Good bye, my past
Оригинал взят у traveller2 в Good bye, my past
Мой мозг работает очень странно. Некоторые важные события не оставляют в нем никакого следа. А другие крутятся по циклу, как заезженная пластинка, и нет никакого способа от них избавиться. Говорят, это признак аутизма.
Я помню себя с четырех лет. Точнее, чуть раньше. В марте 1953 года умер Сталин, и первое мое четкое воспоминание - ужас опустившийся на наш двор в деревенском предместье Москвы, и плач (может, лучше сказать, вой) соседских женщин. Есть такое полузабытое слово, шестидесятник - поколение, которые сформировалось в 60-ые годы 20-го века. Именно к этому поколению принадлежу и я. После 1956-года мои родители и родственники стали шопотом говорить о политике и о том, что им довелось пережить, а в 60-ые об этом говорили уже вслух. Моя мама раз за разом рассказывала мне школьную историю, случившуюся с ней в конце 1930х. На уроке литературы ее лучшая подруга сказала, что не любит Горького. В тот же вечер ее арестовали, и она исчезла в лагерях. Отец изредка и нехотя рассказывал о войне. Как прибывало пополние, с ходу его его отправляли в бой, и через день-два из двадцати прибывших в живых оставался один. Отец был сапером, и прошел от Москвы до Берлина. То, что он стался в живых, было чудом. Дед рассказывал мне о еще более древних событиях 20х годов, о “посадках” буржуев. Его тоже считали буржуем за то, что у него была зингеровская швейная машинка. На жизнь он зарабатывал тем, что шил брюки, зачастую из перелицованных материалов. Он спас семью и себя только тем, что дважды бежал от ареста: первый раз из Белоруссии в Сибирь, а второй раз из Сибири в Москву. В Москве он устроился на фабрику, но я отлично помню, как в 50х к нему тайком приходили клиенты со старыми пальто или брюками, а он по воскресеньям их перелицовывал. У него были огромные портновские ножницы, а вместо мелков для кройки он использовал кусочки сухого мыла. Еще я помню его наперстки. Закрывая глаза я вижу его тяжелые портновские ножницы во всех деталях, с царапинами и выбоинами, кое-где немного ржавые.
С начала 60х я стал читать труднодобываемые по тем временам книги: Шаламова, “Один день Ивана Денисовича” Солженицына, и т.д. Окончательный переворот в моем сознании случился в августе 1968 года, после вторжения советских войск в Чехословакию. Все мои оставшиеся иллюзии и надежды рассыпались как карточный домик, в одночасье. К счастью, вскоре посли этого начались любовные увлечения, а затем с начала 70х я целиком ушел в физику, стараясь сознательно отключить себя от окружающей действительности. Тогда это спасло меня от сумасшествия. Она - эта действительность - все равно так или иначе проникала под корку, в своих уродливых проявлениях. По природе, я люблю разумный порядок. А вокруг бушевало безумие, прикрывавшееся идеей, в которую давно уже никто не верил, но все делали вид, что верят, и которая практически истощила мою страну в экономическом, смысле и деградировала ее морально. В середине 70х на черном рынке можно было купить книги издательства Ардис, но из обычных магазинов постепенно начало исчезать почти все из того, минимального набора, который необходим семье для скромного существования.
В 1990м году после 3-4 лет нервного срыва, я резко сменил среду обитания на менее токсичную. Было трудно, но не безысходно как раньше. Но мысли о несчастном и трагическом прошлом моей страны, о загубленных четырех поколениях, и моих родных, в частности, продолжали крутиться у меня в голове, год за годом по циклу, и я никак не мог от них избавиться. И вот только сейчас, 27 лет спустя, они вдруг отпустили меня. Я больше не смотрю в прошлое со злостью и болью. Скорее, если и оглядываюсь, то как если бы читал о злоключениях в Атлантиде. …
Я спрашиваю себя, что же произошло именно сейчас, что в конце-концов привело меня к освобождению. И на днях я понял ответ. Все, что болью отдавалось у меня в голове все эти годы, я изложил на бумаге и отпустил от себя. Начиная с 2000-го года я сделал пять книг, отчасти по документам и неопубликованным мемуарам, отчасти по своим собственным наблюдениям и воспоминаниям. В 2005 году вышла моя книга “Вы только что завалили экзамен по математике, товарищ Эйнштейн”. В ней рассказывается об издевательствах над еврейскими мальчиками и девочками решившими поступать в МГУ и другие лучшие университеты в 1970 годы. Сейчас об этом много пишут в связи со смертью Валерия Сендерова и книгой Эдуарда Френкеля, но тогда, в начале 2000х-тысячных, в русской литературе не было ничего. Даже достать заметку Каневского и Сендерова “Инетллектуалный геноцид” , из-за которой они пошли в тюрьму на 3 и 5 лет соответственно, было почти невозможно. Я буквально собирал ее по кусочкам из разных западных архивов и расшифровывал как детектив.
