, в паре сотен метров от Спасской церкви и администрации области. Наведя чистоту вокруг областной администрации, Феликс отправлялся преподавать марксистско-ленинскую философию. А вечером - шёл сторожить Спасскую церковь. Которая была тогда не церковью, а филиалом краеведческого музея. То есть утром прибирал настоящее, вечером охранял прошлое, а днем учил будущее. В церкви Феликс был практически королем Иркутска: с колокольни Спасской церкви, первой иркутской каменной церкви, все мы неоднократно таращились, открыв рот, на Иркутск, на Ангару, на крошечных людей, бегающих внизу… Зрелище было великолепное. Феликс без проблем пускал на колокольню своих друзей, и однажды, видимо, мы тоже, закосив под «друзей друзей», когда-то пришли в нему в гости. «Пошли к Феликсу!» - долгие годы это означало именно «пошли в Спасскую церковь». Там можно было не застать никого, кроме Фели, а можно было увидеть репетирующий театр Дрожжина или ещё какой-нибудь фольклорный коллектив (акустика!). Или просто каких-то приятных людей богемного складу. Впрочем, насчёт театра Дрожжина не поручусь, просто как-то смутно помню его рыжую бороду в полумраке церкви…
Сейчас мы с ним редко вспоминаем те времена - а были и веселые моменты. Однажды Феликс уступил дежурство по храму кому-то из своих людей, а тот, оставив пост, куда-то по ночи отлучился. А в Спасской церкви - как в филиале музея - как раз размещалась в те дни выставка редких рептилий. Ползучие твари, почувствовав безнадзорность, непостижимым образом покинули свои клетки и расползлись из Стасской церкви в разные стороны: к вечному огню, к областной администрации... История эта доставила Феликсу какие-то неприятности, хотя рептилии, окружившие областную администрацию, которая сама тот еще заповедник рептилий, - это было неплохо и адресно.
Феликс радушно принимал нас в храме (в котором, кстати, позже Михаил Бычков поставил своего знаменитого«Каина» с Олегом Мокшановым, после чего грянул самый громкий местный театральный скандал с участием гвардейского его величества Валентино-Распутинского артиллерийского полка). А потом мы стали захаживать и домой друг к другу, и пересекаться у общих друзей. Удивительно, но с той поры Феликс не изменился: уже тогда он был такой же коренастый, напоминающий пластикой Евгения Леонова, с вечной бородой и как-то беззащитно поблескивающими очками. Кто были его родители? Кто таков был его отец Евграф Козьмин, откуда родом? Не знаю. Об это Феликс не упоминал никогда. И даже тогда, когда мы уже приятельствовали, шастали к нему в гости на Польских повстанцев, заявлялись на дни рождения, разговоров о прошлом Феликс никогда не вел. Он просто жил, как-то совершенно несгибаемо махал метлой, ночами сторожил, а днем мотался по бесконечным удаленным факультетам.
Слушать лекции Феликса было всегда интересно и, наверное, никогда не просто. Системное изложение философских учений требовало бы от него, - всю жизнь разрывавшегося между множеством работ и игравшего партию своей жизни на постоянно размножавшейся на тысячи новых квадратиков шахматной доске, - несвойственной ему концентрации, он был и есть человек совсем иного склада. Если бесконечные приработки, утомительные перебежки между факультетами и попытки написать диссертацию были его сизифовым трудом, то сами лекции были как раз теми моментами, когда Сизиф спускается с горы - и когда он счастлив. …Аудитория, лекция, никуда не надо торопиться, впереди 45 минут твоего времени - и Феликс, расслабившись, принимался за дело. Он не читал лекцию - он выпускал на волю свое воображение и свой русский язык. Он комбинировал в лекциях строгие факты со своей личной историей, мог по ассоциации вдруг улететь на тыщу-другую лет вперед или назад, говорил о Христе как о соседе по даче, а о древнегреческих философах - как о закадычных друзьях, чьи учения он не в книжке вычитал, а услыхал непосредственно от них самих за кружкой пива. Я не слыхал его лекций в университете, но я слыхал его лекции в других местах - и это всегда было больше чем лекция, это было выступление, настоящий театр одного философа.
