Заповедник
Когда он сказал, что бросает Элли, я даже не удивилась. Это казалось настолько же ожидаемым, настолько правильным. Абстрактная девочка, которую я в жизни не видела, которая существовала где-то вне пределов моего мира, на большом континенте, как мы часто шутили, против моей подруги, человека, которым я восхищалась, которого обожала, не стоила ничего.
Я прожила с этой новостью день, а под вечер, вдруг, начала тосковать и сквозь толщу цинизма и скуки стали пробиваться несмелые ростки мук совести. Я была причастна к этому. Пускай не прямо, пускай в этом не было моей вины, пускай я была лишь беспристрастным наблюдателем, мне было плохо.
Спустя почти месяц после возвращения, я поняла насколько сильной была связь между всеми нами, связь, основанная на темных секретах, на худших сторонах нашего характера. Мы, возможно впервые в жизни, ощутили вкус вседозволенности - дикого плода, который растет только далеко от дома, вне досягаемости глаз родственников и друзей. Он настолько же сладок, насколько горек. Мы были молоды, обеспечены заботами захеревающей международной организации, красивы и далеко от дома. Рецепт сверхскоростного падения, от которого абсолютно никто на свете не смог бы нас удержать.
Ко всему этому прибавлялось ощущение замкнутого пространства и затаенности греха. Мы знали все тайны, и как один не выдавали их. В этом не было особого благородства или солидарности, просто мы понимали, что достав один скелет из шкафа, мы уже никакими силами в мире не удержим остальные и они обрушатся на наш маленький мир, погребая его за собой, как карточный домик.
Все тайное должно было остаться тайным любой ценой. И цена эта была не велика.
Нас губила не столько наша жестокость, глупость или страстность. Сколько беззаботность и безнаказанность, которую внушали нам жаркие ветра Адриатики. Обычно мы делали что-то просто потому, что могли. Несчетное количество самокруток, выкуренных наспех, в день, грязные ругательства, жестокие шутки, распущенность были только вершиной социального айсберга общего морального разложения.
Воровство, пьянство и лень были обычными явлениями, которые стали настолько привычными, что на них уже никто не обращал внимания. После вечеринок мыподолгу оттирали пол от блевотины, будили пары, застигнутые порывами внезапной страсти прямо на полу или во дворе между кустов, подсчитывали убытки от украденных и разгромленных вещей, стирали кровь и крамольные надписи со стен. Мы кормили древних ненасытных чудовищ, а по приезду домой, все как один бежали сдавать анализы, передавая из страны в страну короткие сообщения неразборчивого содержания. Мы меняли местами дни и ночи, игнорировали правила дорожного движения и вообще любые правила. Бросали вызов всему привычному и нормальному. Разрушали себя.
И, самое главное, мы забывали, что на большом континенте, за пределами полуострова тоже есть жизнь. Более того, там остались люди, которых мы когда-то любили, которых хотели радовать. Мы отмахивались от них, как от призраков, со стуком захлопывая перед ними двери в будущее, наше будущее.
Не рассчитали мы только то, что однажды нам прийдется вернуться. И все эти абстракции превратятся в реальных людей, с их болью, надеждами, переживаниями. Не рассчитали мы и того, что, какими бы мы неуязвимыми себе не казались, мы бы все равно согнулись под тяжестью равнодушия, нелюбви. Сломались бы, если бы так поступили с нами.
Я знаю, что, если бы человек, которого я прождала год, вдруг решил, что я всего лишь бледная тень, отголосок его несвободы, я бы хотела, чтобы его кто-то остановил, заставил дать мне второй шанс. Но ему я сказала только: «Бросай все и слушай свое сердце. Верь в невозможное.»
И все это молодость. И все это жизнь.
Я прожила с этой новостью день, а под вечер, вдруг, начала тосковать и сквозь толщу цинизма и скуки стали пробиваться несмелые ростки мук совести. Я была причастна к этому. Пускай не прямо, пускай в этом не было моей вины, пускай я была лишь беспристрастным наблюдателем, мне было плохо.
Спустя почти месяц после возвращения, я поняла насколько сильной была связь между всеми нами, связь, основанная на темных секретах, на худших сторонах нашего характера. Мы, возможно впервые в жизни, ощутили вкус вседозволенности - дикого плода, который растет только далеко от дома, вне досягаемости глаз родственников и друзей. Он настолько же сладок, насколько горек. Мы были молоды, обеспечены заботами захеревающей международной организации, красивы и далеко от дома. Рецепт сверхскоростного падения, от которого абсолютно никто на свете не смог бы нас удержать.
Ко всему этому прибавлялось ощущение замкнутого пространства и затаенности греха. Мы знали все тайны, и как один не выдавали их. В этом не было особого благородства или солидарности, просто мы понимали, что достав один скелет из шкафа, мы уже никакими силами в мире не удержим остальные и они обрушатся на наш маленький мир, погребая его за собой, как карточный домик.
Все тайное должно было остаться тайным любой ценой. И цена эта была не велика.
Нас губила не столько наша жестокость, глупость или страстность. Сколько беззаботность и безнаказанность, которую внушали нам жаркие ветра Адриатики. Обычно мы делали что-то просто потому, что могли. Несчетное количество самокруток, выкуренных наспех, в день, грязные ругательства, жестокие шутки, распущенность были только вершиной социального айсберга общего морального разложения.
Воровство, пьянство и лень были обычными явлениями, которые стали настолько привычными, что на них уже никто не обращал внимания. После вечеринок мыподолгу оттирали пол от блевотины, будили пары, застигнутые порывами внезапной страсти прямо на полу или во дворе между кустов, подсчитывали убытки от украденных и разгромленных вещей, стирали кровь и крамольные надписи со стен. Мы кормили древних ненасытных чудовищ, а по приезду домой, все как один бежали сдавать анализы, передавая из страны в страну короткие сообщения неразборчивого содержания. Мы меняли местами дни и ночи, игнорировали правила дорожного движения и вообще любые правила. Бросали вызов всему привычному и нормальному. Разрушали себя.
И, самое главное, мы забывали, что на большом континенте, за пределами полуострова тоже есть жизнь. Более того, там остались люди, которых мы когда-то любили, которых хотели радовать. Мы отмахивались от них, как от призраков, со стуком захлопывая перед ними двери в будущее, наше будущее.
Не рассчитали мы только то, что однажды нам прийдется вернуться. И все эти абстракции превратятся в реальных людей, с их болью, надеждами, переживаниями. Не рассчитали мы и того, что, какими бы мы неуязвимыми себе не казались, мы бы все равно согнулись под тяжестью равнодушия, нелюбви. Сломались бы, если бы так поступили с нами.
Я знаю, что, если бы человек, которого я прождала год, вдруг решил, что я всего лишь бледная тень, отголосок его несвободы, я бы хотела, чтобы его кто-то остановил, заставил дать мне второй шанс. Но ему я сказала только: «Бросай все и слушай свое сердце. Верь в невозможное.»
И все это молодость. И все это жизнь.