Следующей была книга “Феликс Березин, первооткрыватель суперматематики”. Он умер будучи молодым человеком при невыясненных обстоятельствах. Жизнь и коллеги по МГУ поиздевались над ним от души. От него остался интеграл Березина, и это уже навсегда. Никто не отберет. Ключевую главу для этой книги написала его вдова, Елена Карпель. Сейчас она издана по-русски, и я советую всем ее почитать. Меня она взяла за душу.
В 2012 году вышел в свет мой сборник “Under the spell of Landau”, о судьбе первых учеников Ландау. В 2015, “Физика в сумасшедшем мире”, о разгроме Харьковского Физико-Технического институте в 30-ые годы. На несколько лет - с 1931 по 36 - он был лучшим физическим центром в Европе. Теоротделом заведовал Ландау, вступила в строй самая современная по тем временам ядерная лаборатория, строилась лучшая в мире криогенная установка. Аресты начались в 1935 (первый арест Моисея Кореца). В 1936 году арестовали Еву Штрикер, жену Александра Вайсберга, руководившего строительством криогенной установки. В 1937-38 аресты превратились в массовое явление; в большинстве случаев они вели к расстрелу. Вот лишь несколько имен погибших в застенках НКВД сотрудников ХФТИ: Лев Розенкевич, Лев Шубников, Вадим Горский, Валентин Фомин, … В 1937 году Ландау и Корец бежали из Харькова в Москву, но НКВД достало их и там. 28 апреля 1938 года, в один и тот же день были арестованы Лев Ландау, Моисей Корец и Юрий Румер. Если Ландау был спасен из лап НКВД Петром Капицей ровно через год, Корец и Румер отсидели от звонка до звонка, и вышли только после смерти Сталина, в 1956 году. Ядовитая среда настолько отравила их изнутри, что, скажем, Румер долгие годы после освобождения добивался восстановления членства в рядах КПСС.
Во второй части этой же книги -- “Физика в сумасшедшем мире” -- рассказывается о судьбе Юрия Гольфанда, одного из первооткрывателей суперсимметричных теорий. Часть второй главы, очерк Болотовского, опубликован по-русски в журнале Евгения Берковича. К сожалению, самая интересная часть, биография Гольфанда, написанная Эткиным, существует только по-английски.
В 2016 вышла моя книга “Вместе в тяжелые времена”. В каком-то смысле, эта книга - продолжение “Физики в сумасшедшем мире”, поскольку она выросла из нее и повествует о судьбе семьи Хоутермансов - судьбе, начавшейся в ХФТИ в 1935 году - и о дружбе между Вольфгангом Паули и Шарлоттой Хоутерманс, продолжавшейся всю жизнь. Одну из глав этой книги я написал от лица Шарлотты. Написать ее от лица женщины мне было очень непросто, я долго мучился, но зато сейчас очень горжусь этим рассказом.
Сейчас у меня в работе 2 книги, два моих последних почти законченных проекта. Оба связаны с СССР 1930х годов. Одна из них о Георге Плачеке, почти забытом (рано умершем) пионере ядерной физики
(в Харьковский период он работал с Ландау в ХФТИ), а вторая о Рудольфе Пайерлсе и Жене Каннегисер, которая возможно будет называться “Любовь и физика”. Они познакомились в 1930м году на конференции в Одессе. Мне удалось разыскать ранее неизвестные документы о ее семье. Через 4 года после брака Жени и Рудольфа и их отъезда на запад, ее семья была отправлена в ссылку (1935г.), из которой ее родители уже никогда в Ленинград не вернулись. Они умерли в Казахстане примерно одновременно со Сталиным.
Работы осталось не так много, на несколько недель, но поскольку ярость и боль ушли из меня, и замкнутый мысленный цикл разорвался, я никак не могу собраться и закончить рукописи. Чувствую себя как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.
И последнее. когда я заключаю контракты с издательством World Scientific на публикацию книг, я всегда пишу, что все права на использование материалов на русском языке оставляю за собой. Во мне теплится мысль, что может быть когда-нибудь кто нибудь-захочет издать отдельные кусочки в России по-русски. Но до сих пор никто и никогда этим не интересовался…
Кафе рядом с Гарвардским университетом, Кэмбридж, МА. Я завидую этим студентам белой завистью. Мне очень повезло - постоянно общааясь со студентами со всего мира, я заряжаюсь энергией. Как я рад, что им не довелось пройти через то, через что прошел я….