Поэтому, кстати, может быть, и возникла у него тогда какая-то затыка с диссертацией: диссертация требовала полного сосредоточения, а жизнь просила передышки. Тема диссера там была какая-то недетская, что-то там про интуицию как метод познания. В общем, не такая, чтобы по-быстрому защититься. Как-то его там мучили на кафедре с этим диссером - ну и он их, конечно, там подмучивал, наверное. Потому что никак не мог ее то ли начать, то ли закончить, в общем, не мог уже наконец с ней разделаться. Там была какая-то долгая история, на кафедре его отстаивала и прикрывала Людмила Деркач и, наверное, не она одна. В конце концов Феликс защитился. И какие-то тухлые доктора марксистско-ленинской философии пытались на защите ему высокомерно за что-то там тыкать в его диссертации - а он вынужден был это терпеть. Кстати, именно эти бывшие партейные философы теперь открыли в университете сначала кафедру, а потом и факультет теологии. В этом, конечно, ничего удивительного нет: марксистско-ленинская философия и православно-административная теология отличаются только элементами парадного облачения, а исполнители все те же самые. Так что упыри по-прежнему булькают в университетском болотце. А Феликс - тихо откочевал на пенсию. Ни одному из своих обидчиков, простых клопов на теле университета и ничтожных имитаторов философского дела, он, настоящий философ, никогда даже слова серого не сказал и никаких мстей не учинил. Да и вообще, менее конфликтного человека, чем Феля, просто невозможно себе представить - я, например, не знаю ни одного случая, чтобы он с кем-то поругался. Вообще.
Когда он перебрался из центра города во "второй Иркутск" и перестал преподавать в центральных корпусах универа, его появления в компаниях стареющих знакомцев стали более редкими, за что я всё время ему пеняю. Без малого год назад мы с ним сварганили его страничку в фейсбуке - но он так и не стал пользователем фб и заходит на нее только тогда, когда забегает к нам на работу… Внучка, дача, семейные проблемы, всякие бытовые заботы, работы, суровая жена, долгая дорога до дому, да и годы, как ни крути… не до интернетов. Но вспомнишь про Фелю - и становится как-то тепло. А стоит его услышать - становится просто жарко, он по-прежнему остается таким же маленьким, лысым и добрым домашним вулканом мысли, по-прежнему не способным в разговоре маневрировать и юлить, а только раскрываться на всю катушку. Он великолепный, калибра пушкинской компании, мастер table talks, его застольные беседы - и смешные, и тонко ироничные, и при этом никому не обидные. Вся история, культура и философия в этих его "разговорчиках в строю" становится съедобной и понятной, как книжка Маршака.
Помню, шли мы с ним как-то по Сухэ-Батора, а навстречу нам - поэт Сокольников, в берете, в шарфе и очень сильно датый. Узнав Феликса и остановившись, поэт Сокольников попытался сказать Феликсу какие-то явно нежные слова, но со словами в этот раз не сложилось, и он просто дружелюбно жестикулировал, мычал и дышал. Феликс, слегка окосев от спиртуозного дыхания любви, только и смог сказать внезапно лишившемуся дара речи поэту в ответ на его мычание: «Вижу, вижу! Поэт - в городе! Всё нормально!». И сейчас, когда я иду по местам, где мы с ним часто встречались раньше: по скверу Кирова, мимо Спасской церкви, по Польских повстанцев мимо его старого дома, по Сухэ-Батора - меня иногда тянет ему позвонить. Я звоню, и мы, потрепавшись обо всем и ни о чем, прощаемся, как обычно. И я ни разу не сказал ему, что, едва завидев его фигуру, всегда вспоминаю эту его формулу. «Философ - в городе». Вот он идет по скверу, топает с тяжелой сумкой, в которой он всегда таскает свой гагаринский ноутбук, неспешно идет, немного наклонив голову и о чем-то задумавшись... Феликс Евграфович Козьмин - в городе. А значит, всё - нормально.