Мой мозг работает очень странно. Некоторые важные события не оставляют в нем никакого следа. А другие крутятся по циклу, как заезженная пластинка, и нет никакого способа от них избавиться. Говорят, это признак аутизма.
Я помню себя с четырех лет. Точнее, чуть раньше. В марте 1953 года умер Сталин, и первое мое четкое воспоминание - ужас опустившийся на наш двор в деревенском предместье Москвы, и плач (может, лучше сказать, вой) соседских женщин. Есть такое полузабытое слово, шестидесятник - поколение, которые сформировалось в 60-ые годы 20-го века. Именно к этому поколению принадлежу и я. После 1956-года мои родители и родственники стали шопотом говорить о политике и о том, что им довелось пережить, а в 60-ые об этом говорили уже вслух. Моя мама раз за разом рассказывала мне школьную историю, случившуюся с ней в конце 1930х. На уроке литературы ее лучшая подруга сказала, что не любит Горького. В тот же вечер ее арестовали, и она исчезла в лагерях. Отец изредка и нехотя рассказывал о войне. Как прибывало пополние, с ходу его его отправляли в бой, и через день-два из двадцати прибывших в живых оставался один. Отец был сапером, и прошел от Москвы до Берлина. То, что он стался в живых, было чудом. Дед рассказывал мне о еще более древних событиях 20х годов, о “посадках” буржуев. Его тоже считали буржуем за то, что у него была зингеровская швейная машинка. На жизнь он зарабатывал тем, что шил брюки, зачастую из перелицованных материалов. Он спас семью и себя только тем, что дважды бежал от ареста: первый раз из Белоруссии в Сибирь, а второй раз из Сибири в Москву. В Москве он устроился на фабрику, но я отлично помню, как в 50х к нему тайком приходили клиенты со старыми пальто или брюками, а он по воскресеньям их перелицовывал. У него были огромные портновские ножницы, а вместо мелков для кройки он использовал кусочки сухого мыла. Еще я помню его наперстки. Закрывая глаза я вижу его тяжелые портновские ножницы во всех деталях, с царапинами и выбоинами, кое-где немного ржавые.
С начала 60х я стал читать труднодобываемые по тем временам книги: Шаламова, “Один день Ивана Денисовича” Солженицына, и т.д. Окончательный переворот в моем сознании случился в августе 1968 года, после вторжения советских войск в Чехословакию. Все мои оставшиеся иллюзии и надежды рассыпались как карточный домик, в одночасье. К счастью, вскоре посли этого начались любовные увлечения, а затем с начала 70х я целиком ушел в физику, стараясь сознательно отключить себя от окружающей действительности. Тогда это спасло меня от сумасшествия. Она - эта действительность - все равно так или иначе проникала под корку, в своих уродливых проявлениях. По природе, я люблю разумный порядок. А вокруг бушевало безумие, прикрывавшееся идеей, в которую давно уже никто не верил, но все делали вид, что верят, и которая практически истощила мою страну в экономическом, смысле и деградировала ее морально. В середине 70х на черном рынке можно было купить книги издательства Ардис, но из обычных магазинов постепенно начало исчезать почти все из того, минимального набора, который необходим семье для скромного существования.
В 1990м году после 3-4 лет нервного срыва, я резко сменил среду обитания на менее токсичную. Было трудно, но не безысходно как раньше. Но мысли о несчастном и трагическом прошлом моей страны, о загубленных четырех поколениях, и моих родных, в частности, продолжали крутиться у меня в голове, год за годом по циклу, и я никак не мог от них избавиться. И вот только сейчас, 27 лет спустя, они вдруг отпустили меня. Я больше не смотрю в прошлое со злостью и болью. Скорее, если и оглядываюсь, то как если бы читал о злоключениях в Атлантиде. …
Я спрашиваю себя, что же произошло именно сейчас, что в конце-концов привело меня к освобождению. И на днях я понял ответ. Все, что болью отдавалось у меня в голове все эти годы, я изложил на бумаге и отпустил от себя. Начиная с 2000-го года я сделал пять книг, отчасти по документам и неопубликованным мемуарам, отчасти по своим собственным наблюдениям и воспоминаниям. В 2005 году вышла моя книга “Вы только что завалили экзамен по математике, товарищ Эйнштейн”. В ней рассказывается об издевательствах над еврейскими мальчиками и девочками решившими поступать в МГУ и другие лучшие университеты в 1970 годы. Сейчас об этом много пишут в связи со смертью Валерия Сендерова и книгой Эдуарда Френкеля, но тогда, в начале 2000х-тысячных, в русской литературе не было ничего. Даже достать заметку Каневского и Сендерова “Инетллектуалный геноцид” , из-за которой они пошли в тюрьму на 3 и 5 лет соответственно, было почти невозможно. Я буквально собирал ее по кусочкам из разных западных архивов и расшифровывал как детектив.
Следующей была книга “Феликс Березин, первооткрыватель суперматематики”. Он умер будучи молодым человеком при невыясненных обстоятельствах. Жизнь и коллеги по МГУ поиздевались над ним от души. От него остался интеграл Березина, и это уже навсегда. Никто не отберет. Ключевую главу для этой книги написала его вдова, Елена Карпель. Сейчас она издана по-русски, и я советую всем ее почитать. Меня она взяла за душу.
В 2012 году вышел в свет мой сборник “Under the spell of Landau”, о судьбе первых учеников Ландау. В 2015, “Физика в сумасшедшем мире”, о разгроме Харьковского Физико-Технического институте в 30-ые годы. На несколько лет - с 1931 по 36 - он был лучшим физическим центром в Европе. Теоротделом заведовал Ландау, вступила в строй самая современная по тем временам ядерная лаборатория, строилась лучшая в мире криогенная установка. Аресты начались в 1935 (первый арест Моисея Кореца). В 1936 году арестовали Еву Штрикер, жену Александра Вайсберга, руководившего строительством криогенной установки. В 1937-38 аресты превратились в массовое явление; в большинстве случаев они вели к расстрелу. Вот лишь несколько имен погибших в застенках НКВД сотрудников ХФТИ: Лев Розенкевич, Лев Шубников, Вадим Горский, Валентин Фомин, … В 1937 году Ландау и Корец бежали из Харькова в Москву, но НКВД достало их и там. 28 апреля 1938 года, в один и тот же день были арестованы Лев Ландау, Моисей Корец и Юрий Румер. Если Ландау был спасен из лап НКВД Петром Капицей ровно через год, Корец и Румер отсидели от звонка до звонка, и вышли только после смерти Сталина, в 1956 году. Ядовитая среда настолько отравила их изнутри, что, скажем, Румер долгие годы после освобождения добивался восстановления членства в рядах КПСС.
Во второй части этой же книги -- “Физика в сумасшедшем мире” -- рассказывается о судьбе Юрия Гольфанда, одного из первооткрывателей суперсимметричных теорий. Часть второй главы, очерк Болотовского, опубликован по-русски в журнале Евгения Берковича. К сожалению, самая интересная часть, биография Гольфанда, написанная Эткиным, существует только по-английски.
В 2016 вышла моя книга “Вместе в тяжелые времена”. В каком-то смысле, эта книга - продолжение “Физики в сумасшедшем мире”, поскольку она выросла из нее и повествует о судьбе семьи Хоутермансов - судьбе, начавшейся в ХФТИ в 1935 году - и о дружбе между Вольфгангом Паули и Шарлоттой Хоутерманс, продолжавшейся всю жизнь. Одну из глав этой книги я написал от лица Шарлотты. Написать ее от лица женщины мне было очень непросто, я долго мучился, но зато сейчас очень горжусь этим рассказом.
Сейчас у меня в работе 2 книги, два моих последних почти законченных проекта. Оба связаны с СССР 1930х годов. Одна из них о Георге Плачеке, почти забытом (рано умершем) пионере ядерной физики
(в Харьковский период он работал с Ландау в ХФТИ), а вторая о Рудольфе Пайерлсе и Жене Каннегисер, которая возможно будет называться “Любовь и физика”. Они познакомились в 1930м году на конференции в Одессе. Мне удалось разыскать ранее неизвестные документы о ее семье. Через 4 года после брака Жени и Рудольфа и их отъезда на запад, ее семья была отправлена в ссылку (1935г.), из которой ее родители уже никогда в Ленинград не вернулись. Они умерли в Казахстане примерно одновременно со Сталиным.
Работы осталось не так много, на несколько недель, но поскольку ярость и боль ушли из меня, и замкнутый мысленный цикл разорвался, я никак не могу собраться и закончить рукописи. Чувствую себя как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.
И последнее. когда я заключаю контракты с издательством World Scientific на публикацию книг, я всегда пишу, что все права на использование материалов на русском языке оставляю за собой. Во мне теплится мысль, что может быть когда-нибудь кто нибудь-захочет издать отдельные кусочки в России по-русски. Но до сих пор никто и никогда этим не интересовался…
Кафе рядом с Гарвардским университетом, Кэмбридж, МА. Я завидую этим студентам белой завистью. Мне очень повезло - постоянно общааясь со студентами со всего мира, я заряжаюсь энергией. Как я рад, что им не довелось пройти через то, через что прошел я….