____________
Феликс Евграфович Козьмин и Михаил Яковлевич Рожанский
Итак, я не помню, когда услышал его фамилию, но почти наверняка знаю, при каких обстоятельствах мы, скорее всего, познакомились. Феликс был не просто преподаватель кафедры марсксистско-ленинской философии ИГУ - он был еще и легендарный труженик сразу на нескольких легендарных фронтах. Рано утром Феликс работал дворником и махал метлой по всей округе вокруг своего дома. А жил он в самом сердце города, на улице Польских повстанцев, в паре сотен метров от Спасской церкви и администрации области. Наведя чистоту вокруг областной администрации, Феликс отправлялся преподавать марксистско-ленинскую философию. А вечером - шёл сторожить Спасскую церковь. Которая была тогда не церковью, а филиалом краеведческого музея. То есть утром прибирал настоящее, вечером охранял прошлое, а днем учил будущее. В церкви Феликс был практически королем Иркутска: с колокольни Спасской церкви, первой иркутской каменной церкви, все мы неоднократно таращились, открыв рот, на Иркутск, на Ангару, на крошечных людей, бегающих внизу… Зрелище было великолепное. Феликс без проблем пускал на колокольню своих друзей, и однажды, видимо, мы тоже, закосив под «друзей друзей», когда-то пришли в нему в гости. «Пошли к Феликсу!» - долгие годы это означало именно «пошли в Спасскую церковь». Там можно было не застать никого, кроме Фели, а можно было увидеть репетирующий театр Дрожжина или ещё какой-нибудь фольклорный коллектив (акустика!). Или просто каких-то приятных людей богемного складу. Впрочем, насчёт театра Дрожжина не поручусь, просто как-то смутно помню его рыжую бороду в полумраке церкви…
Сейчас мы с ним редко вспоминаем те времена - а были и веселые моменты. Однажды Феликс уступил дежурство по храму кому-то из своих людей, а тот, оставив пост, куда-то по ночи отлучился. А в Спасской церкви - как в филиале музея - как раз размещалась в те дни выставка редких рептилий. Ползучие твари, почувствовав безнадзорность, непостижимым образом покинули свои клетки и расползлись из Стасской церкви в разные стороны: к вечному огню, к областной администрации... История эта доставила Феликсу какие-то неприятности, хотя рептилии, окружившие областную администрацию, которая сама тот еще заповедник рептилий, - это было неплохо и адресно.
Феликс радушно принимал нас в храме (в котором, кстати, позже Михаил Бычков поставил своего знаменитого«Каина» с Олегом Мокшановым, после чего грянул самый громкий местный театральный скандал с участием гвардейского его величества Валентино-Распутинского артиллерийского полка). А потом мы стали захаживать и домой друг к другу, и пересекаться у общих друзей. Удивительно, но с той поры Феликс не изменился: уже тогда он был такой же коренастый, напоминающий пластикой Евгения Леонова, с вечной бородой и как-то беззащитно поблескивающими очками. Кто были его родители? Кто таков был его отец Евграф Козьмин, откуда родом? Не знаю. Об это Феликс не упоминал никогда. И даже тогда, когда мы уже приятельствовали, шастали к нему в гости на Польских повстанцев, заявлялись на дни рождения, разговоров о прошлом Феликс никогда не вел. Он просто жил, как-то совершенно несгибаемо махал метлой, ночами сторожил, а днем мотался по бесконечным удаленным факультетам.
Слушать лекции Феликса было всегда интересно и, наверное, никогда не просто. Системное изложение философских учений требовало бы от него, - всю жизнь разрывавшегося между множеством работ и игравшего партию своей жизни на постоянно размножавшейся на тысячи новых квадратиков шахматной доске, - несвойственной ему концентрации, он был и есть человек совсем иного склада. Если бесконечные приработки, утомительные перебежки между факультетами и попытки написать диссертацию были его сизифовым трудом, то сами лекции были как раз теми моментами, когда Сизиф спускается с горы - и когда он счастлив. …Аудитория, лекция, никуда не надо торопиться, впереди 45 минут твоего времени - и Феликс, расслабившись, принимался за дело. Он не читал лекцию - он выпускал на волю свое воображение и свой русский язык. Он комбинировал в лекциях строгие факты со своей личной историей, мог по ассоциации вдруг улететь на тыщу-другую лет вперед или назад, говорил о Христе как о соседе по даче, а о древнегреческих философах - как о закадычных друзьях, чьи учения он не в книжке вычитал, а услыхал непосредственно от них самих за кружкой пива. Я не слыхал его лекций в университете, но я слыхал его лекции в других местах - и это всегда было больше чем лекция, это было выступление, настоящий театр одного философа.
Поэтому, кстати, может быть, и возникла у него тогда какая-то затыка с диссертацией: диссертация требовала полного сосредоточения, а жизнь просила передышки. Тема диссера там была какая-то недетская, что-то там про интуицию как метод познания. В общем, не такая, чтобы по-быстрому защититься. Как-то его там мучили на кафедре с этим диссером - ну и он их, конечно, там подмучивал, наверное. Потому что никак не мог ее то ли начать, то ли закончить, в общем, не мог уже наконец с ней разделаться. Там была какая-то долгая история, на кафедре его отстаивала и прикрывала Людмила Деркач и, наверное, не она одна. В конце концов Феликс защитился. И какие-то тухлые доктора марксистско-ленинской философии пытались на защите ему высокомерно за что-то там тыкать в его диссертации - а он вынужден был это терпеть. Кстати, именно эти бывшие партейные философы теперь открыли в университете сначала кафедру, а потом и факультет теологии. В этом, конечно, ничего удивительного нет: марксистско-ленинская философия и православно-административная теология отличаются только элементами парадного облачения, а исполнители все те же самые. Так что упыри по-прежнему булькают в университетском болотце. А Феликс - тихо откочевал на пенсию. Ни одному из своих обидчиков, простых клопов на теле университета и ничтожных имитаторов философского дела, он, настоящий философ, никогда даже слова серого не сказал и никаких мстей не учинил. Да и вообще, менее конфликтного человека, чем Феля, просто невозможно себе представить - я, например, не знаю ни одного случая, чтобы он с кем-то поругался. Вообще.
Когда он перебрался из центра города во "второй Иркутск" и перестал преподавать в центральных корпусах универа, его появления в компаниях стареющих знакомцев стали более редкими, за что я всё время ему пеняю. Без малого год назад мы с ним сварганили его страничку в фейсбуке - но он так и не стал пользователем фб и заходит на нее только тогда, когда забегает к нам на работу… Внучка, дача, семейные проблемы, всякие бытовые заботы, работы, суровая жена, долгая дорога до дому, да и годы, как ни крути… не до интернетов. Но вспомнишь про Фелю - и становится как-то тепло. А стоит его услышать - становится просто жарко, он по-прежнему остается таким же маленьким, лысым и добрым домашним вулканом мысли, по-прежнему не способным в разговоре маневрировать и юлить, а только раскрываться на всю катушку. Он великолепный, калибра пушкинской компании, мастер table talks, его застольные беседы - и смешные, и тонко ироничные, и при этом никому не обидные. Вся история, культура и философия в этих его "разговорчиках в строю" становится съедобной и понятной, как книжка Маршака.
Помню, шли мы с ним как-то по Сухэ-Батора, а навстречу нам - поэт Сокольников, в берете, в шарфе и очень сильно датый. Узнав Феликса и остановившись, поэт Сокольников попытался сказать Феликсу какие-то явно нежные слова, но со словами в этот раз не сложилось, и он просто дружелюбно жестикулировал, мычал и дышал. Феликс, слегка окосев от спиртуозного дыхания любви, только и смог сказать внезапно лишившемуся дара речи поэту в ответ на его мычание: «Вижу, вижу! Поэт - в городе! Всё нормально!». И сейчас, когда я иду по местам, где мы с ним часто встречались раньше: по скверу Кирова, мимо Спасской церкви, по Польских повстанцев мимо его старого дома, по Сухэ-Батора - меня иногда тянет ему позвонить. Я звоню, и мы, потрепавшись обо всем и ни о чем, прощаемся, как обычно. И я ни разу не сказал ему, что, едва завидев его фигуру, всегда вспоминаю эту его формулу. «Философ - в городе». Вот он идет по скверу, топает с тяжелой сумкой, в которой он всегда таскает свой гагаринский ноутбук, неспешно идет, немного наклонив голову и о чем-то задумавшись... Феликс Евграфович Козьмин - в городе. А значит, всё - нормально.
____________
Феликс Евграфович Козьмин и Михаил Яковлевич Рожанский